– Борзый, да? – прищурив правый глаз, пыхнул ему в лицо дымом оперативник.

– Нет, просто я так полагаю, конечная цель нашей беседы – детально составленный протокол? Я угадал?

– И что?

– Ну так давайте начнем его заполнять. Вы не против?

Оперативник долго соображал, надо ли ему обидеться или все-таки расценить это движение поповской души как жест доброй воли, и выбрал второе.

– Что ж, давай, Шатунов, по протоколу, – пошел на уступку он. – Моя фамилия Пшенкин, звать Вениамин Борисович, и я старший лейтенант. Можешь обращаться ко мне «гражданин следователь».

Отец Василий старательно запоминал, а когда дошла очередь до него, рассеянно осмотрелся по сторонам и начал:

– Шатунов Михаил Иванович, старшина запаса… – смотри-ка, а нижняя-то труба прогнила, почти и не держится в регистре… – участие в боевых операциях на территории ДРА, – ему обо мне ни слова не сказали, с нуля отдали, – орден Красной Звезды… – если регистр дернуть посильнее, не выдержит и верхняя! Точно не выдержит! – Затем учебное подразделение МВД и служба в спецназе, еще один орден Красной Звезды… – главное – не застрять здесь чересчур, а то ведь впереди еще вечерняя служба, – а с 1995-го я, как видите, пошел по духовной линии.

– Где служил? – прищурил глаз оперативник.

– И в семьдесят третьей служил, и в восемьдесят пятой…

– Это у вас там, в восемьдесят пятой, в прошлом году шестерых за организацию бандгруппы посадили?

– Не знаю, я в прошлом году там не служил, – сглотнул отец Василий и вдруг понял, что ему нестерпимо обидно оттого, с каким апломбом, каким высокомерным пренебрежением проронил свою фразу этот мальчишка, этот сопляк. И в этот самый момент он совершенно отчетливо понял, что старшему лейтенанту Пшенкину глубоко плевать и на то, где он служил, и на то, чем его наградили! И что сам он, старый дурак, попал со своей искренней верой в конечное торжество добра аки кур в ощип! – Ты, сынок, хотя бы половину бандитов задержал, сколько любой боец из восемьдесят пятой, – волнуясь и путаясь в словах, сказал отец Василий. – Ты еще в штаны писал, когда я своих боевых товарищей терять начал. Ты хоть это понимаешь? Понимаешь, я тебя спрашиваю?!

– Ты лучше, Шатунов, расскажи мне, как тебя Бухгалтер нанял, чтобы гражданина Парфенова замочить, – зло усмехнулся опер. – А про то, каким ты героем был, бабушкам своим в церкви рассказывать будешь! Если выйдешь, конечно.

– Я выйду, – серьезно пообещал ему священник.

Пшенкин засмеялся. Он смеялся долго и абсолютно искренне, а потом встал из-за стола, подошел к двери и громко крикнул:

– Мотыль! Эй, там, заснули, что ли?! Второго ведите, – а затем повернулся к отцу Василию и ехидно прищурился: – Подельник-то твой уже признался! Все, как миленький, подписал!

Отец Василий зажмурился. Он и понятия не имел, о каком таком подельнике речь, хотел возразить, но передумал и решил дождаться развития событий. В коридоре загрохотало железо дверей, послышались шаркающие шаги и невнятное мычание.

– Сюда, сказал, иди! Куда тебя понесло?! – Удар и снова: – Прямо, говорю, иди, быдло!

Отец Василий напряженно ждал. Заскрежетала дверь, и в проеме показался плотный, широкоплечий, чем-то очень знакомый мужчина. Но узнать его священник сразу не смог: все лицо было покрыто сплошной сине-багровой маской синяка. Мужчина издал невнятный звук и повалился на косяк. Стоявший сзади оперативник придержал его за ворот.

– Что, узнаешь дружка? – поинтересовался Пшенкин.

– Нет, – честно сознался священник. – Не могу признать, вроде по фигуре знаком, а кто?..

Оперативники весело гоготнули.

– Ты такой же будешь, если в несознанку станешь играть! – сказал Пшенкин. – Рубцов это, Анатолий, дружок твой закадычный! Вместе Парфена мочили, вместе вам и сидеть!

