Ци-Гун – это мы и есть?
(Вся жизнь – это Ци-Гун?)

Дом – это сокровенная мечта, дома мы одновременно защищены и свободны. В каком-то смысле настоящий дом – это мы и есть. Дом может быть замком с лестницами и колоннами, с арками и башенками или просто наспех сколоченной избушкой. Он меняется, превращаясь в свое отражение, благодаря солнцу, подсматривающему сквозь тучи, стремительному ливню, серебряной луне. Мы можем любоваться фасадами, столь различными в разную погоду, но главное все же внутри. Светлые комнаты и темные закоулки, огромные залы и крохотные чуланчики – все это может удивить вас своим разнообразием. Но все вместе – это дом, который нужен еще и для того, чтобы однажды выйти за порог, начав большое путешествие.

Леонид Кроль. «Между живой водой и мертвой»

Заменив слово «дом» на слово «Ци-Гун», получим прекрасную метафору для описания взаимодействия человека и Ци-Гун.

Наша трактовка

Чем больше я над этим думал (точнее, чем больше я в это погружался), тем чаще у меня появлялась мысль: если Ци-Гун – это работа с энергией, а человек постоянно с ней работает, то Ци-Гун – это все. Ем, пью, дышу, сплю – накапливаю энергию, смотрю, говорю, хожу, работаю – расходую ее.

Разумеется, я не сам это придумал – в системах высшего уровня [21, 30, 36] любая деятельность рассматривалась как Ци-Гун – даже смех. Смех я отмечаю отдельно не потому, что он важнее еды или сна, а потому, что наследственно люблю посмеяться. Поэтому, узнав, что смех – это Ци-Гун, я решил, что хоть в какой-то его части я – мастер. И вообще «мастерство смеха» – штука важная: средний ребенок смеется примерно 400 раз в день, а взрослый – всего 8 (в 50 раз меньше!). Получается, чем ты больше смеешься, тем ты моложе.

Даже Гиппократ отмечал благотворное воздействие смеха на пищеварительную систему (видимо, чтобы побыстрее стать «толстым и красивым», нужно много есть и много смеяться).

Франсуа Рабле (не только автор книги о Гаргантюа и Пантагрюэле, но и доктор медицины) считал, что «бедствия мира сего не страшат человека, умеющего смеяться», и советовал любое зло, в том числе болезнь, страдание и даже смерть, встречать смехом.

Видимо, для таких, как я, любителей посмеяться индийский врач-психиатр Мадан Катарья в 1995 г. создал специальную практику «Йога смеха» (Хасья Йога). По этому поводу он говорил так.

«Смех связан не только с умом, но с телом. Взрослые люди не смеются просто так. Сначала они оценивают, что смешно, а что нет, и только потом решают, нужно ли над этим смеяться. Иначе говоря, смеются „от ума“. Дети же ничего не оценивают умом, они смеются просто так, „от тела“. Именно такой чистый и свободный смех мы практикуем».

Система получилась весьма удачной и «пользуется спросом» по всему миру. Например, в одном из округов Индии полицейские в обязательном порядке проходят курсы Йоги смеха (видать, есть кто-то умный у них в министерстве внутренних дел).

А начиналось все просто. Мадан Катарья встречался каждое утро со своими друзьями в парке, где они рассказывали друг другу анекдоты. При этом Мадан вел дневник, где отмечал заметное изменение в лучшую сторону психосоматического состояния участников.

Далее система стала развиваться. В ней (по аналогии с набором поз-асан Хатха-Йоги) появился «набор улыбок» (собаки, льва) и «набор смехов» (курицы, свиньи, обезьяны, мыши).

Стали даже различать, какой смех на что влияет: «хо-хо» – на органы брюшной полости; «ха-ха» – на сердце; «хи-хи» – на снабжение кровью горла и мозга.

* * *

В 1991 г. начали издавать журнал «Ци-Гун и спорт», который в 1997 г. переименовали в «Ци-Гун и жизнь». Под этим названием он просуществовал до 2004 г. Журнал был прекрасный, до сих пор жалею, что он больше не издается. А вспомнил я о нем из-за его второго названия, которое для меня стало звучать несколько иначе: «Ци-Гун – это жизнь» или «Ци-Гун – это и есть жизнь».

