Путейцев убивали по одному.
Свищов указывал стволом обреза на очередного работягу и коротко кивал в сторону двери: пошел. Бадаев выводил путейца из барака в морозную ночь, пихая в спину, гнал к темному дровяному сараю, заталкивал внутрь.
Там поджидал Глухов. Вошедшего он с размаху садил по затылку тяжелым колуном, только брызги летели. Росту Глухов был большого, и силы как будто нелюдской. Тела он складывал в угол, одно на другое, словно поленья.
Всего рабочих было одиннадцать человек, и ни один даже не рыпнулся. Молча сидели на лавке, опустив головы, избегая смотреть в глаза. Словно и не понимали, какая участь их ждет. Конечно, против четырех беглых зэков с обрезами шансов у работяг не было никаких, но они даже не попытались. Боялись. И не так их пугали обрезы, как сами беглецы.
Оружие беглые добыли днем раньше. Забрались в дом какого-то колониста, одиноко стоявший в полосе отчуждения, в трех километрах от станции Лопарская. Хозяина дома не оказалось, только баба его да двое малолетних ребятишек. Бабу они употребили по очереди, а потом Глухов ее задушил. И детишек задушил тоже. Сказал, что никого в живых оставлять нельзя. Тарасенко хотел было вякнуть поперек, да осекся, когда Глухов на него сурово глянул. Тарасенко по семьдесят девятой статье в лагеря попал; кулак он был, не фартовый.
Дом они обыскали, нашли три ружья и две дюжины патронов с дробью и картечью. Стволы и приклады спилили, ружья им были нужны не для охоты.
И дальше пошли, в тундру. Глухов вел банду на север, к Мурманску. Говорил, что надо стребовать один должок. Затем хотел идти в Финляндию. Вроде бы знал места, где границу перейти можно влегкую.
А дом колониста они перед уходом облили керосином и подожгли…
Издалека донесся шум приближающегося поезда. Последний из путейцев замешкался на пороге, вскинул голову, прислушиваясь.
– Двигай давай, чего застрял, – сказал Бадаев скучным голосом. – Не всю же ночь нам тут с вами вошкаться.
Хлопнула, закрываясь, дверь. Свищов сел к столу, обрез положил рядом, чтоб был под рукой. Ухватил из тарелки кусок снеди, принялся громко жевать.
Тарасенко ни пить, ни есть не хотелось. Он в тупом оцепенении мялся возле окна, пялился в ночные сумерки, мутные, словно брага. Барак стоял на пригорке; внизу, в десяти метрах, проходили железнодорожные пути. Громыхая мимо барака, товарняк дал свисток, сбросил скорость. Тарасенко глядел на ползущие под окном вагоны, думал, что вполне можно было бы добежать до поезда, нагнать, на ходу уцепиться за подножку…
В тамбуре последнего вагона маячила темная фигура, держа у лица огонек тлеющей папиросы. Огонек вспыхнул ярче – железнодорожник затянулся, поднял голову, скользнув взглядом по окнам барака. Тарасенко отпрянул назад, наткнулся на стол. Звякнула посуда; Свищов проворно подхватил покачнувшуюся бутыль.
– Чего дергаешься? – спросил он недовольно.
– Человек там, на поезде, – ответил Тарасенко. – Он на окна посмотрел.
Свищов как-то разом подобрался, положил руку на обрез.
– Тебя заметил?
– Н-не знаю.
Нехорошо сощурившись, Свищов буравил Тарасенко темными, злыми глазами.
– Угандошить бы тебя…
Снова скрипнула дверь; вошел Бадаев, следом, пригнув голову, чтобы не задеть притолоку, – Глухов. Шинель Глухова спереди вся была в мокрых пятнах, и лицо у него тоже было густо забрызгано красным. Тарасенко глянул, тут же отвел глаза. Глухов усмехнулся, оскалив крупные звериные зубы.
– Изгваздался весь, – сказал он, снимая шинель, – ровно на бойне.
