Мой день –
страница или холст,
а то и глина иногда,
народ глазеет на кота,
я вижу –
две звезды и хвост.
Когда блистать приходишь ты,
слова вручая, как цветы,
я – тонкого стекла сосуд –
их с восхищением несу.
Страницы, глина и холсты…
Не устаёт, глазеет люд –
сам по себе,
то там, то тут,
гуляет хвост и две звезды.
Вокруг ещё серьёзно очень –
час разливанной, в блёстках ночи.
Ан, где-то глубоко внутри –
роскошный Дар,
вприглядку мой! –
Начало самое зари,
час легкомысленный, иной.
Летучих облаков руно,
рассвета красное вино.
Восход небесного растенья
(и ночь линяет – тень пустая!) –
сквозь облаков нагроможденья
к нам стебель Агни прорастает.
Свет –
это музыка, конечно, –
из солнечных лучей
и восхищенья
той части темноты кромешной,
что прозревает днесь,
не без смущенья.
Это солнце умеет быть нежным
даже с нами, шальными и грешными.
И да буду я тем, кого ждали
небеса, горизонты и дали.
Разрешить…
но какими усильями! –
Самому себе не лукавить,
и да будут глаза мне –
крыльями,
хоть единожды, всласть.
Пора ведь…
Время –
плоть,
и время –
плод,
стрелок взлёты и паденья,
поединки света с тенью,
время –
гибкое растенье
и волны неспешный ход,
песня или вопль протяжный,
чаще –
счастье, чем беда,
то, что кончится однажды,
не кончаясь никогда.
Ночь. Сомнений варианты.
За окном – миров гирлянды.
Время…ходит на пуантах!
(Щель завистника – вакантна)
По секрету говоря,
время – нам благодаря.
Что обещает день ближайший?
Вперёд!
А может быть, и дальше…
Неистребимое «вперёд!» –
для посвящённых наслажденье,
где краток долгожданный взлёт
и так замедленно паденье,
где каждый раз почти у цели
сомненье за душу берёт,
что исполняешь в самом деле
хотя бы малое –
«вперёд!».
Все меньше требуется плоти
лепить «вперёд» очередное,
путь в измерение иное
всё больше укрепляешь духом
(когда движения не против,
и если не стесняет брюхо).
Если это в утешенье –
в самых тщательных трудах
продолжается движенье…
но не спрашивай, «куда».
В отдалении и рядом,
свет умножа или тьму,
исполняешь то, что надо…
но не спрашивай, «кому».
Голоса, движенья, числа
где-то в Высших Сферах очень…
Здесь рифмуют «жизнь» со «смыслом»
для того, кто вдруг захочет.
А для тех, кто пожелает –
случая усмешка злая,
бремя ненасытных, гордых,
злато, кровь и пот рекордов.
Тиски тоски,
восторга горки,
эффекты белого каленья,
летучей нежности миндаль
и мысли нервное биенье,
намёк, небрежная деталь…
едва заметный смысла кончик…
Недоумения лимончик
и даже уксус впечатленья.
А впрочем, искорки надежды
здесь вызревают, как и прежде:
на миг всего лишь светоносны,
пусть неуклюжие, но…
звёзды.
…до сотворенья мира,
случаются, конечно, дыры.
И три молоденьких кита
приносят в млечные места
из этой девственной дали –
корявый, тощий пласт земли –
живую плоть, которой впредь
положено круглиться, зреть,
найти румяную звезду
на счастье. Или на беду.
Чья-то воля
или сила
ощущений захотела
и, не торопясь, взрастила
наше худенькое тело
с бледно-розовою кожей,
чтобы длить себя и множить,
чтобы прозревать пластами,
избранными, так сказать, местами,
нас питая тьмой и светом –
выдержать бы жиле этой! –
В изощрённых испытаньях,
действах видимых и тайных.
Я забыл – зачем так важно
превосходство?
Что за жажда
в схватках словом, в рукопашных?
Я забыл – смешно ли, страшно, –
в преходящем и пустяшном
состояться самым первым?
Каждой веточкою нерва
знать до боли раньше всех –
достиженье или грех?
