Неожиданно раздался истошный крик Марии. Мужчины кинулись к ней. Оказывается, ее напугала змея, которая выползла из-под листвы. Лицо Марии стало белым, словно манная каша. Она дрожала и пыталась что-то сказать, но у нее не получалось. Той-пудель, не обращая внимания на змею, с изумлением наблюдал за хозяйкой. Видимо, он испугался ее крика еще больше, чем она – змеи.

– И гадюка тоже с четырьмя глазами, – произнес Леха. – Очень странно.

– Смотри, барин, – отозвался Матвейка, державший в руках бабочку, – здесь у бабочек четыре глаза.

– Андреич, мне приятель рассказывал, что такие в Чернобыле летают… Елы-палы, – хлопнул себя по лбу Леха, – а мы случайно не в запретной зоне находимся? Может, тут радиация? Как проверить?

– Никак! – ответил профессор. – С помощью естественных человеческих чувств обнаружить ее нельзя.

– Может, по запаху или на вкус?

– В том-то и дело, что она не имеет ни вкуса, ни запаха, ни цвета. Она беззвучна и невидима.

– Но как-то же ее определяют? – развел руками Леха.

– Определяют, – тяжело вздохнул Кирилл Андреевич, – но обнаружить радиацию можно только с помощью приборов. Например, дозиметров или радиометров.

– Стремно, конечно. – Леха выругался и продолжил: – Но в любом случае что-то нужно делать…

В этот момент из пещеры вышел Дмитрий, рядом с ним шел парень на вид лет двадцати пяти.

– Знакомьтесь! Это Яр! – объявил Дмитрий. – Больше в пещере никого нет. Но Яр, между прочим, появился здесь благодаря мне.

– Что значит «благодаря тебе»? – удивился профессор.

– Я случайно уронил капсулу. Ну вы их видели, их там миллион. Она вдребезги, а на месте ее падения вдруг образовалось такое, знаете ли, – руками попытался изобразить шар Дмитрий, – облако, похожее на обычный пар. Через несколько секунд облако рассеялось, а на его месте прямо на полу лежал Яр.

– Это так? – спросил профессор.

– Да, – кивнул Яр и спросил: – Ситер, а почему у вас и остальных нет анализаторов памяти?

– Что еще за анализатор? – удивленно спросил Леха. – И еще раз, как ты назвал профессора? Осетр или свитер?

– Ситер – это планетарное, то есть межконтинентальное обращение к человеку, когда не знаешь, с какого он материка. Что-то вроде гражданин мира, – пояснил Яр и спросил: – Вы с какого континента?

– Допустим, Евразия, – ответил профессор. – Почему «допустим»? – удивился Яр. – Вы не знаете точно, с какого вы континента?

– Знаю, – улыбнулся Кирилл Андреевич. – Но…

– Вы не ответили на мой вопрос, – перебил его новичок, – почему у вас отсутствуют анализаторы памяти? Я сообщу о вас в Высший совет.

– Еще один! Черт побери, откуда вы беретесь? – хмыкнул Леха. – Тот в компетентные органы собрался заявлять, этот – в какой-то верховный совет. Ты чего, чувак?

– Не в верховный, а в Высший совет! – поправил Яр. – Если в вашей голове нет анализатора памяти, это уголовно наказуемо. Немыслимо, недопустимо, это…

– Братан, остановись, – похлопал его по плечу Леха, – хватит причитать. «Немыслимо, недопустимо», – передразнил он Яра. – Все у нас мысленно и все у нас допустимо. Ты лучше скажи, в каком году ты уснул? Ты ведь тоже случайно тут придремал, правильно я понимаю?

– Да, уснул, – подтвердил Яр. – Пока не могу разобраться, что произошло.

– Ну вот, видишь? – рассмеялся Леха. – Сам еще не разобрался, а уже сообщать куда-то собрался.

– Но…

– Давай без этих «но», – не дал говорить Леха, – ты так и не сказал, в каком году прикимарил.

– По какому летоисчислению вас утроит мой ответ? – спросил Яр.

– Новая эра у нас, – пояснил профессор, – то есть от Рождества Христова.

– Невероятно! – воскликнул парень и добавил: – Тогда, значит, в три тысячи двадцать седьмом.

– В каком? – недоуменно и хором спросили Леха и профессор.

– В три тысячи двадцать седьмом году, – повторил Яр и добавил: – Тридцать первый век.

– Профессор, – язвительно произнес Леха, – а мы тут с тобой удивлялись, сколько Матвейка проспал… А он, оказывается, просто прилег отдохнуть…

– А вы, я так понимаю, уснули ранее двадцать пятого века?

