Читать книгу «Дети Ржавчины» онлайн полностью📖 — Михаила Тырина — MyBook.
image

КАТЕНЬКА

Пожилые женщины, глядя на нее, красноречиво поджимают губы. Их чувства мне понятны. Глядя на Катеньку, никак нельзя подумать, что она принадлежит к числу завсегдатаев библиотек и хоровых кружков. Она – к своему счастью или несчастью – выглядит по-другому. И поэтому вызывает у благовоспитанных домохозяек чувство враждебности.

Они, наверное, просто ей завидуют. Они считают, что таким, как Катенька, незаслуженно принадлежит мир. Что перед ней сами собой распахиваются самые заветные двери. Что с ней подобострастно говорят продавцы в дорогих салонах и официанты в ресторанах. Что для нее нет неразрешимых проблем – все решают могущественные мужчины, которые вьются возле нее полупрозрачным шлейфом.

На самом деле все не так. Но Катенька не дает почти никому шансов догадаться или понять, какова ее настоящая жизнь. И, кстати, в библиотеке она бывает довольно часто, с ней там даже здороваются.

Катенька... Ей – длинноногой, раскованной, вызывающе красивой – больше подошло бы «Катька» или «Катюха». Но я зову ее только Катенькой. У меня на то свои причины.

С тех пор, как она начала работать в банке, мне очень нравится заезжать за ней на работу. Я поднимаюсь по гранитным ступеням, прохожу стеклянные двери, вежливо здороваюсь с охранником и затем набираю четыре цифры на висящем на стене «Панасонике». «Здравствуй, Катенька, я внизу».

Потом сажусь на диван из желтой кожи и жду. Через несколько минут наступает мой триумф. Двери лифта, издав мелодичный сигнал, разъезжаются, и из них выходит она. Цветущая, сияющая, грациозная, она летит, цокая каблучками, через кассовый зал, заставляя клиентов выворачивать шеи. Я чувствую, я вижу, как приподнимаются оправы их золоченых очков, отодвигаются в стороны кожаные папки, застывают, не дописав строчки, массивные «Паркеры» и «Пеликаны».

А она спешит ко мне. Ко мне! Охранник смотрит на нас дружелюбно. Видимо, я ему нравлюсь, и он не против, что самая красивая девушка учреждения улыбается именно мне. Думаю, если бы к ней приехал какой-нибудь стриженый амбал в покрытом пылью странствий «Паджеро», охранник бы так на него не смотрел.

Через полчаса мы сидим у нее на кухне и что-то едим.

– Как дела на работе? – спрашивает она.

– Завтра уезжаю на день или два.

– Поедешь ловить свои летающие тарелки?

– Катенька, пожалуйста, не уподобляйся всяким дурам. Нет никаких летающих тарелок, я много раз тебе говорил.

– Каким еще дурам? Интересно, кто это еще обсуждал с тобой летающие тарелки?

– Катенька! – я умоляюще смотрю на нее. – Ты же прекрасно знаешь, что я по работе общаюсь с огромной массой разных людей. В том числе и с разными дурами.

– Да ладно... Не будь занудой, Олежек. Нет чтобы мне подыграть и сказать, что никого у тебя нет, кроме меня...

Я пытаюсь резонно возразить, но вовремя спохватываюсь – чтобы снова не быть обвиненным в занудстве.

– А мы в субботу махнем на пикник всем отделом. На теплоходе, представляешь? Кстати, покажешь, как в фотоаппарат пленку зарядить? Я у соседа его взяла, а он ничего толком не объяснил...

– Неси свой аппарат.

Какое это, оказывается, удовольствие – объяснять юному, очаровательному, несмышленому существу, как справиться со сложной техникой. Нужно видеть, как оно хлопает глазенками, кивает, с благодарностью смотрит на тебя – такого умного и опытного во всех областях знаний.

Я верчу в руках старенький потертый «Зенит» и рассказываю, как совмещаются колечки со стрелочками, как срабатывает автоспуск – а Катенька глядит, не понимая ничегошеньки, но все равно кивает и говорит: «Угу, ясно...»

– А я сегодня колготки не купила, – сообщает она, когда вопрос с фотоаппаратом исчерпывает себя. – В «Центральном» классные колготки давали, и в два раза дешевле, чем на рынке. Я пошла, а денег с собой нет. Побежала к девочкам занимать, а тут начальник – куда бежишь? Только после обеда вырвалась – прихожу, а мне говорят: «Девушка, последние десять минут назад продали». Так обидно, не представляешь!

