Николай Павлович выехал из Павловска 13 сентября 1816 г., прибыл в Берлин 21 сентября и пробыл там до 15 октября. Дальнейший путь шел на Веймар, где великий князь снова посетил свою сестру Марию Павловну, и дальше через Кассель, Кобленц, Кельн, Ахен и Льеж на Брюссель, где он посетил другую свою сестру, друга своего детства Анну Павловну, вышедшую к этому времени замуж за наследного нидерландского принца Вильгельма Оранского. Проехав отсюда на Кале, Николай Павлович на королевской яхте «Royal Sovereign» (адм. Кекберн) переправился в Англию и высадился 6 ноября в Диле (Deel), откуда в экипаже через Дувр прибыл 9 ноября в Лондон. Прием, встреченный Николаем Павловичем со стороны английского принца-регента Георга, не расположенного к России и лично к императору Александру, на первых порах был довольно холодный и не всегда даже отвечал требованиям этикета. Лишь позднее установились более дружелюбные отношения. Во время своего пребывания в Лондоне Николай Павлович дважды (17 ноября 1816 г. и 15 января 1817 г.) посетил дочь принца-регента, принцессу Шарлотту, бывшую замужем за Леопольдом Кобургским (впоследствии – король бельгийский) и жившую в то время в загородном замке Кларемон. После второго из этих посещений он проехал в Брайтон к самому принцу-регенту, где и оставался пять дней. В самом Лондоне великим князем были осмотрены многие достопримечательности под руководством капитана Конгрева (Congreve). Несколько раз его спутником и руководителем был герцог Веллингтон.

Из Лондона Николай Павлович совершил две значительные поездки по Англии. Первая поездка была на север и в Шотландию, во время которой великий князь посетил Ливерпуль, Эдинбург и Глазго. Шотландия произвела особенно сильное впечатление на Николая Павловича. Во время второй поездки, на юг Англии, он осмотрел Портсмут, Плимут и Бристоль. По официальным отзывам лиц, сопровождавших великого князя, он всюду встречал весьма дружелюбный прием и везде завоевал себе симпатии как своим обхождением, так и той внимательностью, с какой он все осматривал. В своих частных записках один из сопровождавших Николая Павловича кавалеров, Глинка, однако, жалуется на то, что осматривается чересчур много различных местностей, а поэтому и чересчур быстро, вместо того чтобы подольше остановиться на немногом, но наиболее интересном.

3 марта 1817 г. Николай Павлович покинул Лондон и через Дувр и Кале проехал во Францию, в Мобеж, где стоял в это время русский оккупационный корпус. Дальнейший путь шел в Штутгарт через Брюссель, где великий князь еще раз навестил свою сестру Анну Павловну, и Франкфурт. В Штутгарте великий князь пробыл некоторое время у другой своей сестры Екатерины Павловны, муж которой вступил к этому времени на престол (Вильгельм I Вюртембергский).

Из Штутгарта великий князь направился через Веймар в Берлин, куда и прибыл 3 апреля. В Берлине Николай Павлович оставался на этот раз около трех недель. Его пребывание здесь носило теперь уже совершенно интимный характер; его принимали как родственника. 22 апреля Николай Павлович покинул Берлин и 27 апреля прибыл в Петербург. Через два месяца после этого состоялось его бракосочетание с принцессой Шарлоттой.

