В отличие от рассуждений о вещи-в-себе мы имеем некоторую форму наставления, так что мы можем совершить выбор между различными возможностями. Кант не отрицает возможности для помышления о вещи-в-себе, но когда концепции преодолевают границы царства чувств, мы по необходимости теряем основание для утверждения со справедливостью превозносить одну конструкцию над другими. В отличие от этого заключения, именно на основании необходимости практического разума мы выбираем то направление, которое позволяет нам совершить определённое заключение относительно Бога. В этой связи необходимо отметить, что такое понимание касается исключительно «моральной веры» и «веры чистого разума» в аргументации Канта.

Доктрина Канта о наивысшем добре является наиболее существенной для его религиозной философии. Верный путь к религии лежит через наивысшее добро, поскольку именно через эту доктрину философ признаёт существование Бога и бессмертность души. Кант различает в своей «Критике практического разума» между «наибольшим», «комплексным» и «наивысшим» добром. «Наибольшее добро» Кант определяет как добро, которое «не подлежит ничему иному». Так, при множественности ценностей наибольшее добро будет превалировать над всеми другими ценностями. Если рассматривать удовольствие как ценность, то оно будет иметь меньшую ценность чем мораль: из этого следует, что если удовольствие нарушает моральный закон, то оно должно быть побеждено.

«Комплексное добро» есть «часть чего-то отличного от него самого, что есть больше него». В объяснении Канта, хотя мораль и является наивысшим добром, она не есть комплексное добро «в качестве объекта устремлений разумного человека». Кроме морали разумный человек также стремится достичь счастья. Так, хотя счастье подчинено морали, мораль не представляет ещё «комплексного добра», поскольку мораль сама по себе не охватывает всего, к чему мы стремимся.

Наивысшее добро представлено Кантом как синтез морали и счастья, который соединяет противоречащие принципы наивысшего и комплексного. По причине нашего двойного интереса как в морали, так и в счастье, синтез практического разума требует от этих интересов целостности оснований.

Кант отрицает как эпикурейцев, так и стоиков. Эпикурейцам отказано по той причине, что они не признают ничего кроме счастья, стоики, напротив, считают что добродетель уже сама по себе содержит счастье. Кант аргументирует следующим образом: счастье и мораль есть две бессмертные категории, между которыми не может быть никакой каузальной связи. Практический разум нуждается в целостном объекте, и, чтобы удовлетворить эту нужду, мораль и счастье соединяются не только через синтез, но через более конкретный, нормативный (но не каузальный) синтетический закон. Этот закон даётся человеку через мораль и утверждает, что счастье следует рассматривать в пропорции к моральной ценности.

В своей первой «Критике» Кант утверждает, что «царственные идеи морали конечно заслуживают одобрения и признательности, но ни в коем случае не являются основанием для принятия решения или осуществления». Позднее Кант приходит, однако, к заключению, что практический разум сам по себе в состоянии мотивировать нас. Моральное суждение зависит от способности морали связываться некоторым образом с нашей волей, на основе этой связи у человека возникает надежда на вознаграждение, если он подчиняется моральному закону, в противном случае он может страшиться наказания. Благодаря этой связи «моральная система, таким образом, неразрывна от системы счастья». Наивысшее добро представлено у Канта как объект надежды: то, что рационально оправдано перед «царственными идеями» морали, может быть принято как основание.

По сравнению с более поздними размышлениями на тему наивысшего добра аргументация Канта, изложенная в его первой «Критике», оценивается в меньшей степени. В своих поздних размышлениях Кант приходит к выводу, что мы не нуждаемся в надежде на счастье для того, чтобы принять решение действовать согласно марали. Напротив, такая мотивация оценивается Кантом как неподходящая нашей моральной обязанности. Обязанности существуют не для того, чтобы следовать им, – они должны быть приняты ради их собственной ценности. Таким образом мотивирующая сила самого практического разума может и должна использовать «царственные идеи морали» как основание для их собственного определения и осуществления.