Я улыбаюсь, глядя на нее, потом говорю:

– Никогда не жалей о том, что не удалось. Может, в этот день судьба уберегла тебя от куда более тяжелой неудачи.

Катенька отвечает мне взглядом, полным желчи.

– Ты все-таки зануда, Олежек. На каждое слово у тебя какая-нибудь народная мудрость.

– Ну почему же народная?

– Сколько тебе лет, Бессонов?

– Тридцать.

– Нет. Тебе сто тридцать. Двести тридцать. Ты не просто зануда, а старый зануда. Скажи-ка, у тебя много друзей?

– Мало.

– А знакомых девушек? Только честно.

– Меньше, чем хотелось бы.

– А знаешь, почему?

– Знаю.

– Потому что никто не хочет дружить со старым занудой. Ты красивый, умный, сильный, но ты старый, Олежек.

– Я это знаю, Катенька. Зачем лишний раз напоминать? Я всего лишь хотел сказать, что нельзя так убиваться из-за каких-то колготок.

– Между прочим, очень даже хорошие колготки. Если бы ты жене такие купил...

– Она мне не жена! – довольно резко обрываю я. Пожалуй, слишком резко.

– Извини, – хмурится Катенька.

– Не извиняйся. Я просто напомнил, что Лера мне не жена, вот и все.

– Да. Хорошо. Но, все равно, извини. Наверно, я зря напомнила тебе про жену. Про Надежду.

– Да что вы все извиняетесь?! – я вскакиваю и начинаю кружить по кухне. – Что вы все такие деликатные? Почему ты решила, что мне неприятно вспоминать Надежду? Запомни раз и навсегда: я люблю о ней вспоминать. Мне приятно о ней вспоминать. И я хочу о ней помнить, так что не стесняйся лишний раз назвать ее имя!

Катенька обхватила щеки ладонями, глаза ее подозрительно заблестели.

– Олежек! – умоляюще шепчет она.

Я моментально остываю, сажусь в кресло.

– Прости, Катенька.

– Ничего, Олежек, это я виновата.

Мне не хочется ничего ей объяснять. Хотя сказать можно многое. Вероятно, моя ранняя старость началась в тот день, когда я стоял по одну сторону гроба, а весь остальной мир – по другую. Между нами лежала Надежда. Мои друзья совершенно искренне мне сочувствовали, вот в чем дело. Они даже подбадривали меня – ничего, мол, жизнь продолжается. Правда, при этом отводили взгляды. Они обещали заходить почаще и полностью сдержали обещание. В первое время их невыносимые визиты происходили почти каждый день. Они приходили, садились на кухне со скорбными лицами, я наливал им чай... Разговоры не клеились. Про Надежду они стеснялись напоминать, как сейчас Катенька, а все другие темы казались им мелкими по сравнению с моей бедой.

Мои друзья решили, что я умер вместе со своей женой, а в моем теле осталось что-то непонятное, какая-то душа-мумия. Отныне они не рассказывали при мне сальных анекдотов, не хвастали приключениями по женской части. Даже громкий смех в моем доме казался им недопустимым.

Я ничего не говорил, но мысленно орал им: что же вы делаете, сволочи! Не хмурьтесь, не молчите! Таскайте меня по кабакам, заваливайтесь ночью пьяные и веселые, приводите своих нечаянных подружек – не прогоню, не обижусь. Жизнь продолжается, и я хочу жить!

Жизнь продолжается, уверяли они меня на кладбище. Но, видимо, уже знали, что продолжать им придется без меня. Нет, они остались верны мне. Пустят к себе в любое время суток, окажут любую услугу, дадут взаймы сколько надо денег. Но сами – сами не придут ко мне ни с какими просьбами. Это не дружба. Это шефство.

Почему? Не знаю точно. Сначала думал, что в день похорон я изменился настолько, что стал другим человеком. А потом понял, что они тоже по-своему любили Надежду...

Катенька сидит грустная. Она жалеет, что затеяла этот разговор. Мне хочется ее утешить.

– Катенька! – зову я. – Хочешь, я покажу тебе Зазеркалье?

– Разве я похожа на маленькую девочку, – обиженно говорит она, – чтобы рассказывать мне сказки?

– А разве я похож на сказочника? А ну, вспомни, где я работаю?