Во время поездок великого князя Николая Павловича за границу довольно ярко сказались некоторые черточки его характера; с другой стороны, сами эти поездки способствовали выработке в нем определенного отношения к отдельным западным странам, главным образом к Франции, Англии и Пруссии. Поездки во Францию стояли в значительной степени в связи с той борьбой, какую заканчивала в это время Европа и оружием, и дипломатическими происками против Наполеона, и с теми реставрационными планами, какие к этому времени уже назревали. Самому Николаю Павловичу принять участие в главных грандиозных событиях того времени не удалось. Он не участвовал, как мы сейчас видели, ни в военных действиях 1814 г., ни в торжественном вступлении союзников в Париж. Тем не менее, прибыв туда, он, по-видимому, попал в сферу тех происков и интриг, которые группировались вокруг вопроса о низложении Наполеона и восстановлении династии Бурбонов. Второе пребывание Николая Павловича в Париже в 1816 г. имело для него еще большее значение по тем впечатлениям, какие ему пришлось теперь здесь пережить. Это было время второй реставрации. Впервые младшие братья императора Александра приняли теперь личное участие в происходивших в Париже постоянных смотрах и парадах, долженствовавших иметь значение внушительной политической демонстрации и перед французским населением, и перед общественным мнением Европы. На смотру 29 августа в Вертю Николай Павлович впервые командовал 2-й бригадой 3-й гренадерской дивизии и вел Фанагорийский полк. К этому времени начал сказываться уже истинный характер той политики, какой был вдохновлен Венский конгресс, и есть известие, что император Александр ознакомил своего брата Николая с текстом задуманного им Священного Союза, сказав будто бы ему при этом: «Помните, что с сегодняшнего дня вы примкнули к нему. Мне хотелось бы думать, что со временем вы в свою очередь будете его твердой опорой». Любопытно то, что в это же время окружающим бросилась в глаза другая черта в поведении великих князей Николая и Михаила Павловичей. Во время своего пребывания в Париже император Александр как будто стыдился того, что он – правитель России, относился с явной нелюбовью ко всему русскому и держался несколько заискивающего тона перед своими союзниками. В противоположность ему великие князья восхищались «всем тем, что есть русского», гордились памятью 12-го года и явно тяготились и относились с неприязнью к той пестрой толпе иностранцев, которая постоянно окружала Александра.

Еще во время первой своей поездки в Париж Николай Павлович познакомился с герцогом Орлеанским, впоследствии королем Людовиком-Филиппом, и, как есть известие, с госпожой де Сталь. На всю жизнь он сохранил любовь к французской культуре, но в его глазах это была прежде всего культура старой Франции и режима реставрации. И тем сильнее была его нелюбовь к новой Франции. После 1816 г. Николаю Павловичу не довелось больше никогда побывать в Париже, и то, что с этого времени здесь происходило, то, что подготовляло 1830-й год и еще больше 1848-й, весь тот лихорадочный темп политической жизни, каким стала жить теперь Франция, пробуждал в нем к себе одно только отрицательное отношение^[7].

Столь же двойственное впечатление вынес, по-видимому, великий князь Николай Павлович и от своего посещения Англии. Его поездка в Англию в 1817 г. имела определенное политическое значение: предстояло упрочить соглашение между Россией и Англией, несколько поколебавшееся после Венского конгресса. Как было сейчас сказано, первый прием, оказанный Николаю Павловичу принцем-регентом, был довольно холодный. Есть известия, что Николай Павлович обнаружил при этом много такта, сумел охранить свое достоинство и таким путем наладил более дружелюбные отношения, завоевал всеобщие симпатии своим обхождением. Пребывание в Англии дало ему возможность до известной степени ознакомиться с теми кружками русских англоманов-аристократов, к которым примыкал и наш представитель при лондонском дворе князь Ливен и которые группировались главным образом около дочери гр. С.Р. Воронцова, бывшей замужем за лордом Пемброк^[8].

Высокий уровень английской культуры произвел на Николая Павловича сильное впечатление, и известного рода англоманство всегда оставалось ему присущим. Как и увлечение французской культурой, это англоманство носило, однако, чисто платонический характер. Политический строй Англии, по-видимому, не пробудил в нем глубокого интереса. 16 января великий князь присутствовал на открытии парламента и вечером в тот же день был на заседании верхней палаты и согласительной между обеими палатами конференции. Ни из чего не видно, чтобы эти посещения оставили в нем глубокое впечатление. Время его пребывания в Англии совпало к тому же с политическим возбуждением страны ввиду переживаемого в это время экономического кризиса^[9].