Однако было одно исключение, которое не вписывалось в мою мудрую теорию «Ци-Гун – это все». Конечно, можно было его списать на то, что «исключение подтверждает правило».

Но, во-первых, я никогда не верил в то, что серьезные правила могут иметь исключения. Всякие грамматические правила вроде «слова стеклянный, деревянный, оловянный пишутся с двумя буквами Н» я за правила вообще не считал. Сегодня решили, что с двумя, завтра решат, что с одним, а послезавтра – вообще с тремя.

Было такое уже, когда в 1904 г. Орфографическая подкомиссия при Императорской Академии наук под председательством А. А. Шахматова опубликовала «Предварительное сообщение» по поводу реформы правописания. Новые правила исключали из алфавита буквы Ять, Фита, «И десятеричное» (вместо них следовало употреблять соответственно Е, Ф, И). Твердый знак на конце слов и частей сложных слов также исключили, что привело к некоторой экономии при письме и типографском наборе (по оценкам Л. В. Успенского, текст в новой орфографии стал примерно на 1/30 короче).

Про эту реформу мне рассказывала еще бабушка, которая говорила, что все школьники (гимназисты) просто обожали новые правила письма за то, например, что отпала необходимость учить наизусть, какие слова пишутся через Е, а какие через Ять. Кроме того, что список слов, где употреблялась буква Ять, был весьма длинным, он был еще не слишком точным, так как различные орфографические руководства тех времен местами противоречили друг другу.

Практическая реализация реформы произошла после революции, как часть борьбы «с пережитками». В декрете за подписью Народного комиссара просвещения А. В. Луначарского «всем правительственным и государственным изданиям» предписывалось с 1 января 1918 г. «печататься согласно новому правописанию».

Противники большевизма, разумеется, придерживались совсем иного мнения. Так, Бунин по этому поводу писал: «По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевистского правописания. Уж хотя бы по одному тому, что никогда человеческая рука не писала ничего подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию».

Поэтому никакие «придуманные» правила с «придуманными» же исключениями и разногласиями и «разномнениями» меня не интересовали, так как у серьезных правил исключений в принципе не бывает. Иначе говоря, если правило имеет исключение, то это не совсем правило.

Например, закон всемирного тяготения. Покажите мне предмет, для которого оно не работает, и я во все поверю. Или покажите мне вещь, которая не изнашивается, человека, который не стареет и т. д. и т. п.

А во-вторых, слишком это было объемное событие (точнее будет сказать «кусок жизни»), чтобы можно было назвать его исключением.

А дело было так. Когда я учился в институте, меня познакомили с вьетнамским «воинским» мастером. Я и до этого видел мастеров. Но такого… Описывать его биографию я не берусь. Дюма-отец, например, мог бы попробовать, но лишь после «репетиции» в виде написания «Графа Монте-Кристо». Да и он мог бы не справиться, так как по сравнению с историей Миня (так звали этого вьетнамца) приключения Монте-Кристо казались путешествием на поезде из Москвы в Питер. Дюма же сын точно бы не справился. Так что я не пытался.

Но понять связь Ци-Гун и метода, с помощью которого Минь преподал воинское искусство, я должен был хотя бы попробовать. Дело в том, что на первый взгляд связи не было никакой. Раньше меня это не слишком интересовало, диалог (в котором я сам себе задавал «умные» вопросы и сам себе давал «умные» ответы) в голове у меня складывался примерно такой.

– Без Ци-Гун настоящего воинского искусства не бывает. В принципе! Минь меня учил без обмана, это я знаю точно. Но где же Ци-Гун в его системе рукопашного боя и в его системе преподавания?

– Дурацкий вопрос. Система работает?

– Еще как!

– Тогда зачем тебе нужен какой-то Ци-Гун, если и без него все работает, как часы?

– Но без Ци-Гун воинское искусство пустое. Нет ни духа, ни энергии.

– Это ты уже по второму кругу пошел. Мол, без Ци-Гун воинского искусства не бывает. Слышали уже. Выходит, бывает. Кстати, ты более сильного мастера видел?

– Нет.