Ее глаза мгновенно просыхают и вспыхивают чудесным светом. Она обожает, когда я рассказываю про свою работу. И не упускает случая притворно удивиться – как мог такой зануда, как я, попасть на загадочную и увлекательную службу в Ведомство.

Мы идем в прихожую и останавливаемся перед зеркалом.

– Что ты видишь в нем, Катенька?

– Себя. И тебя.

– Но ты не можешь видеть себя там, потому что ты здесь, рядом со мной.

– Ну, то есть свое отражение.

– Верно. А что такое отражение?

Она с беспомощной улыбкой заглядывает мне в глаза, пытаясь увидеть там, что за тайну я сейчас ей открою.

– Отражение – это просто картинка на поверхности зеркала, ты согласна?

– Ну... Да.

– А теперь – принеси фотоаппарат.

Катенька улетает в комнату и быстренько возвращается с аппаратом.

– Итак, – говорю я с видом фокусника, – отражение – не более чем картинка на стеклянной плоскости. От нас до плоскости зеркала – примерно полтора метра. Наводим резкость...

Я кручу лимб объектива и через секунду вижу резкое изображение рамы зеркала и нескольких засохших пятнышек лака для волос, прилипших к стеклу.

– Поверхность зеркала – в резкости. Убедись сама, Катенька.

– Да, – она смотрит в глазок «Зенита». – И что?

– А теперь посмотри на свое отражение!

– Та-ак. Ой, нерезко! А почему?

– Да потому, что твое отражение не на поверхности! Оно в глубине зеркала, понимаешь? Оно – в Зазеркалье.

– Здорово! – восхищенно говорит Катенька. – Но почему?

– Не знаю. Мое дело – находить и описывать Явления. А объясняют их совсем другие люди.

– Здорово, – зачарованно повторяет она. – Надо будет Вовке показать.

Вовка – ее сын. Я его от всей души не люблю. Вернее, разлюбил. Раньше это было очаровательное игривое существо, которое постоянно баловалось и шкодило, а будучи застигнутым, с громким визгом и смехом убегало и пряталось под диван или за кресло. Теперь это маленький тиран и скандалист, который умеет только требовать, требовать и требовать... Он не виноват. Это безотцовщина.

...Я возвращаюсь от Катеньки в первом часу ночи. Вот и мой дом. Лера открывает мне дверь и слабо улыбается.

– Я волновалась... Ты на работе задержался?

– Да, – отвечаю я и валюсь спать.

Господи, как же легко я научился ей врать...

ОТЪЕЗД

Меня разбудил кашель дворника, проникший через открытую форточку. Через несколько минут злорадно запищал будильник.

– Сейчас встану, приготовлю завтрак, – пробормотала сквозь сон Лера.

– Спи, я сам, – шепнул я, слезая с кровати.

Город был тихим, пустым и влажным от утреннего тумана. Дворник продолжал покашливать, скребя метлой по асфальту.

Я поставил чайник, умылся и по привычке полез в шкаф за своим серым двубортным пиджаком. Но потом вспомнил, что на сегодняшний день форма одежды другая. И повесил пиджак обратно, бережно стряхнув с него пару невидимых пылинок.

К костюмам я отношусь уважительно. Потому, что это не просто одежда. Это оболочка, дорогой футляр, надежная защита от косых взглядов. Он должен быть безукоризненным, ведь у нас и по сей день принято встречать по одежке. Если вдруг на моем пиджаке появится неаккуратная складка или пятно, то человека, с которым я общаюсь, это может навести на нечаянную мысль о невнимательной жене или плохо убранной кухне с каплями борща на столе, как это бывает у простых людей. Нет и еще раз нет. Сотрудник Ведомства не имеет права быть похожим на обычного человека. Глядя на меня, никто не должен догадаться или даже заподозрить, что у меня дома текут краны и отклеиваются обои. Ведомство выше земных неурядиц. Этой святой цели служат и наши строгие костюмы, и дорогая парфюмерия, и личные парикмахеры.

Но сегодня все иначе. Сегодня я – работяга-геодезист, а значит, нужно надеть линялые армейские штаны, тельняшку, ботинки с ржавыми заклепками. Бриться необязательно. Одеколон – вообще противопоказан. Это дома или в гостях геодезисты могут быть щеголями. А на работе, в глухой деревне, где грязи по уши, запах «Кристиан Диор» может вызвать только дружеский совет окружающих: похмеляться дешевле «Тройным»...