Потерялись в прошлом где-то
однозначные ответы.
К сожалению, идеи
так во времени худеют!
Я забыл.
Хотя учён:
«раньше всех», оно почём.
Да, мы подводим свой итог
в местах, где милосерден Бог,
но здесь, в предместьях человечьих,
язвим заочно и при встречах.
Однако, затянувшийся сюжет!
Уж старость близится, а совершенства нет.
И эту незаконченность свою
нести, как странно! – Я не устаю.
Притом, что окружающим давно
и до ноздрей гармонии дано.
Я не сумел обзавестись машиной
трубой дымящей и гудком протяжным.
Макушкою, а может быть, вершиной
я с детства знал, что это мне не важно,
что все мои приобретенья –
такие же, как я, растенья,
что, полируя неба синеву
в местах положенных живу.
Сожалею, что похвал,
где ни попадя искал.
И, перешагнув предел
в сочиненьи строк,
точно знаю, что хотел
более чем мог.
Со ступени на ступень –
надо ль знать итог?
Убеждает каждый день:
милосерден Бог.
Судьба –
наш плат,
а мы –
ткачи.
Как хочется не наугад
в узорах следствий и причин!
Всё в нашей жизни смеет быть,
а может – так и не сложиться.
Догадки, суета и прыть –
лишь нетерпенье очевидца.
Как вдруг в житейской непогоде –
уже не мы слова находим,
а Слово призывает нас,
чтоб изумить в который раз
и незаслуженно спасти
от безнадёжного пути.
Стихи приходят невзначай,
но
узнаёшь закономерность
в подробностях вполне случайных.
И ты хранишь природе верность,
как требует того порядок
сих звёздных клумб
и млечных грядок.
В стихах встречать начало дня.
В который раз и снова
до времени, пока меня
ещё возможно сдвинуть словом.
– Поговорим о пустяках!
О преходящем. Почему бы
не объясниться? Но в стихах.
Но всласть. И чтобы губы в губы.
Под утро –
цвета молока
ползут –
плакучи и гремучи –
тучеобразны облака
и облакоподобны тучи.
Жаль худенькой июньской ночки
(но, к счастью, твердь небес – большая)!
И бублик лунного желточка
нас напоследок утешает.
А купол звёздный был прекрасен,
как может быть прекрасен лик любимой
(сравненье, кажется, пристрастно,
но до утра – неистребимо)!
С рассветом, глядя в небеса,
я тот, кто верит в чудеса:
под сердцем огненный лоскут, который –
имущество небесного простора…
Как ноту в партитуре голосов –
прозрачную, цветную и летучую, –
примите наше искреннее «со!»
для «чувствия», «размерности» и «звучия».
Стихов сегодняшних писанье –
везений завтрашних вязанье,
где можно пасмурную нить,
на нить цветную заменить.
Так безусловно узнаю
из многих посторонних тем
единственную и свою
я только, может быть, затем,
чтоб (замирая сердцем, кстати!)
дерзать, сколь любопытства хватит –
но не спешить о результате.
Организуя сквозняки,
я в воздух отпускал стихи
о том, что это благодать –
так громко и всерьёз вздыхать.
Ступивши в будущего свет
к фигурам, знакам, сочетаньям
того, что именуют «знаньем»,
нашедши прошлого теченье
во всём его тройном значеньи,
в поступках чист, душою светел…
– Как складывать стихи? –
спросил поэт.
– Как сложены созвездья, –
Бог ответил.
Жить,
и, «часов не наблюдая»,
следить,
как тёмная вода,
невесть откуда прибывая,
скользит неведомо куда
меж тесных берегов реки.
И, словно бы творя молитвы,
а может быть, как смешивая краски, –
читать стихи.
И снова, как стекляшки
цветастые, сбирая на витраж,
читать стихи.
И да не оскудеет
Рука,
что
серебром
и
медью
речи
нас
оделяет.
Воистину –
хмелит весна!
Хлебнув апреля, как вина,
поэт разгуливает странником –
летучим, вдохновенным…
пьяненьким.
Воистину –
растить стихи, какое благо!