Шинель у Глухова была старая, офицерская, из хорошего, теплого сукна. Только вот со здоровенной прорехой на спине, грубо зашитой суровыми нитками. Это на Глухова какой-то зверь напал, порвал ему спину когтями. То ли росомаха, то ли кто другой. На лесозаготовках это случилось, нынешней зимой, в декабре. Крепко Глухову досталось, крови потерял много, думали – не выживет. А он встал уже через неделю, и зажило потом все как на собаке. Но характер у него переменился заметно, совсем лютый стал…
– Тулуп мне найдите, – распорядился Глухов, брякая рукомойником.
– Где мы тут на тебя тулуп найдем? – ворчливо сказал Бадаев. – У работяг только бушлаты да ватники.
– Бушлат так бушлат, – легко согласился Глухов. – Главное, чтоб по росту был и чтоб рукава длинные.
Бадаев подкрутил фитиль керосиновой лампы, прибавляя света, и принялся перебирать одежду путейцев.
– Тут такое дело, – проговорил Свищов, шмыгнув носом. – Сейчас вот поезд мимо шел, а черт этот, – он кивнул на Тарасенко, – в окне маячил. Кажись, видали его с поезда.
Глухов перестал лить воду, стащил с крючка серое разлохмаченное полотенце, утерся. Делал он это неторопливо, со значением. В комнате повисло напряженное, угрожающее молчание. Тарасенко никак не мог унять дрожь, из щелей в оконной раме тянуло холодом. Под одежду пробрался зябкий сквозняк, прилип к мокрой спине.
– Да ну, – сказал Бадаев, прекративший ворошить чужое тряпье, – много ли с идущего поезда в окошке разглядишь…
– Может, и немного, – сказал Глухов раздумчиво; его тяжелый взгляд вдавливал Тарасенко в стену. – Или даже вовсе ничего. А может, совсем наоборот.
– Да и навряд ли они тут все друг дружку знают по личности, – прибавил Бадаев.
Глухов повернулся к нему.
– Рискнешь легавых дожидаться?
Бадаев мотнул головой.
– Нет.
– Клифт годный нашел мне?
– В ихнем тряхомудье хрен чего сыщешь.
– Ищи.
Свищов кашлянул, спросил неуверенно:
– Так что теперь, сразу дальше двинем?
Глухов помедлил с ответом.
– Не прямо вот сейчас, – сказал он, что-то про себя решив. – Если кто и заметил чего, до утра начальству докладывать все равно не станут, а начальство еще будет думать, надо ли кого с проверкой отправлять. В общем, пока время есть.
Свищов с облегчением вздохнул, потянулся за бутылью.
– С этим погоди, – сказал ему Глухов. – Сперва косяк выправить нужно.
– А я-то чего, – буркнул Свищов. – Не я поезду вывеску показывал.
– С черта какой спрос. А ты недоглядел.
Глухов снова поднял свою заскорузлую шинель, сунул руки в рукава, застегнулся. Затем посмотрел на Тарасенко, будто кнутом стегнул. Бросил коротко:
– Со мной пошли, оба-двое.
Тарасенко обмер. Куда идти? – хотел он спросить, но только тихо всхрапнул. Слова застряли в глотке, наружу не проскочили. Он опять, в который уже раз, пожалел, что не остался в лагере. Хотя, конечно, в лагере тоже не жизнь… А теперь куда? В сарай, к путейцам?..
Оказалось, именно так.
Он бежал, загребая руками белесую предрассветную мглу. Бежал по глубокому снегу, проламывая хрустящий наст, проваливаясь по колено. Вслед за ним неслись страшные косматые люди, в руках у них сверкали ножи. Отрывистые злобные крики, похожие на лай свирепых псов, подхлестывали, гнали вперед. Он выбивался из сил, захлебывался стылым воздухом, глаза застила багровая пелена, и сердце, казалось, колотилось прямо в горле. А преследователи настигали. Дикая свора все ближе, ближе. Совсем рядом.
Кинулись на спину, повалили в сугроб. Смрадное дыхание опалило шею.
И острая боль впилась под левую лопатку, пронзила до самого сердца…
Леонид вскинулся, хрипло дыша. Ребра ходили ходуном, огнем горели легкие. Весь левый бок онемел, рукой было не пошевелить. Тело холодила испарина.
Черт, снова эти сны. Его тайное, неизбывное проклятие.
Поговорить бы со знающим врачом, спросить квалифицированного совета. Да только где нынче сыскать такого, знающего и деликатного? Не в Бехтеревку же ехать?