Особа самого принца-регента возбуждала к себе неприязненное отношение: его появление на улицах Лондона вызывало враждебные демонстрации. Те формы, в какие выливалось все это движение, политические собрания и митинги вызывали в Николае Павловиче определенное отрицательное к себе отношение; в его уме, должно быть, невольно напрашивалось при этом сопоставление с тем, с чем ему пришлось встретиться во Франции, когда Александр I ввел его в семью европейских государей как будущего защитника начал Священного Союза. Есть известия, что однажды он сказал сопровождающему его Голенищеву-Кутузову: «Если бы, к нашему несчастью, злой гений перенес к нам все эти клубы и митинги, делающие больше шума, чем дела, то я просил бы Бога повторить чудо смешения языков или, еще лучше, лишить дара слова всех тех, которые делают из него такое употребление».

Но если к Англии и Франции у Николая Павловича сложилось двойственное отношение, то его сердце вполне отдыхало, когда он попадал в Берлин. Здесь он чувствовал себя в своей среде, в близкой его сердцу атмосфере военного командования. Исам он был принят в Берлине сперва как дорогой гость, скоро окончательно как родной. Еще задолго до первого посещения Николаем Павловичем Берлина в 1809 г., во время пребывания в Петербурге королевы Луизы, у императрицы Марии Феодоровны явилась мысль о браке своего третьего сына с прусской принцессой Шарлоттой, что должно было упрочить династическую связь между русским и прусским дворами. 23 октября 1816 г. состоялась, как было уже сказано, их помолвка. В январе 1817 г. император Александр и прусский король обменялись письмами, как бы подтверждающими решение об этом браке, и в Берлин был послан протоиерей Н.В. Музовский ознакомить принцессу с учением Православной Церкви и давать ей уроки русского языка. С этого времени Берлин – неизменный пункт остановки Николая Павловича во время его поездок за границу. В конце 1816 г. он пробыл здесь около месяца, проведя все это время, за исключением, пожалуй, четырех дней – 24, 25 и 26 сентября и 6 октября, посвященных парадам и маневрам, – почти исключительно в кругу королевской семьи в Шарлоттенбурге. К своему будущему тестю у него быстро устанавливается чисто сыновняя почтительность; с братом невесты, принцем Вильгельмом (впоследствии император Германский Вильгельм I) у него завязываются дружеские отношения. Во время следующего его посещения Берлина он был назначен шефом Бранденбургского кирасирского полка. Во время большого парада Николай Павлович сам вел свой полк перед королем и вообще поразил своих немецких сослуживцев знанием в совершенстве прусского воинского устава. Обстановка, при какой совершилась поездка нареченной невесты Николая Павловича в Россию, раскрывает перед нами точно так же некоторые не лишенные интереса подробности.

Принцесса покинула Шарлоттенбург 31 мая в сопровождении своего брата принца Вильгельма. Ее свиту составляли: обер-гофмейстерина графиня Трухсес, графиня Гааке, бывшая гоф-дама королевы Луизы, воспитательница принцессы Вильдермет, обер-гофмейстер фон Шильден, камергер Латтум, протоиерей Музовский, лейб-медик Буссе и секретари Шамбо и Шиллер. В свите принца находились: его воспитатель ген. Ольдвиг фон Нацмер, полковник Грабов, майор Лукаду, лейтенант фон Мутиус и личный адъютант принца поручик гр. Шлифен. Сопровождавший принца ген. Нацмер имел от короля инструкцию политического характера, содержание которой не совсем как-то вязалось с радостным настроением момента. Он должен был всеми силами отклонять императора Александра от мысли о войне с Турцией и успокаивать его относительно возможности революционного движения в Пруссии, что является-де для России лишь предлогом держать громадную армию. Одновременно с этим Нацмер имел поручение от прусского генерального штаба… собирать сведения о русских пограничных укреплениях. 8 июня принцесса приехала в Мемель, а на другой день прибыл сюда Николай Павлович. В этот же день состоялся переход принцессы через границу. По обеим сторонам границы были выстроены прусские и русские войска. Николай Павлович, поздоровавшись с пруссаками, сказал: «Мои друзья, помните, что я наполовину ваш соотечественник и, как вы, вхожу в состав армии вашего короля». Принцесса перешла границу пешком. Представляя ее русским войскам, Николай Павлович сказал офицерам: «Это не чужая, господа, это дочь вернейшего союзника и лучшего друга нашего государя». Все это не было лишено большого политического значения. Мечты об упрочении династической связи между Россией и Пруссией, которые лелеял в свое время император Павел и которые как его завет сберегла для его детей императрица Мария Феодоровна, теперь были близки к осуществлению. Дружба с Пруссией надолго с этого времени становится заветом русской правительственной политики, как бы одним из официально санкционированных устоев русской государственности. Сам Николай Павлович долго твердо держался этого начала, и только в эпоху 1848 года симптомы нового курса в прусской политике заставили его насторожиться и как измена легитимизму, и как первые провозвестники будущей мощи объединенной Германии.

