Цитаты из книги «Мои любимые чудовища. Книга теплых вещей»

полтора топать через поле. Сумрачный перелесок отря­хивал остатки дождя, неуверенно пробовали петь птицы. А потом, через сотню шагов лес распахивался, и впереди разверзался зябкий простор: неразрывно бегущие низкие тучи и мокрые поля, прочерченные лесистыми оврагами. В поле уходила дорога: две колеи, залитые водой, и травянистый перешеек между ними. Как ни старался Валеев идти аккуратно, вскоре ботинки осклизли от тяжелой глины. Где-то на середине поля из травы выполз желтый «Москвич», натужно пробирающийся по грязи. Валееву пришлось спешно войти в заросли мокрого гороха, высоко подняв поклажу. Вскоре поле набежало на дощатый забор и отхлынуло обратно. Через калитку рядом с воротами Валеев вошел в сады. У ворот на выкрашенной красной краской пожарном стенде висели красное ведро, красная лопата, красный топор и красный огнетушитель. Дорога была пуста. Дача брата была в самом углу садов. Домик-подарок был довольно увесистым даже без пряников, а теперь металлическое кольцо резало немеющие пальцы. Валеев менял руки, останавливался. На брюки и ботинки лучше было не смотреть. Из трубы поднимается перламутровый дымок. Дом располагался в глубине сада и с дороги за деревьями виднелись только крыша и верх мансарды. Валеев прошел по выложенной плитками дорожке и остановился у крыльца. Окна, застеленные паром, скрывали то, что происходило в доме. Он долго соскребал глину с подошв о металлическую решетку у крыльца, потом, ступая самыми углами каблуков, поставил гостинец на лавку, дотянулся до ближайшего окна и осторожно постучал. Через пару секунд по запотевшему стеклу мазнула ладонь и Валеев разглядел лицо Нади, жены брата. Лицо удивилось

С лязганьем пронесся длинный товарняк. Мальчики, взявшись с двух сторон за руль, повели велосипед по платформе (мокрый глинистый след заплывал водой и сразу делался нечетким). Дед, вздохнув, шагнул глянуть, что творится. Капля с козырька попала коту на дернувшееся ухо, и мирное мурлыканье оборвалось. Валеев остался один. В зарешеченном окошке кассы теп­лился тусклый свет, вроде слабого чая. Подозрительно поглядев на небо, Валеев осторожно поправил домик на скамье и снял платок. Пряники были уложены стопкой и плотно обхвачены серой оберточной бумагой. Медово-гречишный аромат сразу отменил все прочие запахи. Валеев взял мягкий изразец с круглыми зубчиками по краю и плотно приложил к стенке домика, вложив в заготовленные пазы. На одну стенку ушло четыре целых плитки с вязьевой надписью «Тульский», еще одну пришлось располовинить ножом. Половинки он приладил по сторонам окошка. Самое праздничное было — крыть крышу. Розовые и белые мятные пряники нарядно ложились пухлым шахматным узором. На чепец крыши четко легли продолговатые золотистые. Осталось вложить в зазоры орехи — в шоколадной и белой глазури. Приходилось слегка проталкивать каждый орех пальцем — для плотности. Домик в глазурных орнаментах лучился красотой и сдобной радостью. Валеев поспешно набросил на крышу белый платок. «Только бы без дождя»… Он примерился выйти из-под козырька, попасть в такт капели, чтобы ни одна капля не попала на платок, не просочилась и не попортила глазурь. Вдруг вспомнил, что давно хочет курить… Чтобы попасть в сады, надо было обойти станционный домик, пройти по дорожке через лесополосу, потом километра

выражение, а глаза двигались плавно, точно рыбки в глицерине. В Шерстякино рыбаки вышли, а еще минут через десять, в Голеевке, вагон опустел на треть, так что кое-где освободились даже сидячие места. Потемнели бегущие за окнами картины, леса стали сизо-монолитными, и по стеклам принялись косо чиркать прозрачные иглы, сразу распадающиеся на десяток дрожащих бисеринок. Затем все слилось в туманную мглу, в которой смутно мелькали контуры растущих у насыпи деревьев и телеграфных столбов. Через четверть часа электричка причалила к вздрагивающему причалу станции Мокушево. Из дымного тамбура Валеев выскочил в дождь. Платформа танцевала стекляшками пузырей, на белом ситце, укрывающем домик, выступили серые пятна. Дождь шел плотно, стенами, и никакие зонты, никакие плащи не могли от него уберечь. Косолапыми перебежками Валеев бросился к кассе, под крышу. Здесь, на лоскутке сухого асфальта, спасались два подростка с велосипедом и дед, прижимающий к груди пышного черного кота. Электричка, а потом и ее звуки скрылась в дожде за поворотом. Пенный язык темной воды медленно вползал на сухую площадку. Даже рядом с шумом дождя было слышно, как мирно мурлычет кот на груди старика. Минут через двадцать ливень стал тише, сквозь тусклый шелест проступили решетка ограды и контуры деревьев по ту сторону дороги. Затем от шума остались отдельные стебельки и струнки, а еще через пару минут осталось только соло капель с козырька павильона. Сквозь редкую челку этой капели были видны до мельчайших деталей станционные постройки, забор, яблони с маленькими зелеными плодами и зовущие вдаль зеленые огни семафоров.