– Анатолий?! – ужаснулся отец Василий. Он просто не мог поверить, что именно с этим человеком еще недавно мирно беседовал на автостоянке.

Человек-маска неразборчиво булькнул и пустил на остатки воротника густую кровавую слюну.

– Можешь идти, Мотыль, – разрешил Пшенкин.

– А этот?

– А вон, в уголок посади для наглядности.

Мотыль грубо, силком опустил Толяна на пол и вышел. Водитель попытался встать, но бессильно завалился на бок и ударился головой о цементный пол. Отец Василий инстинктивно дернулся подбежать, помочь, но браслет наручника только холодно звякнул о трубу. Уйти дальше стула священник не мог.

– Да люди вы или нет?! – повернулся он к Пшенкину.

– Рот заткни! – жестко оборвал его опер и вдруг мерзостно так улыбнулся. – Будем и дальше в игры играть или…

– Ну, гад! – не выдержал отец Василий. – Отплатится тебе, помяни мое слово! Не на этом свете, так на том.

– Вот и договорились, – еще гнуснее усмехнулся Пшенкин. – Только покамест ему отплатилось, а скоро и тебе. Сейчас я тебя кверху жопой подвешу, платьице твое бабское задеру и через пять минут…

Отец Василий повел плечами и привстал.

– …ты у меня, как миленький…

Священник шагнул к регистрам отопления и взялся за них руками.

Опер смолк и с въедливым интересом принялся наблюдать за поповскими манипуляциями. И тогда отец Василий наступил на нижнюю, совсем уже сгнившую трубу, вырвал ее из резьбы, легонько повернул батарею и напрочь ее вывернул.

Опер открыл рот да так и замер.

Отец Василий в два поворота отломал батарею от трубы, к которой был прикован. Затем тихо, без шума и грохота поставил батарею на пол, снял с трубы наручник и кинулся к столу. Пшенкин рванулся к выходу, но священник остановил его ладонью в лицо и отшвырнул обратно на стул.

– Недобрый ты человек, Пшенкин, – сквозь зубы процедил он. – Как только такого земля носит? Ну ничего, недолго, я надеюсь, тебе осталось. Предстанешь ты перед судом божьим!

Пшенкин сглотнул слюну и кинулся шарить под пиджаком. Отец Василий легонько придержал опера за кисть и внимательно посмотрел ему в глаза. Там читалось только одно – безмерный, панический ужас.

– Или с тобой прямо сейчас посчитаться, не дожидаясь, пока господь призовет? – наклонился к оперу священник.

Пшенкин смотрел на него, как мышь на кобру.

Отец Василий вдруг успокоился. Он понял, что уже выиграл эту схватку, и, что бы потом ни случилось, он никогда больше не позволит себя так бездарно «закрыть». Священник выдернул из кобуры оперативника пистолет и потряс перед его лицом.

– Это я лично Ковалеву отдам как свидетельство твоего полного несоответствия занимаемой должности. Понял?

Пшенкин молча исходил потом.

– Ключи от машины у кого?

– Там, на выходе… у Петрова, – прохрипел Пшенкин.

– Понятно, – отец Василий легонько стукнул опера в шею, дождался, когда тот упадет лицом в стол, и подошел к Толяну.

– Анатолий, – тихо позвал он. – Ты как, двигаться можешь?

Водитель только неразборчиво булькнул. Отец Василий вздохнул, вернулся к столу, неторопливо выгреб из ящика стола свои вещи, надел на шею большой серебряный крест, бережно приподнял и перекинул через плечо Толяна и вышел из комнаты.

* * *

Предварительные расчеты его не обманули. Это здание, некогда нормальный объект Министерства внутренних дел, теперь было совершенно пусто, а главное, никак не охранялось. Если, конечно, не считать тех троих сопляков на выходе. Но даже «сопляков» на выходе он не увидел, лишь кто-то беззаботно гоготал за одной из железных дверей.

– Ты чего, Мотыль, куда девятку клеишь?! Чудо в перьях!.. На погоны себе нацепи!

