Щукин с тоской подумал о том, что все его деньги засунуты под обложку паспорта, который сейчас находится в руках милиционера. А милиционерам Щукин отчего-то привык не доверять. Может быть, оттого, что сам как-то три года отбывал срок в колонии общего режима под Самарой – и отбывал бы еще два года, не случись тогда амнистия. А может быть, по другой какой-то причине.

Молоденький сержантик Ивасев, который первым окликнул Щукина, очевидно, устав стоять без дела, подошел к Николаю поближе и деловито втянул розовыми, как у поросенка, ноздрями воздух.

– Выпили? – как-то даже доброжелательно осведомился он.

– Пива, – ответил Щукин. – Что, нельзя?

– Пива? – оживился старлей. – Так ты что – нетрезвый?

– Почему это – нетрезвый? – удивился Щукин. – Пивка попил… бутылку. Вы чего, мужики, из общества трезвости, что ли? И не пил я, а того… лечился.

– Лечился, – задумчиво проговорил старлей. – А где ты вчера гулял?

Предчувствие ледяной иглой кольнуло Щукина – он так ясно почувствовал холод под сердцем, что даже слегка передернул плечами.

– Вообще-то у друга на дне рождения, – сказал он, – а что? Какие-то странные вопросы.

Патрульные переглянулись, старлей переложил паспорт Щукина в левую руку, а правую отвел немного назад – туда, где у него в поясной кобуре висел пистолет. Николай посмотрел на кобуру и вдруг с особенной отчетливостью заметил, что она расстегнута – и, как он немедленно понял, расстегнута вовсе не из-за невнимательности милиционера.

«Так, – стукнуло у него в голове, – приехали… Недаром мне с самого начала показалась странной та настойчивость, с которой мусора ко мне привязались… Пасли? Уже ищут меня? Не могли они так быстро на меня выйти…»

Впрочем, теряться дальше в догадках не было ни смысла, ни времени. Милиционеры переглянулись, и Николай с точностью до миллионной доли секунды поймал тот момент, когда нужно было начинать действовать.

Он резко и сильно толкнул в грудь старлея – тот вскинул руки и, поскользнувшись на гладком мраморном вокзальном полу, рухнул навзничь. Сержант Ивасев, тоненько вскрикнув, схватился за свою кобуру – она у него тоже оказалась расстегнутой – и все тянул оттуда свой табельный пистолет, который неизвестно почему там застрял, не переставая вопить на весь вокзал тоненьким голосом:

– Караул! Милиция! Милиция! – как будто забыл о том, какие погоны у него на плечах.

Грузный старлей барахтался на гладком полу, пытаясь встать. Николай не стал смотреть – получится у него это или нет, – он рванулся изо всех сил и, начиная разбег, засветил локтем в лицо вопящему сержанту Ивасеву, который, рухнув на пол, немедленно заткнулся; его табельный пистолет вылетел из кобуры, с грохотом покатился к лестнице и застучал по ступенькам вниз – туда, куда побежал Николай Щукин.

* * *

Николай бежал по вокзалу, расталкивая прохожих, прыгнул в подземный переход и немного притормозил, перейдя на шаг. Впереди замаячил еще один патруль. Николай заозирался, стараясь не привлекать внимания отъезжающих-приезжающих. Заметил боковой проход и свернул туда. Поднялся на перрон, увидел только что подошедший поезд. Первой мыслью было – нырнуть в вагон, но на ступеньках стоял проводник, а билет Николая остался у патрульного мента, поэтому Николай быстрым шагом направился к толпе нагруженных чемоданами людей и смешался с ней.

Очень скоро Щукин покинул территорию вокзала. На первом же перекрестке он поймал левака и, как только сел в машину, вспомнил, что теперь у него нет ни денег, ни документов, ни даже билета, чтобы уехать из города, который еще вчера считал родным и привычным местом для отдыха.

Впрочем, какая-то мелочовка еще брякала на дне карманов.