Между тем, Кант не отказывается полностью от обязанности перед наивысшим добром. Он использует это понятие в иной роли, которую описывает в «Критике практического разума» (Kritik der praktischen Vernunft, 1788). Как и в первой «Критике», посвящённой способности разума принимать теоретические выводы, эта работа также содержит трансцендентную диалектику, где Кант исследует поиск практического разума в области «абсолютной тоталитарности основ того, что уже предоставлено». Кант считает необходимым поставить вопрос над тем, почему мы оправданы при признании безусловных основ практического разума, но не теоретического разума.

Аргументация первой «Критики» в доказательство наивысшего добра коренится в нашей нужде найти мотивацию для морального поведения. Однако в своей второй «Критике» эта аргументация принимает иной характер: разговор больше не идёт о нашей человеческой нужде в мотивации, – скорее, власть самого морального закона находится в зависимости от наивысшего добра. В отличие от первой «Критики», где наивысшее добро представлено как идеал, во второй «Критике» мы видим, что аргументация Канта основывается на наивысшем добре как обязанности. Наша обязанность устанавливать наивысшее добро «неразрывно связана с моральным законом» и как таковая, следуя логике ««следует» означает «могу»», – «следует» за наивысшим добром, которого обязанность требует, предполагая, что наивысшее добро как идеал возможно.

Тогда как вторая «Критика» Канта представляет доктрину наивысшего добра как часть структуры справедливости, созданной практическим разумом, «Критика суждения» (Kritik der Urteilskraft, 1790) отводит довольно скромную функцию наивысшему добру, – фактически, Кант отказывается от своего утверждения, сделанного во второй «Критике» о том, что власть морального закона зависит от наивысшего добра. Его аргумент звучит так: если кто-либо убеждён в том, что Бога нет; если ультимативного наказания и поощрения не произойдёт, – будет ошибкой «на этом основании толковать обязательные законы как надуманные, незаконные и необязательные».

Как и в первой «Критике», Кант утверждает в своей третьей «Критике», что наша мотивация следовать моральному закону зависит от того счастья, которое этот закон обещает тем, кто его заслужил. В отношении же мотивации, которую предлагает наивысшее добро, Кант меняет своё мнение и принимает мотивацию наивысшего добра как поддержку, не более, для утверждения обязанности перед моралью. Хотя авторитет морального закона стал независим от возможности приближения к наивысшему добру как идеалу, наша обязанность перед законом сохраняет эту возможность. Поэтому мы обязаны верить в наивысшее добро, а с этим и в утверждения о существовании Бога и бессмертия.

Несмотря на своё утверждение о том, что в общем мы можем держать под контролем наши желания и похоти, Кант вынужден констатировать, что страх и отчаяние могут повлиять на нашу самостоятельность; а когда это происходит, то мы вынуждены бороться с этим находя различные мотивации, к примеру, надежду.

В своём первом предисловии к «Религии…» наивысшее добро связывается с постоянно пребывающим элементом нашей практической жизни. Каждый раз, когда мы совершаем выбор, у нас неминуемо возникают некоторые ожидания, некоторые ожидаемые следствия, по направлению к которым наш выбор совершается.

Тогда как правильность действия покоится в самом моральном законе, по утверждению Канта – когда мы как человеческие существа, заинтересованные в последствиях наших действий, подчиняем нашу обязанность перед моральным законом и совершаем выбор, – то этот выбор есть тот, который «мы просто не в состоянии избежать». Те, кто подчинил себя моральному приоритету в ущерб собственным интересам, – они будут также на основании «природной необходимости» направлять свои действия в направлении определённой цели, они будут обязывать себя к достижению этой цели, которая отражает их приоритет. Такой целью будет наивысшее добро как идеал, поскольку оно устанавливает мораль как основание для счастья, и таким образом соединяет эти две цели в одну как синтез кодекса моральных законов: а именно, что счастье оделяется согласно моральной ценности.