– И заметь, без всякого Ци-Гун. Так что заткнись. Или просто заткнись, или заткнись и подумай.

* * *

В чем заключалась эта связь, до меня дошло десятки лет спустя. На этот раз «диалог с самим собой звучал так.

– Что такое Ци-Гун?

– Это работа ума.

– Что требуется для эффективной работы ума?

– Максимально возможная концентрация.

– Правильно. А вспомни, было ли такое, чтобы на занятиях у Миня ты позволил себе ослабить уровень сосредоточения, потерять внимание?

– Нет, никогда!

– Врешь, один раз было. На самом первом занятии. Вспомнил?

– Правда, было.

– Чем закончилось, помнишь?

– Еще бы, получил три раза, по нарастающей. Первый раз по колену. Видимо, я не понял урока и последовала вторая демонстрация: уже пяткой по морде. И это при том, что Минь никогда не поднимал ногу выше уровня промежности, говорил, что это гимнастика, а не боевое искусство. Но тут, видимо, не выдержал и врезал для полной, так сказать, наглядности. Очевидно, он решил, что я и на этот раз не понял, и через несколько минут последовал третий контакт: двумя пальцами в глаза. Намек был простой: или приспосабливайся, или уходи. Совсем.

* * *

Так что после первой встречи я уже никогда не ослаблял концентрации. Разумеется, свою строго отмеренную дозу я получал каждое занятие, но никогда более по невнимательности. Работало это так: вошел в зал – завязал пояс, сосредоточился; вышел из зала – развязал пояс, перешел в нормальное состояние сознания.

Очень напоминало таксистскую байку:

– Когда таксист может расслабиться? Когда отвезет и высадит последнего пассажира?

– Ни в коем случае. Только когда поставит машину на стоянку и отойдет от нее на 10 метров.

Получалось, что в систему был встроен чрезвычайно эффективный Ци-Гун, который не просто там был, но пронизывал ее всю от начала до конца. Не знаю, как он назывался (Минь не говорил), поэтому я сам дал ему имя и даже не одно, а сразу три: «Ци-Гун концентрации сознания», или «Ци-Гун здесь и сейчас», или «Ци-Гун боли».

Причем эти названия имеют совершенно логическое объяснение, которое звучит примерно так. Когда человеку причиняют боль (или когда в любой момент ее могут причинить), он делает все возможное для того, чтобы ее избежать. Чтобы это делать эффективно, он должен пребывать в состоянии полного сосредоточения, полной концентрации сознания. Иначе говоря, в состоянии, известном как «здесь и сейчас». Это состояние является важнейшей целью многих практик, но едва ли есть более эффективный способ его достижения, чем тот, который мне ежедневно демонстрировал Минь. Куда уж эффективнее: достаточно было выйти из этого состояния на мгновение (намного меньше секунды), что-то вспомнить, увидеть, услышать что-то ненужное, постороннее. В общем, стоило отвлечься, как наказание следовало незамедлительно, можно сказать, тоже в стиле «здесь и сейчас».

Степень эффективности такого «Ци-Гун для ума» была очень высокой. Причин тому я видел несколько.

• Очень высокий уровень мастерства учителя, который подбирает степень воздействия и дает ученику «выжить», если тот все делает правильно.

• Безвыходность ситуации. Ученику просто некуда деваться (разве что только совсем бросить занятия). Он точно знает, что его будут бить, бить умело и столько, сколько учитель сочтет нужным для достижения необходимого «воспитательного воздействия». Поэтому его задача не избежать побоев (это неизбежно), а минимизировать их количество и болезненность. А сделать это он может, только находясь в состоянии полного и ежесекундного осознания происходящего («здесь и сейчас»).

• Система «умных» ударов. Если бы («если бы», потому что «недопущение» посторонних на занятия было одним из первых условий, поставленных Минем) посторонний человек попал на занятия, он бы решил, что ученика сейчас изувечат. Уж очень болезненными были удары. Однако, когда десятки лет спустя я начал все это анализировать, я вспомнил, что за годы занятий с Минем у меня не было ни одной серьезной травмы, несмотря на то что в конце каждого занятия он работал со мной в полный (точнее, в почти