Утренняя прохлада уже начала отступать с городских улиц, прячась в подвалах и щелях между домов. Все чаще сердитыми жуками проносились одинокие машины. Я чувствовал легкую обиду. Хотелось, чтобы подольше город принадлежал только мне и дворникам.

На вокзале не было никакого утра. Его никогда там не бывает из-за круглосуточного режима. Возле огромного стенда с расписанием прохаживался туда-сюда Петька с сумкой за плечом. Я издалека узнал его по выгоревшей добела панаме-»афганке», которую он брал с собой, как талисман, в любую загородную поездку – от пикника до спецоперации.

– Привет, Петя. Что такой хмурый?

– А-а... – Петька с досадой махнул рукой. – Полночи не спал – зуб разболелся.

– Мог бы вызвать дежурную машину, тебя отвезли бы в круглосуточную стоматологию. Все-таки в экспедицию выезжаем.

– Да ладно... Я его анальгином, а потом заснул.

– А где Гришаня?

– Пока не видно. Но, чувствую, уже рядом.

Да, я тоже это чувствовал. И мог легко представить, как наш Гришаня сейчас нервничает, поминутно глядя на часы, мысленно подгоняет троллейбус и шепчет одними губами: «Я уже близко... Подождите, я сейчас буду...»

Самое интересное, что водители действительно поторапливаются, если у них в салоне опаздывающий Гришаня. Назвать это телепатией я не могу по профессиональным соображениям. Феномен Гришани, как и сотен других зарегистрированных аномалов, всесторонне изучен и описан в справках и отчетах экспертиз. Но слова «телепатия» в его личном деле нет, это точно. Телепатия, полтергейст, телекинез – такие понятия не пользуются популярностью в Ведомстве. Слишком все сложно, чтобы называть многообразные и непостижимые Явления этими расхожими вульгарными словечками. Один знакомый военный, матерый оружейник, как-то жаловался мне, что его прямо-таки корежит, когда люди, увидев любой укороченный автомат, спешат окрестить его «узи». Это то же самое. Нельзя называть «телепатией» высокоорганизованный психофизический феномен, обнаруженный у нашего Гришани.

Гришаня умеет многое. Не только подгонять троллейбусы. Какая из сторон его тайного таланта может понадобиться в сегодняшней поездке, не знают ни он, ни мы с Петей.

– Я не опоздал?

Вот и он сам. В тот момент внештатник сильно смахивал на запыхавшуюся дворнягу: волосы всклокоченные, дыхание тяжелое, разве что язык набок не свесил. Сразу видно, торопился человек.

Ждать больше некого. Петр открыл кошелек, убедился, что билеты на месте, и мы отправились к дизель-поезду, который пыхтящей зеленой змеей развалился вдоль перрона.

Потом мы тряслись на деревянных скамейках и слушали, как трое железнодорожных рабочих в оранжевых жилетах громко спорили, закрывать ли им на сверхурочные работы отдельный наряд или пустить все одной графой.

Вообще людей в вагоне было мало. Неподалеку от нас шуршал газетой пожилой полный господин. После прочтения каждой статьи он сокрушенно качал головой и вздыхал: «Да-а. Да...»

Еще был крепенький круглолицый солдатик, весь обвешанный, как полагается «дембелю», значками, аксельбантами и всякими неуставными декоративными деталями. Он заметно нервничал, энергично крутил головой по сторонам и поглядывал на часы.

– Эй, – позвала его серая старушка с двумя перевязанными сумками. – Ты не Сычевых сын?

– Да! – обрадовался паренек.

– Я и смотрю – знакомый, – с удовлетворением кивнула старушка. И уточнила: – Мать твою фотографию в совхозе показывала. Они тебя только завтра ждут.

– А я пораньше смог, – широко улыбнулся солдатик. – Домой скорее хочется.

– Конечно, – понимающе вздохнула бабуля. – Два года мать не видал.

– Побольше даже. А еще ехать часов пять. Скорей бы уж домой.

– Долго, – согласилась старушка.

– Гришаня, – тихо позвал я. – Сделал бы ты доброе дело.

Внештатник понимающе улыбнулся и перебрался к солдатику. Поговорил с ним немного, невзначай коснулся. Через минуту тот уснул, уронив фуражку на сиденье.