Ну нет, исключено.
Леонид поежился, подобрал сброшенное на пол одеяло. За окном едва намечался рассвет; на улице было удивительно тихо, даже горластые скворцы пока молчали. Где-то в отдалении брякнул звонком ранний трамвай. Сна не было ни в одном глазу. Леонид вздохнул, поднялся и пошлепал в ванную.
На службу он собирался с тяжелым сердцем. Плохие сны предвещали плохие вести, всегда.
Вот и в этот раз предчувствия его не обманули.
Здание, в котором размещалась прокуратура, воскрешало в памяти Леонида невеселые воспоминания о реальном училище. Такие же мрачные, гулкие коридоры, такие же тяжелые двери. А кабинет прокурора Ленобласти Кондратьева, в свою очередь, напоминал кабинет директора, прямо-таки до дрожи. Только здесь вместо портрета государя императора на стене висел портрет генерального секретаря, но как будто написанный той же кистью.
Кроме Леонида в кабинет был вызван старший помощник прокурора Вадимов, других коллег не было. Кондратьев был мрачен более обычного, заговорил без предисловий:
– Из Мурманска получена телеграмма от окружного прокурора Денисова. У них в округе чрезвычайное происшествие. Двадцать третьего апреля дорожный мастер Воронов, объезжая участок пути на перегоне Шонгуй – Кола, обнаружил в двадцать пятом бараке восемь трупов убитых рабочих железной дороги. Все зарублены топором. Трое рабочих, проживавших в том же бараке, исчезли. Денисов просит немедленно командировать старшего следователя.
– А сами-то они что же? – спросил Вадимов. – Неужели не знают, как убийства расследовать?
Вадимов был большевик со стажем, в партию вступил еще до революции. И с Кондратьевым он давно был знаком, до того, как тот был назначен на должность. Потому Вадимов перед областным прокурором не робел.
Леонид был значительно моложе и Кондратьева, и Вадимова, так что предпочитал помалкивать. К тому же он знал, что начальник к нему относится без особой приязни, считает выскочкой и засланным московским казачком. Леонид догадывался, что поручение может оказаться с подвохом.
– Не понимаешь ситуацию, товарищ Вадимов, а вот Денисов понимает очень хорошо, – сказал Кондратьев, покачав головой. – Тут дело не просто уголовное, тут дело политическое. В Мурманске товарища Кирова ждут на Первое мая, а тут кто-то целую бригаду путейцев топором порубил. В общем, выезжаете нынче же, вечерним поездом. Следствие поведет междуведомственная бригада: прокурорские работники, а также следователи из угрозыска и ГПУ. Старшим назначается Шанцев.
«Ну вот, – подумал Леонид, – как чувствовал…» Вслух он не сказал ничего.
– Дело тяжелое, и раскрыть его надо как можно скорее, – проговорил Кондратьев с нажимом. – О ходе следствия телеграфировать ежедневно. Товарищу Кирову о происшествии уже доложили, он просил держать его в курсе.
Облпрокурор тяжело вздохнул, покосился куда-то в сторону. Леонид проследил направление его взгляда, оказалось, прокурор посматривает на портрет вождя. Как будто Сталин тоже здесь присутствовал, наблюдал. Вид у него был крайне строгий.
Из Ленинграда выехали вечером, с изрядным комфортом. Благодаря участию в следственной группе сотрудников ленинградского транспортного отдела ГПУ, к скорому поезду «Полярная стрела» прицепили дополнительный вагон. Это был пульман, дореволюционной еще постройки, однако, несмотря на пережитое лихолетье и солидный пробег, неплохо сохранившийся. А главное – вагон был теплый. За Петрозаводском погода переменилась резко, здесь все еще была зима. Суровый полярный край: мрачные скалы, темные леса, скованные льдом реки, всюду снег.