С одной стороны, Кант утверждает Бога и бессмертие как основания, необходимые для справедливого распределения счастья, с другой же стороны то, что мы совершаем для реализации наивысшего добра как идеала, – это и создаёт для нас моральную ценность, по мнению философа. В соответствии с этим части первая и вторая «Религии …» уточняют наше моральное состояние, что для нас как человеческих существ, значит быть недостойными морально, что мы обязаны сделать для того, чтобы стать достойными. Третья часть «Религии…» ведёт от индивидуальной моральной динамики к общей, потому что именно здесь, по мнению Канта, наивысшее добро как обязанность «становится обязанностью «в своём роде» / sui generis (Лат.), не между индивидами, но для человеческой расы в целом по отношению к себе». Хотя распределение счастья лежит всё ещё в обязанности Бога, наша задача состоит в том, чтобы очеловечить наивысшее добро как идеал, и достижение этой цели «каждый должен представить себе как зависящее от него». Так, если Судный День грядёт, а никто до тех пор на принял милосердия Божия, – единственное, что будет распределяться – это наказание. Счастье будет сохранять свою пропорцию по отношению к моральной ценности, но поскольку не будет никого, кто заслуживал бы счастья, никто не будет оделён счастьем. Так, без наших устремлений наивысшее добро остаётся лишь пустой скорлупой.

Каждое из трёх утверждений Канта – свобода, Бог, бессмертие – имеет свои отношения происхождения. В отличие от двух последних, утверждение свободы связано более непосредственно с фактами разума и понимается Кантом как необходимое основание для присоединения нас к моральному закону. Два других утверждения – Бог и бессмертие – берут свою основу в наивысшем добре. Наша вера в Бога и бессмертие оправдывается на основании того, что эти два понятия являют необходимые основания для реализации наивысшего добра как идеала. Наконец, в рамках утверждения «если наивысшее добро как идеал может быть достигнуто, то должны существовать Бог и бессмертие» эти два понятия могут рассматриваться как фактические объекты.

Во всех трёх «Критиках», в «Религии…» и многих других работах Канта, изданных им в 1790-е годы, Бог и бессмертие упоминаются в связи с возможностью достичь наивысшего добра как идеала, которое зависит от всемогущей, всезнающей и справедливой божественности. В «Критике чистого разума» Кант выражает симпатию по отношению к доказательству мироустройства, но он вместе с тем отмечает, что это приводит нас к «мудрому создателю природы», существу, которое устанавливает миропорядок, имеет нескончаемые ресурсы и обладает моралью и благоприятностью. Если наивысшее добро есть цель нашего достижения, то по необходимости должен существовать некто, кто в состоянии упорядочить мир так, что счастье становится возможным в пропорции к моральной ценности человека. Такое существо также должно обладать мыслительной силой, способной к вынесению суждения о моральной ценности, а также волю, которая сопровождает мораль.

Этическое общество есть для Канта религиозный идеал и может быть истолковано как иное выражение для наивысшего добра как идеала. Как это описано в его «Религии…», этическое общество есть «проект, реализация которого невозможна для людей, лишь для самого Бога».

Понятие «бессмертие» обычно сопровождает аргументацию Канта относительно понятия «Бог». Первый известный аргумент мы находим в его «Критике чистого разума». Так же как в случае с понятием Бога Кант утверждает, что мы вынуждены признать бессмертие души как необходимое основание для распределения счастья при наивысшем добре как идеале. Исходя из служебного характера миропорядка, такое распределение невозможно в рамках этого миропорядка; поэтому мы с необходимостью принимаем идею «будущей жизни», «Царства Божьего», где «каждого ожидает счастье, если, конечно, мы не препятствуем этому сами, становясь недостойными быть счастливыми». Таким образом, цель потусторонней жизни есть предоставление домена для наивысшего добра как идеала, где счастье распределяется среди людей, заслуживших его.