В Полангене принцессу ожидал ее русский штат, состоявший из княгини Е.А. Волконской, фрейлин граф. Шуваловой и Ушаковой, обер-мундшенка гр. Г.И. Чернышева, гофмейстера П.Р. Альбедил, камергера кн. В.В. Долгорукова и камер-юнкера гр. Соллогуба. Дальнейший путь шел через Ригу и Дерпт (Юрьев). Император Александр, императрица Мария Феодоровна и великий князь Михаил Павлович встретили принцессу в Коскове 18-го июня. 19-го июня прибыли в Павловск, где произошла встреча принцессы с императрицей Елизаветой Алексеевной. 20-го был торжественный въезд в Петербург. 24-го июня, во время миропомазания, принцесса Шарлотта была наречена великой княжной Александрой Феодоровной. 25-го июня (день рождения Николая Павловича) состоялось обручение, а 1-го июля (день рождения Александры Феодоровны) в церкви Зимнего дворца – бракосочетание. Первые дни после свадьбы новобрачные жили в Аничковом дворце, а затем переехали в Павловск^[10].

От этого времени дошло два описания современниками внешности и общего облика великого князя Николая.

Одно из них принадлежит иностранцу, лейб-медику принца Кобургского Штокмару, видевшему Николая Павловича в замке Кларемон. Он так описывает его внешний вид и манеры: «Это – необыкновенно пленительный юноша; он выше принца Леопольда, не очень худ и прям, как сосна. Его лицо – юношеской белизны, с необыкновенно правильными чертами: красивым открытым лбом, красиво изогнутыми бровями, необыкновенно красивым носом, изящным маленьким ртом и тонко очерченным подбородком… Его манера держать себя полна оживления, без натянутости, без смущения и тем не менее очень прилична. Он много и прекрасно говорит по-французски, сопровождая слова недурными жестами. Если даже не все, что он говорил, было очень остроумно, то, по крайней мере, все было не лишено приятности; по-видимому, он обладает решительным талантом ухаживать. Когда в разговоре он хочет оттенить что-либо особенное, то поднимает плечи кверху и несколько аффектированно возводит глаза к небу. Во всем он проявляет большую уверенность в самом себе, по-видимому, однако, без претенциозности. Он не очень много занимался принцессой (т.е. женой принца Кобургского), которая чаще обращалась к нему, чем он к ней. Он был очень умерен для своего возраста в еде и к тому же не пил ничего, кроме воды. Когда после обеда графиня Ливен сыграла на фортепиано, он поцеловал ей руку, что показалось английским дамам крайне странно, но встречено с сочувствием. Мне говорили, что когда все разошлись спать, то для великого князя был принесен кожаный мешок, набитый его людьми сеном на конюшне, на котором он всегда спит. Наши англичане увидели в этом желание порисоваться».

Другой отзыв принадлежит перу соотечественника, известного Ф. Вигеля, более субъективен и отражает на себе те думы, какие волновали в то время русское общество. «Два года, – пишет Вигель про Николая, – провел он в походах, за границей, в третьем проскакал он всю Европу и Россию и, возвратясь, начал командовать Измайловским полком. Он был несообщителен и холоден, весь преданный чувству долга своего; в исполнении его он был слишком строг к себе и к другим. В правильных чертах его белого, бледного лица видна была какая-то неподвижность, какая-то безотчетная суровость. Тучи, которые в первой молодости облегли чело его, были как будто предвестием тех напастей, которые посетят Россию во дни его правления… Сие чувство не могло привлекать к нему сердец. Скажем всю правду: он совсем не был любим».