– Мамаша, не забудьте разбудить, когда выходить будете, – предупредил Гришаня старушку.

Та кивнула, ничуть не удивившись происходящему. Гришаня свое дело знает.

Нам уже скоро выходить, а спящий солдатик поедет дальше под присмотром старушки. Гришаня с умилением улыбнулся. Он любит делать людям приятное, но не решается на это без нашего благословения. Это наше воспитание. Иногда мне кажется, что аномалов специально делают нашими сотрудниками, чтоб отбивать охоту к несанкционированным фокусам.

Через полчаса скрипящий и громыхающий «пазик» повез нас из придорожного городка Чернореченска в село Ершово. На ухабах нас так бросало, что приходилось хвататься за сиденья, чтобы не врезаться головой в потолок. В пыльные окна были видны желто-зеленые поля, пересекающие их темные полосы березняков, иногда мелькали крыши ферм, моторных станций и еще каких-то строений, где неизвестные нам люди занимались бог знает чем. Попадающийся по дороге народ всякий раз при виде автобуса останавливался и подолгу смотрел нам вслед, словно видел некую редкость.

В автобусе оказалось шумно. Мы, трое горожан, удивлялись, отчего деревенские могут так громко свободно и весело переговариваться. Унылая и подозрительная полутишина городского общественного транспорта была нам более мила и привычна.

Потом разбитая бетонка кончилась, и автобус покатил по хорошо утоптанной колее, окруженной старым орешником. Мы наконец смогли перевести дух.

Петя вспомнил, что надо бы поработать с местным населением, и крикнул, высунувшись в проход:

– Из Ершова есть кто-нибудь?

Шум в салоне стих, все посмотрели на нас.

– А че? – спросил пожелтевший от табака старик с железными зубами.

– Нам в Ершово надо, – пояснил Петр. – Где выходить?

Тут же нашлось несколько желающих толкнуть нас в бок в нужный момент.

– Ершово после Грибова будет. Там мост, потом поворот, и сразу сходить. Я покажу.

– Там магазин сразу у дороги. Сами увидите. Только он не работает. Два года уж не работает. За что только люди деньги получают – непонятно.

– А потом через поле и через речку. Километров, может, семь идти. А может, кто-нибудь подвезет.

– Там еще канава, а в ней кабина от «Кировца» ржавая. Мы покажем.

Контакт был установлен с удивительной легкостью. Через минуту к нам подсела женщина в синем халате и резиновых сапогах. Она поставила у ног ведро, перевязанное белым платком, и внимательно осмотрела нас троих с ног до головы.

– Вы к кому в Ершово?

– Пока ни к кому, – развел руками Петя. – Мы командированные.

– Плотники, что ли?

– Нет, землемеры.

– Что ж там мерить? Вы, наверно, опять насчет плотины?

– Это нам неизвестно, гражданка. Наше дело – произвести замер, а там – хоть плотина, хоть запруда, хоть ДнепроГЭС...

Женщина оглянулась на своих попутчиков и тихо произнесла:

– Можно вас кое-что попросить? Когда в Ершове будете, зайдите к Кузнецовым. Только не к тем, что за огородами живут, а к другим, из крайнего дома. Вы спросите, вам покажут. Там еще третьи Кузнецовы есть, но они дачники, и сейчас их, наверно, нет. А может, и есть. Вы зайдите к другим, они в таком синем доме с самого краю. Там спросите Витю Ряженого и скажите ему, чтоб домой, подлец, ехал. Ведь третий день у них пропадает, – она всплеснула руками, – опять пьянствует, ирод.

Я навострил уши.

– И часто он так загуливает?

Женщина с сомнением посмотрела на меня, словно не знала, отвечать ли на такой личный вопрос.

– Да бывает... – нехотя ответила она. – Но чтоб сразу три дня – такое в первый раз. Обнаглел...

– Так что же вы ругаетесь? А если случилось что?

– Да куда там! Его люди видели. Топает через лес, глаза в куче, никого не узнает...

Мы с Петром переглянулись.

– Передадим, гражданочка, все, как просите, – заверил женщину Петя. – Вы сами давно там не были?

– Где, в Ершове? Делать мне там нечего. Была, может, с месяц назад. А чего?

– Есть там где остановиться? И потом, магазин, столовая какая-нибудь?

Женщина на мгновение задумалась, но тут ей помог крупный загорелый мужчина, сидевший впереди нас.