Ехали долго, больше суток. В бригаде собралось пятеро: кроме сотрудников прокуратуры были Пряхин и Шелестов из ГПУ, а также следователь угрозыска Крутов. С Крутовым Леонид был немного знаком, пересекались ранее на одном совместном расследовании. С Пряхиным прежде не встречался, но слыхать о нем доводилось, что следователь дотошный, цепкий. Шелестов был совсем молодой парнишка, только-только с курсов, ходил у Пряхина в учениках. Сидели, смолили папиросы, пили крепкий чай, разговаривали об обстоятельствах дела, высказывали версии: кто убил рабочих, почему их убили… Шелестов уверенно заявил, что убийство совершили трое пропавших путейцев, скорее всего, по причине ссоры. Убили, а потом сбежали, скрываясь от ареста. Старшие, более опытные коллеги впрямую не возражали, но в своих предположениях были осторожны, склонялись к тому, что сперва надо изучить все обстоятельства на месте…
К двадцать пятому бараку прибыли под утро. Железнодорожники отцепили пульман, оставили на запасном пути; поезд пошел дальше, в Мурманск. Следственную бригаду встретили сотрудники мурманского транспортного отдела, заранее предупрежденные о приезде товарищей из Ленинграда. Леонид, получивший строгий наказ от Кондратьева, не хотел тратить время попусту. Без долгих разговоров приступили к тщательному осмотру места преступления.
Барак стоял на невысоком пригорке, ниже проходили железнодорожные пути. Под насыпью протекала река Кола, в это время года пока еще подо льдом. Особого беспорядка в бараке не обнаружилось, разве только личные вещи путейцев были разбросаны, да грязная посуда с примерзшими остатками еды грудилась на столе. Печь в бараке, понятное дело, не топили несколько дней, все помещение выстыло насквозь. Во дворе барака стоял амбар для продуктов, явно наспех разграбленный. И был еще дровяной сарай, где и обнаружили тела. Сарай осматривали последним, когда уже совсем рассвело.
Леонид отворил дощатую дверь, зашел внутрь, огляделся по сторонам. Одна стена поблескивала наледью, где смерзлись потеки крови, фрагменты мозговой ткани, осколки раздробленных черепов… Жуткая макабрическая фреска.
– Тута, значит, их всех и порешили, – проговорил из-за спины Леонида один из мурманских, оперуполномоченный Зуев.
Трупов в сарае не было. Только заледеневшие темные лужицы в углу, возле дальней стены.
– А тела где? – спросил Леонид.
– Как где? – удивился вопросу Зуев. – В Мурман свезли, в покойницкую. Третьего дня еще. Как, значит, осмотр закончили, так сразу и свезли.
– Осмотр был тщательный, по протоколу? – уточнил Крутов, стоявший у порога. В открытую дверь с улицы заглядывал Вадимов, но в сарай не заходил, вчетвером внутри было не повернуться. – Фотоснимки сделаны? Описание подробное, во всех деталях?
– А то как же. Все, как полагается.
Леонид вздохнул, унимая раздражение. С уездными пинкертонами всегда одно и то же: усердие превозмогает рассудительность.
– Как были расположены тела?
– Вот тута они лежали, – показал рукой Зуев. – В уголку, вдоль стеночки. Один на другом, все осьмеро. Как дрова, значит.
Леонид посмотрел в угол, перевел взгляд на забрызганную стену, потом встретился глазами с Крутовым. Кажется, думали они сходным образом.
– Приводили их сюда поодиночке.
Леонид кивнул.
– Как на бойню.
– Да, на ссору среди своих не похоже, – сказал Крутов. – Тут все было размеренно, без аффектации. К тому же возникает вопрос: как трое рабочих смогли бы принудить восьмерых?.. Нет, вряд ли.
– Но пропавших надо искать в любом случае, – прибавил Вадимов снаружи. – Пока нам ничего не известно о степени их вовлеченности. Мы не знаем, куда они делись. Мы даже не знаем, живы они или нет.
– Верно, – сказал Леонид. Опять скосился на окровавленную стену, взгляд словно против воли туда возвращался. Вот же мерзость какая. Леонид передернул плечами и вышел из сумрачного, страшного сарая.
Солнце уже поднялось, светило ярко, по-весеннему. Голубоватый крупитчатый снег сверкал в солнечных лучах, слепил глаза. Леонид достал из кармана пальто очки с особыми, синими стеклами, надел.
– А вы предусмотрительны, – завистливо проговорил Крутов, прикрывая глаза обеими ладонями, сложенными в козырек. – Бывали уже на северах?
– Нет, – ответил Леонид. – В первый раз.
– Кто же вас насчет очков надоумил?