– Я – в две тысячи семнадцатом году, – вздохнул профессор и кивнул в сторону коллег по несчастью, – есть еще раньше.

– Я тоже в две тысячи семнадцатом, – сказал Дима.

– И я, – сказала Мария.

– А я – в тысяча девятьсот девяносто седьмом, – грустно произнес Леха.

– Слушайте, Яр, – сказал Голиков, – а почему вы только что сделали акцент на двадцать пятом веке?

– С двадцать пятого века у нас началось новое летоисчисление. На Земле была страшная катастрофа, наша планета едва не погибла, но нам удалось ее сохранить. Высший совет решил, что наступила новейшая эра.

– Любопытно, – покачал головой профессор. – Надеюсь, вы нам расскажете все, что произошло на Земле, пока мы тут, как говорит наш коллега, «кимарили»?

– Если это будет вам интересно, с удовольствием, – пожал плечами Яр.

– Надеюсь, у вас больше нет к нам претензий по поводу отсутствия катализатора? – спросил Кирилл Андреевич.

– Анализатора, – поправил Яр. – Нет, вопрос исчерпан. Но теперь проблема у меня.

– Что еще? – хором спросили Леха, Мария и Голиков.

– У меня нет связи с паснетом.

– Это еще что такое? – спросил Кирилл Андреевич.

– Это как в древности интернет, только раньше можно было перемещать информацию, а теперь…

– Во как! – перебив, воскликнул Леха. – Никогда не думал, что меня живьем в древние люди запишут.

– Прощу прощения, – сказал Яр, – я не хотел вас обидеть.

– Да какие обиды, братан, шучу я, – рассмеялся Алексей.

– М-да! – вздохнул профессор и добавил: – Я тоже никогда не думал, что человек может прожить более тысячи лет.

– Товарищ, а вы можете объяснить, что с нами происходит? – неожиданно спросил Трухин у новичка.

– Могу. Я, кажется, понимаю, что произошло и со мной, и с вами, – сказал Яр. – Но мне необходимо немного подумать. У меня нет связи. Это очень плохо.

– Да у нас ни у кого нет связи. Все мобилы сдохли! – сказал Алексей.

– Что сдохло? – спросил Яр.

– Телефоны в смысле, – пояснил Леха. – А у тебя, кстати, есть телефон?

– Нет, – улыбнулся Яр. – Телефонов на Земле нет уже давно, лет пятьсот.

– А как же вы общаетесь? – удивился Москворецкий.

– Через анализатор памяти, – постучал себя по лбу Яр. – Подключаюсь к глобальной системе Паснет и говорю с теми, кто пожелал мне ответить.

– Запутал ты меня совсем! Слушай, – решил сменить тему Леха, – а что это за имя у тебя такое – Яр?

– Ярослав, – улыбнулся парень. – У нас принято обращаться к человеку по первым двум буквам.

– Если меня зовут Леха, значит я Ле? – улыбнувшись, сделал вывод Москворецкий.

– Да, – кивнул Яр, – но в каталоге такого имени нет.

– Что еще за каталог? – удивленно спросил Леха.

– Каталог имен нашего континента, – ответил Яр.

– Как все у вас мудрено. А Алексей есть?

– Да, это общеизвестное имя.

– Значит я и Ле, и Ал? Правильно?

– Второе предпочтительнее, – сказал Яр. – А псевдонимы запрещены.

– Это еще почему? – удивленно спросил Леха. – Кому они помешали?

– Слишком много было совершено зла на Земле под псевдонимами, – ответил Яр, – и поэтому Высший совет их просто запретил. Да и к тому же они стали бессмысленными после открытия Закона о Всемирной Памяти.

– У меня что-то голова разболелась, – сказал Ле-Ал. – Всё как-то смешалось, нужно передохнуть. Только вот проблема: а чем ужинать-то будем? А, народ?

Все молчали, отозвался лишь Матвейка:

– Может, рыбки уловить?

– А на что ты ее улавливать будешь? – язвительно спросил Леха и рассмеялся.

– Если рыба в реке есть, барин, можно и палкой, – не смутился Матвейка.

– Ты это, мужик, – сказал Алексей, – прекращай нас тут баринами погонять, мы все тут равны. Одна беда на всех.

– Понял, ваше благородие.

– Ну вот, вы гляньте на него, я ему про Ерему, а он мне про Фому. Ну какое я тебе «благородие»?

– Прости, барин, неграмотный я. Как надо-то? – Матвейка чуть не заплакал.

– Леха я! Понимаешь, Алексеем меня кличут. Вот так и называй. Понял? Не барин, не благородие…

– Хорошо, ваше сиятельство, – выпалил Матвейка.

