Иногда человек просто не в состоянии воспринять правду, если она ему ужасна, предельно нежелательна. Его психика не в состоянии адекватно ориентироваться в новой реальности, ей там просто нет места, она не в силах перестроиться, не может адаптироваться к той действительности, с которой столкнулась.
Чаще всего – это трагическая смерть очень близкого человека. Любимого, ребенка. Это разрушает всю человеку жизнь, лишает смысла. Это слишком сильное потрясение.
И тогда он остается в своем мире. Его жизнь оказалась на распутье – пути реальный и беспредельно желаемый разошлись. В реальном мире можно работать, убирать дом, стареть, общаться с людьми. В воображаемом – мать продолжает растить сына, заботиться о нем, кормить, покупать ему вещи, разговаривать. Она держится за этот мир, он бесконечно дорог ей, в мире реальности она не вынесет горя, боль слишком сильна, мир черен, примирение невозможно. Даже самоубийство не поможет – этим ничего не поправишь. Хотя для верующих есть варианты.
Военная психиатрия знает, скольких людей война сводит с ума и перемещает в воображаемый мир.
Если ты не можешь изменить реальность, с которой не в силах примириться – благодатное воображение создает тебе другую реальность, и ты в ней живешь, более или менее счастливо.
И вы будете доказывать такому человеку, что он заблуждается, ненормален? Что на самом деле все не так? Нет. Во-первых, у вас обнаруживаются совесть и сострадание. Во-вторых, он вам не поверит и останется со своей воображаемой правдой.
Если нельзя, но очень хочется – ты или это делаешь, или сходишь с ума. И тогда делаешь это в воображении. Правда может попасть в мозг, как камень в стеклянный дом.
В СССР 1960–70-х годов среди многих правил в медицине действовало и такое: онкологическому больному не сообщали его диагноз. Так предписывала советская медицинская деонтология. Чтобы не нанести непоправимую травму психике больного, как считалось.
Момент первый: правда может сильно повредить здоровью. Так считалось. Больной впадет в депрессию, утеряет волю к жизни, и вообще зачем омрачать безнадежностью его сознание. Это негуманно. Пусть верит, что это не рак, и он излечится. Это гуманно.
Момент второй: больной, успокаиваемый врачами, впадал в сильнейшее беспокойство. Он мучительно хотел знать настоящий диагноз. Он не верил врачам – переходя от неверия к вере и обратно. Пытка надеждой расшатывала его психику. Пытка неизвестностью вела к неврозу, нервному истощению и упадку сил сама по себе. Иногда из любви к близким он делал вид, что верит успокоению врачей – а близкие притворялись, что верят, что он верит в утешительный диагноз и не знает првды. В этом мраке и ужасе он близился к мучительной смерти.
Так ведь и с желанием правды не все однозначно. Меж врачей и больных ходила байка: Старик Фрейд упросил друга-доктора все-таки открыть ему истинный диагноз – и услышав, что это рак, мрачно помолчал и сказал: а все-таки ты меня убил. По другой версии слова Фрейда были: кто дал тебе право говорить мне такое? Иногда фигурировал не Фрейд, а Павлов; иногда безымянный больной или знакомый знакомого.
То есть. Официальная советская медицинская наука. Которая отнюдь не была уж вовсе глупой. Искренне полагала, что в таких случаях правду пациенту говорить нельзя. Запрещено! Для его же блага. Вредна ему такая правда и негуманна.
Дальше больные делились на несколько разрядов:
Одни верили и жили свой срок спокойнее и с надеждой, им действительно так лучше оказывалось.
Другие не знали, верить или нет, и сильно страдали от неизвестности, желая узнать правду; им было от такой методы только хуже.
Третьи не знали, верить или нет, но вообще-то правды страшились и предпочитали, чтоб им ее с неотвратимостью приговора не открывали. А пока есть сомнение – есть и надежда, а с надеждой жить легче.
То есть. В одной и той же ситуации. Применительно к разным людям. Правда бывает полезна, а бывает вредна. И еще: одни хотят ее знать, а другие нет.