Простись с невинностью, бумага,
терпи, знакомясь с «винностью» словесной,
нехитрой, но –
вполне небесной.
Биенье сердца и круженье головы,
волненья-тре, пряженья-перена…
Способность-работо снижается, увы.
Ха-хармсы прочие…
мужайся, старина!
Ты безнадёжен.
Солнце, май
и попки
прохожих девушек в материях из хлопка
таращатся так строго не спроста.
Какой миноз-весенний-авита!
Весною незнакомки хорошеют,
как это удлиняет шею!
Зовут на подвиг в улицах столичных,
шагают в одиночестве публичном…
Не устаю на встречных любоваться
под гром воображаемых оваций.
– Гарсон!
Один двойной и сладкий сон…
– С луною-вишенкой? Туманный?
– С оркестром и девицей Анной.
– Ах, сударь, вы легко одеты!
– Кому какое дело в этом?
– Но Анна, будучи девицей,
в засахаренных льдах хранится,
что без лимона и плаща
не пьют с оркестром натощак.
– Пусть ночь покажется ядрёной –
я буду гол и без лимона.
Плесните музыки, гарсон,
в один двойной и сладкий сон…
…и «скрипочки» –
простите за ошибку! –
Мелодию прозрачную такую
на скрипочке представят, на скрипуле…
Уйдите все, кто бы хотел
оркестра духового и двух тел.
Пусть красотки Ненароки
ходят-бродят по дороге,
на которой их встречаем
мы, красавцы Невзначаи.
Полезно гулять с головой набекрень
в июньский, прозрачный и солнечный день,
когда ты все больше и больше – олень,
безрогий (не время пока, да и лень
искать подходящих)…
полезно сирень –
июньское чудо –
явить на поляне,
где учат любви крутобёдрые лани.
– Присаживайтесь, бабочка,
листам капустным вредная!
Сам тоже травояден я –
«капустоистребителен» –
сейчас за первой стопочкой.
Присаживайтесь, деточка,
какая Вы нарядная
в своей крылатой юбочке,
и как многозначителен
изгиб летучей попочки…
Девы –
львицы и жирафы,
змейки, бабочки, растенья…
Воплотив себя, как тему,
выбирают нас, как шляпку,
башмачки, иль карамельку, –
в подходящий день недели
объявив себя новинкой,
неопознанным объектом…
Девы – как испить водицы!
Ароматом травы – девы!
«Бис!» и «браво!» – девы,
где вы
(разрешается гордиться) –
там земное притяженье,
чтоб невероятней было,
напрягает в четверть силы.
Ты – инструмент.
Прекрасный в исполненьи,
но – инструмент.
Что вынужден молчать,
и ждать желанья.
Ждать прикосновенья.
Чьё назначенье –
отвечать.
До чего твой взгляд прохладен…
И не хмурься, правды ради!
Да, морозит, но слегка
там, под сердцем и в висках.
Поцелуя мёд и млеко
отогреют человека.
Любимая, здравствуй!
Но ближе, но между,
скорлупочка шубы и фантик одежды –
цветастых портновских идей чешуя –
всё прочее.
Всё, что не ты и не я.
Ты занавешена одеждой –
так взмах клинка припрятан в ножнах.
Я буду тем, неосторожным,
кто эту занавеску сдвинет.
И полоснёт по горлу нежность,
и горлом хлынет.
Винна Инна.
Мир двоится:
Аллы голы.
Пусты лица.
Ах! Бессонница без Сони.
Тает снег, у нас в сезоне –
линька, сброс рогов…
И только,
как спасенье
Ольги долька.
Я возлежу как на подушке
на животе моей подружки.
Ворчит утробушка на ушко,
а под щекой – гряды верхушка
в шелках взращенной рыжей стружки.
Я –
наизнанку вывернутый ёж
в ладони узенькой твоей.
Так.
Тем желанней, чем больней
подкладкой шкуры познаёшь.
Я рисую Леночку:
чёлочка, гляделочки,
веснушек поле,
тропочка
к ложбинкам, возвышениям
(головокружениям!
Взлётам и скольжениям!).
Тропочка, тропочка
до…
О проекте
О подписке