Во второй «Критике» понятие «бессмертия» подвергается сильной переработке. Хотя формально Кант оставляет за бессмертием приоритет распределения счастья при наивысшем добре как идеале, он также представляет бессмертие как нашу необходимость стать достойными этого счастья. Философ представляет дилемму, стоящую перед нами относительно того, что требуется от нас, чтобы стать достойными счастья, которое предлагается нам через достижение наивысшего добра. Аргументация второй «Критики» Канта такова:

реализация наивысшего добра содержит не только формальную пропорциональность счастья с моральной ценностью, но также и тот случай, когда никто не достигает моральной ценности, достойной счастья;

счастье, которое распределяется, понимается Кантом как Абсолют, а не дифференцированная единица, поэтому и требуется от нас «абсолютная согласованность наших склонностей с моральным законом»;

однако, такая согласованность невозможна в этой жизни, поэтому Кант помещает её достижение в иную жизнь, которая грядёт;

если, тем не менее, мы и в грядущей жизни не достигаем морального совершенства, Бог примет эту нашу устремлённость как «эквивалент того, что мы её достигли» посредством Своего излияния милосердия.

В 1790-х годах Кант обращается к точке зрения, выраженной в его первой «Критике». В своей третьей «Критике», в «Религии…», в «Конце всех вещей», в «Реальном развитии» и других текстах мы находим повторение его выражения важности нашей надежды на счастье, которое достигается через наивысшее добро; как и в своей первой «Критике», его аргументация существования бессмертия основана на его необходимости для распределения счастья. Кант подчёркивает, что невозможно обрести знание или теоретическое основание для потусторонней жизни. По прочтении «Религии…» можно получит такое впечатление, что он отрицает утверждение, заявляющее, что некоторые люди будут страдать от вечного проклятия, однако в его «Конце всех вещей» мы находим подтверждение Кантом ценности дуализма, предусматривающего как вечное блаженство так и вечное наказание. Есть нечто, что просто недоступно нашему выбору и, по мнению Канта, «из практических размышлений для нас может быть совершенно всё равно, что мы будем существовать после смерти как обнажённые души или что наши личные идентификации будут требовать в будущей жизни того же материала, из которого состоят наши тела».

Кант делает различие между двумя областями религиозной доктрины. Внутренняя область содержит принципы, которые определяют «чисто рациональную религиозную систему»: это принципы, которые исходят от разума и которые являются для нас решающими в вопросе «быть угодными Богу». Эти принципы содержат не только наивысшее добро и его понятия и утверждения, но также объяснение нашего собственного морального разложения (радикального зла) и спасения (преображения сердца). Внешняя область определяет историческую веру. Из-за концентрической формы этих двух областей религиозной доктрины внешняя сфера содержит внутреннюю. Так, понятия, составляющие чисто рациональную веру, также находятся внутри большинства существующих исторических религий. Хотя Кант сосредоточен исключительно на христианстве, он признаёт, что другие религии также содержат чисто рациональную систему, хотя они и употребляют свои собственные символы и ритуалы в историческом представлении веры. Таким образом, другие религии, как и христианство, служат как «инструмент» для чисто рациональных систем, предлагая свои собственные «мистические покровы» и «впечатляющие формы представления» этих систем, которые являются решающими для нашего спасения. Однако это не означает для философа, что к спасению существует множество путей, и он выражает со всей своей горячностью в четвёртой части своей «Религии…», что не следование ритуалам или утверждающая веру теоритическая доктрина делают нас угодными Богу. Скорее, это наш «образ жизни» / Gesinnung (Нем.) предстаёт перед Богом, – то, что наши собственные интересы мы ставим выше морали, или что мы совершаем «преображение сердца», ставя мораль выше наших собственных интересов. Для Канта существует единственный путь к спасению, но он может быть упакован в различные формы. Инструменты, доступные исторической вере, покрывают «природную нужду», которая даёт народу «нечто, за что чувства в состоянии ухватиться».