Вариант первый. Вот есть сильный, уверенный в себе человек. С оптимистичным мировоззрением. И он предпочтет знать правду. Он не оцепенеет в шоке и не свалится в депрессии. Он построит себе план и сделает все для его выполнения: как выздороветь, использовав один шанс из тысячи. А хоть бы и без шансов: не было – так будет! Он победит! И в любом случае – как лучше, счастливее и рациональнее всего прожить оставшееся время.
А вот есть другой сильный уверенный человек. Да плевать он хотел на вашу правду вообще, он занят делами, у него в жизни масса радостей, и ничего он в жизни своей не изменит, разве что темп уплотнит. Беспечный он и веселый, как ребенок, туземец или идиот.
Вот слабый человек, пугливый и неустойчивый. Такие любят, когда ответственность берет кто-то другой. Вот скажет доктор, что он скоро поправится – и он настроен поправиться. Доктор сказал. Любой симптом он исправно толкует в пользу утешительного диагноза. Мысли о зловещей правде он гонит прочь, когда они приходят. Правда начнет подавлять его иммунитет и волю к жизни, сопротивление снизится, он проживет меньше и всех изведет своими ужасами и тоской.
То есть. Человеку охота жить. Для этого его психика должна быть настроена на жизнь и победу – оптимистически. Один, узнав правду, проживет лучше и больше. Как сэр Френсис Чичестер, заболев отправился в одиночную кругосветку на яхте впервые в истории – и дошел, и выздоровел к изумлению врачей, и прожил еще прилично. А другого правда пригнет и загонит в гроб раньше срока – он нуждается в утешительной лжи.
И психике человеческой, инстинкту жизни человеческому это вполне даже известно. И один и тот же симптом сильный толкует к преодолению, выздоровлению и ерунда все это – а другой к безысходности, обреченности и нечего зря дергаться и тешить себя пустыми надеждами.
Сильный хочет правды – и это правильно.
Слабый хочет спасительной лжи – и это правильно.
Средний мечется между желанием узнать и покончить с мучительной неопределенностью – и желанием избежать возможной страшной правды и неизбежности близкого конца.
Подсознание человека может выбрать ложь себе в помощь и спасение – даже на самом простом, буквальном уровне. Не нужна мне правда, от которой мне плохо, страшно, нежеланно.
…Кстати, поэтому в России с ее весьма бездушной, черствой и внегуманной медициной, люди обычно стараются до последнего не обращаться к врачам. Еще к знакомым врачам, с возможностью личного дружеского отношения – ну туда-сюда. А с улицы по общей очереди в больницу – не приведи господь. Нароют они у тебя невесть что, а ты потом доживай жизнь в болезнях и тягостных процедурах. Ну его на хрен! Пока можно – буду считать себя здоровым, оно и веселей: авось проскочу все эти возможные ужасы.
Не хочет российский человек узнавать правду о своем здоровье у российского врача! Касание родной медицины – это уже удар по здоровью.
Иногда элементарный инстинкт самосохранения велит человеку не знать правды. И прыщик не опухоль, и желудок ноет – так от сухомятки, и печень побаливает – так пить меньше надо, особенно дешевую водку. Фигня все, прорвемся.
Пока считаешь себя здоровым и пашешь в нормальном режиме, и планы строишь, и радости испытываешь, – твоя психика в порядке, и твой иммунитет на уровне, и организм сохраняет свое здоровье как может. А узнал о болячках – вздохнул, огорчился, жизненная перспектива потускнела, аппетит пропал, на бабу не смотришь, рюмку не хочешь, – какой тут на хрен иммунитет… Поскрипим пока, но кураж уже не тот.
В плане физического и психического здоровья – веритофобия есть нормальное и полезное свойство человеческой психики. Не всегда. Отнюдь. Но в ряде случаев.