– Ты не доводи меня, Матвей, – нахмурился Леха и сжал кулаки.

– Так подскажи, барин, как правильно величать-то? – взмолился мужик.

– Так я тебе уже сто раз объяснил. Называй меня Лехой.

– Нельзя мне так своевольничать, можно и кнута получить…

– Какой кнут? Я тебе что, рабовладелец или помещик? Вот скажи, похож я на помещика?

– Да, ваше благородие, очень похож! – радостно закивал Матвей. – Вылитый наш барин, когда тот в город сбирается.

– Тьфу на тебя, Матвей, ты точно дурак.

– Точно-точно, барин, дурак, каких свет не видывал, так что ты не серчай на меня, ладно? Я без злой воли, вот тебе крест! – Матвей перекрестился.

– Да пойми же ты наконец, Матвей, родной ты мой, нет тут теперь ни холопов, ни бар, ни господ, ни товарищей. – Леха покосился на делегата, тот следил за каждым его движением.

– Товарищи есть! – возразил Трухин.

– Мыкола, успокойся, – сквозь зубы процедил Леха, – не мешай мне проводить политико-воспитательную работу, а наши с тобой товарищи остались в двадцатом веке.

– Что за фамильярность? Почему вы себя так ведете? Вы хотите сказать, что сейчас другой век? – раскрыл рот Трухин.

– Я не знаю, спроси у этого, как его, юного Ярополка, что ли. Он тебе все объяснит.

– Ярослава, – поправил профессор. – Алексей, а Матвея ты не воспитывай, он сам постепенно привыкнет. Ему сейчас трудно понять твои требования. Веками вдалбливали одно, а тут вдруг ты предлагаешь называть себя по имени. Историю учил? Читал про Салтычиху? У них же это в крови – перед барином шапку ломать.

– Учту, – вздохнул Леха и, обращаясь к делегату, спросил: – А ты чего, Колек, все портфель обнимаешь? У тебя там что, касса партийная, что ли?

– Здесь очень важные документы, я могу их доверить только компетентным органам.

– А ну, дай посмотрю! – протянул руку Леха.

– Да вы что? Я не имею права. Это документы для ЦК КПСС…

– Дай почитаю! – рассмеялся Леха.

– Не могу, не имею права, – запричитал Трухин. – За это сразу партбилет на стол…

– Я вот не могу понять, – возмущенно произнес Леха, – ты тоже дурак или притворяешься? Какие документы, какой ЦК? Посмотри: у нас человек из тридцать первого века пришел, мы все здесь проспали более тысячи лет.

– Это еще неизвестно, – заявил Яр.

– Что? – удивился Леха. – Ты же сам сказал, что уснул в три тысячи двадцать седьмом году. Пошутил, что ли?

– Нет, – сказал Яр. – Но мы ведь не знаем, сколько я тут спал вместе с вами. Если мы обнаружим капсулы, например, пятого или шестого тысячелетия, то…

– Да теперь, собственно, нам какая разница… – махнул рукой Кирилл Андреевич. – Остается одно: организовать свой быт и до конца жизни слушать лекции жителя четвертого тысячелетия. Думаю, нам всем будет интересно.

Дмитрий разместился под деревом, сел на землю, склонил голову и задумался.

– Чего ты, парень? – спросил профессор.

– Грустно как-то, – сказал Дмитрий. – Вспомнил своих родных, друзей, девушку… Где они сейчас?

– Эх, брат, они остались навсегда там, в двадцать первом веке. Очень много прошло времени. Я сам до конца не могу понять, как это случилось. Но у нас теперь есть очень осведомленный консультант – человек из будущего. Хотя это для нас он таким является, а, может, он для кого-то такой же древний, как и мы для него. Не грусти, парень. Что бы ни случилось, жизнь продолжается. Читал «Два капитана» Каверина?

– Угу, – кивнул Дмитрий и улыбнулся, – в детстве это была моя любимая книга.

– Так вот! – Профессор поднял вверх указательный палец: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

– Точно! – твердо произнес Котуков. – Значит, и мы найдем выход из сложившейся ситуации!

– Молодчина! – Профессор похлопал парня по плечу. – Обязательно найдем. Кстати, а ты знаешь, откуда взял эти слова Санька Григорьев?

– Нет, – покачал головой Дима.

– Они были вырезаны на могильном кресте в Антарктиде, поставленном на холме Обзервейшн Хилл в память об английском полярном путешественнике Роберте Скотте и его товарищах: «То strive, to seek, to fi nd, and not to yield!»