Леонид пожал плечами.
– Сам сообразил.
– А я вот не сообразил, – вздохнул Крутов.
Позади барака расстилалась бескрайняя снежная равнина. Огромное белое поле до самого горизонта, совершенно пустое, глазу не за что зацепиться. Дикий северный простор.
В тундру уходил санный след.
– А это что такое? – спросил Леонид.
– Видать, лопари приезжали, – пояснил Зуев. – За водкой, значит. В городе-то им водку не продают. Запрещено.
Леонид был неприятно удивлен его пренебрежительным отношением.
– Разве эти самые лопари не могут оказаться причастны к преступлению?
– Нет, – уверенно ответил Зуев, – лопари так себя не ведут. Не способные они на лютое зверство. Мягкий народ, приветливый.
– Все равно, – сказал Леонид. – Надо бы разыскать тех, кто сюда заезжал, и расспросить подробно.
Зуев только махнул рукой.
– Да где их искать-то? Тундра большая. Кто тут был, когда? Как приехали, так и уехали. Может, еще сами опять объявятся, тогда и расспросим…
Послышался хруст снега под торопливыми шагами, из-за угла барака показался Шелестов. Был он без шапки, в расстегнутой тужурке, разрумянившийся от быстрого шага. Подойдя ближе, возбужденно выпалил:
– Товарищи, пойдемте к реке. Иван Николаевич там что-то обнаружил.
На первый взгляд ничего особенного на реке не было видно. Утоптанная, обледенелая тропка спускалась к замерзшей полынье, откуда, очевидно, рабочие раньше брали воду. Возле полыньи стоял Пряхин, жмурился на солнце, чему-то довольно улыбался. Коллеги-расследователи сгрудились вокруг.
– Не томите, Иван Николаевич, – сказал Крутов. – Поделитесь своей догадкой с товарищами.
– Лед на полынье отличается, – обронил Пряхин многозначительно.
– Конечно, отличается, – вполголоса буркнул Вадимов. – На полынье лед тоньше. Тоже мне открытие.
– Нет-нет, – возразил Крутов, на лету уловивший подсказку. – Смотрите сами, полынью нарочно забросали снегом, чтобы лед скорее схватился.
И верно, Леонид теперь тоже обратил на это внимание.
– Выходит, кто-то пытался скрыть полынью, – сказал он. – Но зачем?
– А вот это, как говорится, интересный вопрос, – сказал Пряхин.
Леонид повернулся к оперуполномоченному Зуеву.
– Нужны водолазы из Мурманска. Срочно.
Водолазная бригада работала сноровисто. Видно было, что люди опытные, и дело свое знают хорошо, как сыскари знают свое. Следователи наблюдали за погружением издали, с берега. Солнце уже склонилось за пригорок, и на затененном берегу стало по-зимнему холодно. А водолазной бригаде хоть бы что. Неужели они и в ледяной воде не мерзнут? Леонид представил, как погружается в темную полынью и вода смыкается над головой, содрогнулся. Вдруг задергалась сигнальная веревка. Водолаза спешно вытянули из реки, открыли шлем. Лицо у водолаза было бледное, мокрое от пота. И дышал он тяжело и громко, как после бега или трудной работы.
Леонид подошел ближе.
– Ну, что там?
– Нашел, – сказал водолаз сиплым голосом. – Все трое там, на дне. К ногам рельса привязана, и мешки на головах.
– Итить! – вырвалось у кого-то из водолазной бригады.
– Надо их поднимать, – сказал Леонид.
– Ага, – сказал водолаз. – Сейчас. Отдышусь только.
– Справишься? – спросил бригадир. – Или сменить тебя?
– Не надо, переодеваться долго, я уж сам. Нормально я уже, просто не ожидал…
Одного за другим мертвецов доставали из реки, относили к берегу и укладывали на расстеленный брезент. Как и сказал водолаз, головы убитых были обмотаны мешковиной, вокруг шеи завязаны веревки.
Леонид ослабил на шее шарф, шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Его била дрожь.
– Зачем с ними так? – спросил Шелестов странно тонким голосом.
– Полагаю, чтобы не оставлять на тропинке кровавых следов, – ответил Пряхин. – Иначе трупы обнаружили бы сразу.
О проекте
О подписке