«Бабки в паспорт сунул, – с досады кусая губы, думал Николай, – фраерюга позорный… Кто так делает? Так только базарные бабки делают и лохи деревенские, которые свои гроши от карманников прячут… В паспортах-то, кстати, вернее всего и смотреть… поэтому паспорта и тырят у таких носорогов, а потом, выпотрошив, в урны бросают… Или черножопым толкают на первом же рынке… Ч-черт, в дерьме я по самые уши…»

– Куда везти-то? – спросил водила – дряхлый старичок, очень похожий в своей громадной клетчатой кепке на гриб мухомор.

– Куда везти?..

«А куда мне ехать? – подумал Николай. – Были бы бабки, все было бы легче легкого – выбрался бы за город, а там тачку поймал и… ищи ветра в поле. В Питер пробрался бы – здесь недалеко, а там у меня знакомства кое-какие есть. Наладил бы документы, то-се… Хотя и без бабок можно свалить в Питер. Что я – водилу не убазарю, что ли? Это в городе возят за деньги, а на трассе можно и за так… Правда, костюмчик у меня не похож на одежду путешественника, да и вещей нет… А жрать хочется… Л-ладно… Мало ли что случается в этой жизни…»

– На Северную Пустошь вези, – скомандовал Николай, вспомнив название окраинного района города, – знаешь?

– Ага, – кивнул старичок, – как не знать – шестой десяток лет езжу. Стольничек бы…

– Сколько? – возмутился Щукин. – Да туда больше полтинника никогда не брали!

– Может быть, когда-то и не брали, – флегматично ответил мухомор, – а сейчас другие расценки. Стольник.

– Полтинник.

Старичок, очевидно, решив не встревать больше в дискуссии, сбросил скорость и свернул к обочине.

– Будешь платить или нет? – осведомился он. – За полтинник не повезу. Нашел дурака – шестой десяток езжу, таких смешных цен не видел.

– Заплачу, – проговорил Николай, – поехали…

Старичок молча вывернул руль и выровнял машину на полосе.

Щукин тряхнул головой и усмехнулся.

«А чего я паникую на самом-то деле? – подумал он вдруг. – Мало ли в каких я переделках не бывал… Подумаешь, фон барон какой – вчера бабками разбрасывался, а сейчас за сто рваных повелся… Нехорошо… А за проезд я все-таки заплачу. Совесть пассажира, как говорится, лучший контролер. Но и старого за скряжничество наказать надо. Шестой десяток он ездит… А ума не нажил. Посмотрим…»

– Закурить не будет? – спросил Николай у мухомора.

– Не школьник, – пропыхтел старик, – свои иметь надо…

Но все-таки, не отрывая взгляда от дороги, полез в боковой карман куртки, покопался там и достал початую пачку сигарет «Прима».

– Рабоче-крестьянские, – сказал он, протягивая пачку Николаю, – куришь такие?

– А как же?! – усмехнулся Щукин. – Такую прелесть и не курить…

«Ништяк, – подумал, внимательно проследив за тем, как старик тщательно застегнул карман куртки, хотя Николай еще не отдал ему его пачку, – бумажник-то в кармане… Вместе с куревом бабки держит – прижимистый типчик, больше стреляет, чем свои курит, лишний раз за сигаретами в застегнутый карман не полезет. Удивляюсь, как он меня угостил… В счет обещанного стольника? Ага, сейчас… Пусть тебе, куркуль, Европа гуманитарную помощь таранит, а я не Организация Объединенных Наций…»

Старичок-мухомор искоса глянул на дорогой костюм Щукина, но ничего не сказал.

Николай ловко вытащил сигаретку и ткнул пальцем в провалившуюся кнопочку прикуривателя, а через минуту, когда прикуриватель выскочил из паза, подхватил его и поднес к сигарете, прикурил и, внезапно взвыв, уронил прикуриватель между сиденьями.

– Лови его, лови! – закричал старичок, будто увидел огромную мышь в своем автомобиле. – Лови, а то сиденье прожжет!

Но Щукин уже наклонился в сторону старичка и, пошарив рукой под сиденьем, извлек прикуриватель.

– Все в порядке, – констатировал он, пыхнув сигареткой, – пожар ликвидирован в зародыше.

– Баламут, – проворчал старик, вставляя прикуриватель в родной паз, – только и ездить с такими…

Щукин снова усмехнулся и опустил стекло, чтобы выпустить наружу серый дым грубой сигареты. А когда старичок-мухомор отвлекся на светофоре, переложил из рукава во внутренний карман небольшой, но туго набитый бумажник, который стырил у старика из кармана, когда шарил между сиденьями в поисках сбежавшего прикуривателя.