Он беспрепятственно вышел на улицу, положил Толяна у стены и вернулся. Вытащил ствол и стремительно прошел за железную дверь. Троица мигом притихла.

– Оружие на стол! – проревел он.

Опера быстро переглянулись, только тот, что сидел слева, дернулся. Отец Василий, не глядя, наотмашь рубанул его ладонью в лицо. Парень издал чавкающий звук, стукнулся головой в стену и осел вниз.

– Стволы на стол, я сказал! – грозно повторил он.

Опера судорожно полезли за отвороты пиджаков. Отец Василий отобрал оружие и, не отрывая от них глаз, ощупал безжизненное тело их пострадавшего товарища. Нашел пистолет, сунул его за пазуху и покачал головой. Никогда в жизни он не встречал такого уровня халатности и непрофессионализма! Потому что оперу можно простить все, вплоть до «недозволенных методов», но только не головотяпство! И только не трусость! Когда-то давно, еще в прежней жизни, в него эти простые истины вколачивали с кровью. Потому что лучше несколько зуботычин и разбитых носов, чем хотя бы один труп. Это была аксиома, и доказательств для нее не искали даже самые зеленые пацаны, даже самые никчемные курсанты! Но эти!.. Отец Василий презрительно сплюнул и протянул свободную ладонь вперед.

– Ключи, – потребовал он. – Быстро!

Один из оперов достал из кармана связку ключей и положил на стол. Отец Василий сгреб ее и вышел вон. «Щенки! – скрипел он зубами, поднимая водителя на ноги. – Щеглы сопливые!» Изо всей этой компании только один, тот, что сидел справа, попытался оказать ему сопротивление! Только один! Отец Василий сунул Толяна на заднее сиденье, завел машину и, полыхая возмущением, поехал в поселок.

Когда-то давно, еще в прошлой жизни, и ему доводилось участвовать в таких постановках, особенно когда приходилось ломать действительно крутых мужиков. И на природу братву вывозили, и внутренности отбивали, и даже расстрелы имитировали. Но то, что было сейчас, более всего походило на плохой школьный спектакль с заскорузлыми троечниками в главных ролях. Отец Василий даже не мог сообразить, что завело его больше – то, что его так бездарно «закрыли», вид Толяна или эта кондовая, ни в какие ворота не лезущая любительщина.

* * *

Толяна он отвез в больницу сразу же. Отец Василий затащил окровавленного, не способного даже держать голову прямо водителя в приемный покой и бережно передал из рук в руки к подбежавшим девчонкам в белых халатах.

– Кто сегодня на дежурстве? – только и спросил он.

– Боря, батюшка. Ой! То есть Борис Иванович!

Отец Василий удовлетворенно кивнул. Боря – хирург неплохой, дело знает. Это в районе было известно всем. Он снова выбежал на улицу и сел в конфискованный «жигуль». Вскоре он бросил машину на стоянке и почти бегом кинулся в УВД.

– Куда?! – запоздало крикнул вдогонку дежурный, но было поздно. Отец Василий в несколько прыжков преодолел оба лестничных пролета и через несколько секунд уже входил в приемную Ковалева.

– А Павел Александрович занят! – протестующе пискнула секретарша, но остановить священника было не проще, чем набравший скорость эшелон.

– Ковалев! – рявкнул он, врываясь в кабинет начальника усть-кудеярской милиции. – Это что еще за фокусы твои орлы выкидывают?!

Сидевшие за длинным столом офицеры дружно, словно по команде, повернули головы в его сторону. Отец Василий вытащил из-под рясы пистолет – второй! третий! четвертый! – и выложил их все на стол. Глаза офицеров стали круглыми, как у мультяшных зайчат.

– Мы же обо всем переговорили! – с болью в голосе продолжал священник. – Зачем ты этих пацанов подослал?!

– Так, Михаил Иванович… выйдите и дождитесь меня в приемной, – начал было Ковалев, стараясь не смотреть на пистолеты. Но это было выше его сил, и он беспрерывно и неконтролируемо съезжал на них оторопевшим взглядом.

– Ну уж нет, Павел Александрович! Ты меня прямо сейчас выслушаешь!

– У меня сейчас совещание, вы что, не видите?! И что это за оружие?