…А кроме того – глядя в общем масштабе: человек создан природой для того, чтобы как можно больше сделать в течение жизни. Само по себе продление индивидуального человеческого существования природе безразлично и даже не нужно. Чего ему без дела небо коптить. Пусть лучше перелопачивает мир сколько сможет – а потом уйдет, и если немощный – так и поскорей, место не занимать, ресурсы без толку не переводить.
Если практика – критерий истины, то что есть истина? Коли на изменчивую практику можно влиять. С этой правдой бывает до отвращения непросто.
Возьмем, условно, Африку старых времен. Хотя кое-где новые и не наступали. И вот член племени совершил преступление. Убил кого, или оружие украл, или скот угнал – не важно. Он явно изобличен в преступлении.
За преступлением следует оно, наказание. А совершается наказание так: колдун племени объявляет приговор. И все! Достаточно.
Колдун приговаривает: «Через четыре дня ты умрешь». Приговоренный сереет от ужаса. Окружающие в священном трепете. И – все! Больше никто ничего не предпринимает.
Приговоренный знает, что он обречен. Финал неотвратим. Избежать его нечего и пытаться. Высшие силы всевластны над тобой. Он впадает в безысходную тоску ожидания, его ничто больше не радует, он со страхом прислушивается к своим ощущениям, теряет аппетит и вообще интерес к жизни, перестает даже двигаться… и на четвертый день здоровый молодой мужчина в состоянии полной апатии и прострации таки умирает! Кожа его холодеет и покрывается потом, глаза заволакиваются, сердце бьется слабее и медленнее, и вот уже он покойник.
Европейца-патологоанатома рядом нет, и посмертный эпикриз с результатом вскрытия отсутствует. Но факт, что умер. Проверено многократно и записано товарищами этнологами, этнографами и прочими этнопсихологами совместно с простыми путешественниками и даже врачами.
То есть. Он твердо знал, что умрет. Умирает. Соответственно испытывал тоску и страх смерти. И запускался лавинообразный отказ функций – что-нибудь в таком роде.
Он принял приговор за правду – и вера сделала его правдой. Вот такое обратное влияние, дабл-экшн. Правда – это то, во что ты веришь.
Вот мы и добрались до страшно модного в либерально-гуманитарных кругах представления конца XX – начала XXI века: истина всегда относительна. А также условна. А абсолютной истины не существует.
Ну, насчет абсолютной это вы бросьте. Дважды два четыре, а Земля круглая. Тэкэзэть истина факта.
А вот относительность правды (истины) в человеческих представлениях – это безусловно сложнее; в этом и пытаемся разобраться.
Приговорил колдун отсталого негра – тот поверил и умер: правду колдун сказал. Приговорил колдун белого – получил прикладом по голове и умер сам тут же: неправду сказал. М-да-с – против прогресса не попрешь.
То есть.
Внушенная (или самовнушенная) человеку установка может быть правдой – если сила внушения вызовет в человеке предсказанные (приказанные) следствия. То есть даже на чисто физиологическом уровне может быть правдой.
Правда как предсказание, внушение, прогноз имеет силу самореализации. То есть реализации через эмоции, мысли и действия подвергшегося внушению человека.
Ведь что говорил Ибн-Сина, хотя иногда это поучение приписывают средневековой восточной медицине вообще? «Если ты будешь со мной – нас будет двое против твоей болезни, и мы победим. А если ты будешь с ней – вы будете вдвоем против меня одного, и можете победить». Верь во что надо!
Бывали случаи удивительных выздоровлений людей, которые этого очень сильно хотели и в это верили всей силой духа. Бывало, что смертельно раненные летчики сажали самолеты – и умирали сразу после приземления.
А бывало наоборот, как знаменитые эксперименты над приговоренными в американской тюрьме 1950-х: приговоренному к электрическому стулу предлагали безболезненное вскрытие вен, римский вариант спокойного ухода – и, завязав глаза и пристегнув руки, проводили по венам тупой стороной ножа, сливая затем от «порезов» воду температуры тела. Течет по рукам и в жестяной тазик со звуком сливается, капает. Результат: мраморная бледность, синюшность губ, падение давления, двадцать минут – и смерть от гипоксии мозга: ну буквально симптоматика кислородного голодания от критической кровопотери.