* * *

Щукин шагал по разбитой асфальтовой дороге Северной Пустоши. Вредный старик высадил его за добрый километр от предполагаемого места доставки, объяснив свой поступок тем, что на такой раздолбанной дороге добивать и так помирающую тачку из-за ста рублей не собирается.

«Хрен тебе, а не стольник», – мстительно подумал Щукин.

Он расплатился со стариком-мухомором, достав из его же собственного бумажника две купюры достоинством по сто рублей каждая. Одну он отдал старику, а вторую положил в свой карман. Плотно набитый бумажник же Щукин незаметно бросил под сиденье – не в его правилах было грабить стариков, пусть даже таких вредных, как этот мухомор.

Настроение Щукина несколько улучшилось. Весеннее солнце светило ярко и грело уже по-настоящему – так, что хотелось скинуть пиджак и тесные туфли и пройтись босиком по теплой земле. В кармане Николая хрустела сотня, а неизвестность будущего совсем не пугала его. Главное, что он был живой и невредимый – и на свободе, а такие вещи он привык ценить пуще материального благополучия, значение которого многим людям свойственно преувеличивать.

А зачем?

Деньги – штука зыбкая, и Щукин понимал это лучше кого бы то ни было. Главное в жизни – свобода и независимость, а независимость – это возможность самому определять свои предстоящие поступки; именно так Николай Щукин и поступал всю свою не очень долгую, но чрезвычайно насыщенную различными событиями жизнь.

* * *

Родители Щукина выросли и сформировались в эпоху советской власти – со всеми вытекающими последствиями. Николай почти с самого своего рождения уяснил, что какие бы то ни было идеалы – коммунистические или демократические – просто-напросто удобная ширма для удовлетворения собственных потребностей. Тогда зачем лицемерить и прикрываться какими-то высшими задачами, если ставишь перед собой задачу прямую и совершенно конкретную – обеспечить себе сносное существование. Николай прекрасно понимал, что все, творящееся в мире, дело рук людей, таких же, как он сам, и поэтому самое лучшее для человека не пытаться соответствовать определенным кем-то для кого-то стандартам, ведь никто не может построить твою судьбу, кроме тебя самого.

Такой сугубо практический подход к жизни органично переплетался в системе мироощущения Щукина с буйным полетом его фантазии и непреодолимой тягой к острым ощущениям.

После школы Николай пытался поступить в институт, но провалил экзамены, и ему не оставалось ничего другого, как пойти служить в армию. Он не ставил себе задачи каким-то образом откосить, ибо решил, что знания, которые он смог бы получить в институте, легко можно заменить тем опытом, какой наверняка появится у него после прохождения армейской службы.

И оказался прав.

Благодаря прекрасным физическим данным Николай получил направление на службу в разведроту одной из частей внутренних войск. Там его обучили искусству маскировки – всевозможным способам изменять собственную внешность, взрывным работам, различным методам проникновения в закрытые помещения, стрельбе и мастерству рукопашного боя. Всему, чему его научили в армии, Щукин незамедлительно нашел применение на гражданке – он побывал в шкуре «братка», работая на своего приятеля детства, который в то время активно и довольно успешно занимался рэкетом. Но через некоторое время Николай решил, что жизнь братвы не для него, и вышел из дела, прихватив с собой всю общаковскую кассу.

Конечно, после этого Щукину пришлось вести преимущественно кочевой образ жизни, мотаясь по стране, заводя новые знакомства и подыскивая новые жертвы, но, как оказалось, это было то, чего он всю жизнь желал. Как раз с этого периода, собственно, началась его деловая биография.

Только вот спустя примерно год с того момента, как Николай Щукин стал вольной птицей, с ним произошло то, после чего он потерял веру в любовь и свободу – на три года, – зато приобрел полезные связи в блатном мире, кучу бесценного жизненного опыта и бесконечно циничное отношение к окружающей действительности.

Впрочем, о том случае, приведшем его на тюремные нары, Николай вспоминать не любил.