– И у меня, знаешь ли, утренняя служба была, когда вахлаки твои тупые в храм божий с вот этим самым оружием ввалились! А потом еще и за батарею браслетом зацепили! – Он ударил по столу правой ладонью, и наручники громко стукнулись о полировку. – Так что извини, каков привет, таков и ответ!

Офицеры сдержанно загудели. Ковалев растерянно огляделся по сторонам. Он определенно не знал, что делать, и теперь искал хотя бы моральной поддержки. Отец Василий хотел добавить еще пару слов, но вдруг осекся… потому что понял – он себя почти не контролирует! И вот это уже было чересчур!

– Не делай так больше, Павел Александрович, – с болью в голосе попросил он. – Не пытайся меня сломать! Бесполезно, сам ведь знаешь. И на дешевку купить не пытайся, я тебе не мальчик, – священник развернулся, быстро направился к выходу, но у самой двери оглянулся. – А пистолетики эти я у твоих оперов поотбирал, редкие они у тебя мудаки, надо сказать!

* * *

Наручник ему отстегнул предварительно позвонивший Ковалеву дежурный. Но все равно всю дорогу до храма отец Василий не мог успокоиться. И не столько из-за этой глупой истории с молодыми операми и даже не из-за Толяна. Священнику было мучительно стыдно за внезапную потерю самоконтроля в кабинете у Ковалева. Он понимал, что причиной всему явились несколько предыдущих тяжелых и нервных недель. Просто, с достоинством выдержав все прошлые испытания, он поисчерпал свои природные, богом отпущенные лимиты прочности – и вот, надо же, теперь сорвался! Но это утешало плохо, потому что в гневе он мог натворить такого, что и не замолить!

Отец Василий уже почти дошел до храма и почти успокоился, когда сбоку, со стороны дороги, требовательно просигналили. Он обернулся. Из машины на него внимательно смотрел… Ковалев.

– Батюшка! – позвал он. – Отец Василий!

Священник в нерешительности остановился.

– Садитесь, подвезу, – пригласил Ковалев.

– Спасибо, Павел Александрович, мне уже немного осталось, – покачал головой священник.

– Садитесь, разговор есть.

Отец Василий с сомнением глянул на часы – до начала службы оставалось чуть более часа.

– Я вас надолго не задержу, – заверил Ковалев, и глаза у него были несчастные, как у больной собаки.

Отец Василий горестно вздохнул и принял приглашение.

Ковалев отвел машину к скверу Борцов революции и поставил в тени огромного старого каштана.

– Во-первых, примите мои извинения, отец Василий, – повернулся он к священнику. – Честно скажу, недоглядел за мерзавцами!

Священник, насупившись, смотрел в сторону.

– Мне ведь этого Пшенкина вроде как на подмогу прислали, а вы же знаете, кого обычно отдают – самых негодных, чтоб под ногами не путались!

Отец Василий скорбно молчал. Не то чтобы он совсем не верил Ковалеву, просто то, что он знал о начальнике усть-кудеярской милиции, позволяло утверждать: Ковалев будет говорить то, что ему выгодно сказать в данный момент, и безо всякого стеснения нарушит собственное слово, если ситуация повернется в другую сторону.

– Поймите меня, батюшка, – продолжил Ковалев. – Мне этот Парфен и так сколько лет во где сидел! А тут еще эти братки понаехали, спасу нет! И брать их не за что – ведут себя тихо да прилично, – и ночей не спишь! Только и ждешь, кого еще пристрелят. Превратили Усть-Кудеяр в гадюшник какой-то!

Конечно, в этот момент начальник местной милиции менее всего готов был признать, что одним из тех, кто и превратил Усть-Кудеяр в гадюшник, был он лично. Отец Василий прекрасно помнил исповедь бывшей проститутки, а ныне бойкой продавщицы придорожного кафе Веры. По ее словам выходило, что Ковалев чуть ли не спинку Парфену в баньке тер. А теперь туда же – незаслуженно обиженного праведника из себя строит!

– Знаешь, Павел Александрович, что они с Толей Рубцовым сотворили? – наклонил голову отец Василий.

– Что?! – испуганно дернулся Ковалев.