Н-ну, если посреди процесса снять повязку и дать жертве посмотреть – процесс умирания, надо думать, прервется.
Еще раз.
На физиологическом уровне: правда – это убеждение, внушенное или самовнушенное. Такое убеждение обладает главным атрибутом правды – оно являет себя в реальных действиях, следствиях, процессах, результатах.
Но. Человек с его умом, волей и силами выступает здесь как преобразователь информации, реализующий ее в конкретные дела.
Если в результате, действуя по убеждениям и вере, человек однако же пролетит – ну, значит это была неправда. А если все получится как предсказывалось и представлялось – значит, правду он знал насчет этого дела.
…Пока человек в действии не обломался – он держится за то, что считает правдой. Ибо это его информационная система – как достигнуть своего. Правда здесь – как навигационная карта и маяк.
И опровергнуть правду типа «я умру от приговора колдуна» можно, только продемонстрировав: вот я живу с его приговором и поплевываю – а вот я вообще его пришиб, чтоб не гнал туфту. То есть: раз моя правда сильнее – значит твоя правда ерунда.
Пытка надеждой действительно существовала, и такой рассказ Вилье де Лиль-Адана о средневековой Сарагоссе не вовсе фантазия. Осужденный раввин накануне казни чудом бежит из темницы, уже выбрался в ночные заросли – и на пороге счастья жизни и свободы его принимают укоризненные объятия инквизитора. Сломать психику человека очень просто: дать ему коснуться вожделенного счастья – и вдруг резко отобрать навсегда. Щелчок выключателя с «надежда и вера» в положение «безнадежный конец». Контраст «прекрасно – ужасно». Это примерно то же самое, что «жизнь – смерть».
А на жизнь человек надеется с такой силой, что потеря надежды его убивает. Надежда умирает последней. Мысль о смерти отторгается сознанием. Это естественно. Не потому, что глуп. А потому что жить хочет. Охота жить сильнее здравомыслия. Мертвому здравомыслие ни к чему, тут выкручиваться надо.
Поэтому последняя мысль падающего под колеса или летящего с крыши: «Что, вот так? Так просто? Сейчас? Нет! Не может быть!»
Недаром предсмертный обряд любой религии – это приготовление не к исчезновению, не к Ничто – а к переходу в Иной Мир, Иную Жизнь. Это как-то легче и понятнее. Это сильно успокаивает. Примиряет хоть как-то с происходящим.
Одна форма неприятия мысли о смерти – это уверенность в своих силах, если ситуация рисковая. Канатоходец думает о том, как он перейдет бездну – а не как упадет и погибнет. У вершины Эвереста иссыхают ледяные мощи погибших при восхождении – но альпинисты идут вверх! Моря поглотили поколения моряков – но одиночки пересекают в шлюпке Атлантику! Про Гарри Гудини мы вообще молчим. Если у человека есть один шанс из ста выжить – он верит в него!
Более того: разбойник и пират, полагая, что вероятнее всего погибнут раньше или позже – рассчитывают, что кривая вывезет, Косая промахнется, Дьявол поможет и Бог простит. Верят в удачу, в судьбу и в силу своего оружия. Это другая форма неприятия мысли о смерти, возможной буквально в любой миг.
И более того – пример из войн столь же мужественных, сколь аккуратных немцев: идет к фронту воинский эшелон – а сзади прицеплена платформа с новыми гробами. Для этих солдат. Часть их обязательно погибнет в сражении, куда едет. Так чтоб хоронить по-человечески и обеспечить матчастью своевременно. И вот это приводит солдат в тоску и злобу. Они знают, что не всем жить придется. А все-таки пока ты жив – ты думаешь о земном, о поспать-пожрать, о пронесет, погода хорошая, можно достать выпить. Напоминание о будущем им несносно. Знать не хотят такого!
О проекте
О подписке