Цитаты из книги «Судьба человека (сборник)»

Зубы у Алешки большие и редкие, а у кого зубы редкие, у того и сердце мягкое.

С этих пор и установилась промеж них дружба. Каждый день приползал в заготконтору Алешка, жрал толокно из чашки, хлебал масло, ел много и жадно и всегда беспокойно ощущал на себе пытливо-ласковый взгляд.

Алешка сказал просто и деловито: – Меня Макарчиха убивала, а теперь жарко, и в голове черви завелись…

На другой день во двор заготконторы с рассветом пришел Алешка. Сидел на поломанных порожках, ляская губами, и до восхода солнца ждал, пока скрипнет дверь с надписью «Помещается политком Синицын!» и на пороге покажется очкастый. Солнце перевалило через кирпичные сараи, когда встал очкастый. Вышел он на крыльцо и носом закрутил.– От тебя воняет, Алешка? – Я исть хочу… – буркнул Алешка и глянул на очки снизу вверх.

Помещается политком Синицын!».

Перед сумерками через улицы, увешанные кудрявыми коврами пыли, через площадь, мимо отерханной церковной ограды, тенью шел Алешка. Возле школы, под нахмуренными акациями, повстречал попа. Шел из церкви тот, сгорбатившись, нес в мешке пироги и солонину. Алешка, кривя губы, прохрипел: – Христа ради… – Бог подаст!.. – И зашагал мимо, сутулясь, путаясь в полах подрясника.

цепляется, в крови весь, в иле речном. * * *

Сама знаешь – девка у меня на выданье, хотела зятя принять… Да ты спишь, что ли? Тронула руку – и обожглась колючим холодком. Ахнула, кинулась от мертвой бежать, а в дверях Алешка стоит – белей мела. За

Легко подняла Алешку за плечи, молча, с плотно сжатыми губами, вышла на проулок, прошла под плетнем до речки и бросила вялое тело на ил, около воды. На другой день – праздник Троица. У Макарчихи пол усыпан чабрецом и богородицыной травкой. С утра выдоила корову, прогнала ее в табун, шальку достала праздничную, цветастую, в разводах, покрылась и пошла к Алеш

Двери в сенцы распахнуты, из неметеной горницы духом падальным несет. Вошла. Алешкина мать на кровати лежит, ноги поджала, и рукою от света прикрыты глаза. На закоптелый образ перекрестилась Макарчиха истово. – Здорово живешь, Анисимовна!