– А вот ты бы в больницу съездил да посмотрел! Места ведь живого на человеке нет! Ладно бы он виновен был, но ты же сам его допрашивал! Знаешь ведь, что нормальный мужик! На хрена же так бить?!

– Ох, Михаил Иванович, – назвал священника мирским именем Ковалев. – Мы все с этими бандитами так намучились – верите, нет, – домой с пистолетом наперевес идешь! Немудрено, что и невинные страдают.

– Павел Александрович, – резко повернулся отец Василий. – Что-то я вас не пойму! Ну что вы все ноете?! Бандиты да бандиты! Как ребенок, право слово! У вас ведь такой уникальный шанс! Реальный шанс отделить зерна от плевел!

– Как это? – не понял Ковалев.

Священник почувствовал внутри внезапный прилив сил и какого-то необъяснимого молодецкого задора.

– Насколько мне известно, парфеновская шушера никаких обязательств на себя брать не хочет? – резко повернул он разговор в другую сторону. – Я прав?

– Ну, вроде как… да.

– Самаре да Москве до нашего Усть-Кудеяра и вовсе дела нет, их бабки парфеновские интересуют, а не наш паршивый городишко.

– В общем, верно, – приподнял плечи Ковалев.

– А денег-то нет! Понимаете? Самого главного зла нет! Ну и что вы теряетесь? Вычистить всю эту мразь единым махом!

– То есть? – никак не мог въехать Ковалев.

– Все просто, Павел Александрович, – рубанул воздух ладонью священник. – Парфеновских олухов сейчас никто не крышует! Разве не понятно? Без парфеновских бабок всем на них просто положить!

– Ну-ка, ну-ка! – оживился Ковалев.

– Единственной личностью в этой гоп-компании был Парфен, – со значением произнес отец Василий. – А те, что остались, – полная шушера, навроде твоего старлея Пшенкина! Ну и прижми ты их, Павел Александрович! Чего думаешь?! В данный исторический момент никто тебе и слова против не скажет! Ни в области, ни тем более в Москве.

Ковалев отчаянно заскреб подбородок. Идея была донельзя соблазнительная. Когда и вычищать бандитов, как не сейчас, пока они слабы. Ни адвокатов путевых нанять не смогут, ни надавить, где надо.

– У тебя ведь поди на каждого во-от такое дело! – развел руками отец Василий. – Только попробуй сказать, что это не так! И не придется невинных хватать, потому что это действительно никому не нужно!

Начальник местной милиции сидел, уставясь прямо перед собой, и, похоже, пребывал в полной прострации. Возразить было нечего, а согласиться… Уж очень все дерзко выглядело.

– А Васьков с Сутейкиным? – как за спасительную соломинку ухватился за фамилии банкиров из областного центра Ковалев. – Они против не будут? – От неожиданности происходящего бедный милиционер совсем потерялся.

– А им-то что? – пожал плечами отец Василий. – Васьков и Сутейкин так и так свое возьмут. Отдадут кому надо акции в управление и будут жить как жили. Ты что думаешь, им больно надо мелкую торговлю келешеванной водкой контролировать? Они по-крупному берут. Уж будь уверен.

Ковалев хмыкнул и вдруг повеселел, заерзал на своем сиденье и внезапно глянул на часы.

– Вы извините, батюшка, – проглотил слюну он. – Заболтал я вас. Да и вам уже на службу надо.

Отец Василий глянул на часы и охнул – до начала оставалось от силы семь-восемь минут. Он, не прощаясь, выскочил из машины и кинулся через дорогу, к храму.

– Отец Василий! – услышал он сзади крик. – Батюшка! – он оглянулся. Ковалев вышел из машины и смотрел ему вслед. – Простите меня за этого засранца Пшенкина! Я с ним лично разберусь!

«Ладно! – досадливо махнул рукой священник. – Это все ваши дела, меня они уже не касаются!»

Настраиваться на службу пришлось долго, куда как дольше обычного. Вместо благости над отцом Василием витали обрывки разговоров, сине-багровое лицо водителя и собственные грешные, гневливые мысли. Но постепенно дело пошло на лад, и к вечеру священник, считай, окончательно пришел в себя.

* * *