Из-за качнувшейся занавески показалась женщина. Он даже не признал ее сначала в светлом джинсовом костюме, в темных очках, придерживающих челку. — Мятные? Ну не знаю, не знаю, — протянула она, скрывая улыбку. — Тут некоторые все покупают пряники да покупают. Уже целый гарем небось насватали, а все неймется. Валеев не ответил, неорывно глядя на нее. — А что это под простыней? — спросила Лидия. — Это подарок для маленькой девочки, — он не решился сказать, что это его внучатая племянница. — Я хотел пряничный домик. Продавщицы переглянулись. — Ой, а покажите, пожалуйста! — попросила младшая. — Да он так не так чтобы… Без пряников не смотрится. — Какой фантазер! — сказала Лидия равнодушным голосом. — Кто бы мне сделал домик. — Я сделаю, если хотите. — Хочу, — заявила Лидия твердо. — Насть, дай-ка я обслужу товарища. Постоянный наш покупатель. Валеев любовался движениями молодой женщины. Совок, загребая глазированные орехи из коробки, тихо погромыхивал. Он шел к вокзалу, не слыша тяжести домика и пакета со сластями. Мокушевская электричка ходила всего трижды в день и, несмотря на то что сегодня вторник, была набита людьми. Валеев, неся домик, словно огромный фонарь-ночник, пробирался к свободному месту у прохода. Напротив сидели два рыбака в высоких резиновых сапогах. У окна привалился здоровенный парень в тельняшке и с банкой «Отвертки». На лице у парня зафиксировалось строгое

его перевоспитать, приучить к общению в радушном кругу домашних, даже не подозревая, что именно это шумное тепло братниного дома яснее всего напоминает младшему его собственное положение. Все же порой Валеев действительно скучал по этой семье. Татьяна, пока была ребенком, любила с ним играть: он был послушен и безропотно принимал любые правила и требования. Сейчас это же происходило с Ульянкой. Татьяна опять ходила в положении, и прибавления ожидали к осени. После бритья кожа горела от одеколона. Свежая рубашка, отглаженные брюки, начищенные ботинки: вроде не для дачи одежда, но можно ведь идти аккуратно. Валеев с сосредоточенным лицом взял большой плотный пакет и еще несколько пакетиков поменьше, увернул в газету острейший сапожный нож. В родительской комнате он достал из шкафа мамин белый платок, набросил на домик, нащупал кольцо. Хотел уже поднять подарок, но вдруг вспомнил, шагнул к часам и потянул застрекотавшую цепочку. Вокзал сегодня был другим. Так всегда бывает в те дни, когда собираешься куда-то ехать. Сдерживая кряхтенье, Валеев взбежал по ступеням магазинчика, держа домик перед собой и нырнул в затон кондитерских ароматов. За прилавком стояла незнакомая девчонка в бирюзовом халате без рукавов и в бирюзовом же колпаке. Валеев почувствовал себя обманутым. Девчонка выжидающе смотрела на него. Помолчав, он достал из кармана список покупок. Бирюзовая наклонилась, принялась набирать розовых. Валеева раздражало, что он не видит каждого пряника в отдельности. — Ли-ид! Лида! — натужно спела девочка из-под прилавка. — А у нас остались мятные пряники? «Ну вот, еще и остались ли», — тоскливо подумал Валеев.

— Да. Четыре штуки. — Почему четыре? — продавщица, уже надевшая бирюзовый фартук, явно настроена была поболтать. — Я… Потом расскажу. — Пото-ом? — игриво и протяжно переспросила она. — Ну потом так потом. Валееву показалось, что женщина уложила его пряники с особой заботой, как бы поглаживая. Он поблагодарил и не ушел, стоял, глядел незряче на витрину. Спросить, как ее зовут? Дома, снимая тяжкий от жары пиджак, он сидел на кухонной табуретке, перебирал в уме слова, выражения лица своей новой незнакомой-знакомой, вспоминал ее кофточку и еще почему-то сломанный бурей вяз. Не без сожаления он распаковал аккуратный сверток. Даже из кухни было слышно, как звонко тикают ходики в комнате родителей. Утром в среду Валеев, еще не умывшись, решительно подошел к телефону и безо всякого волнения набрал номер брата. Никого. А что им делать в городе? Брата еще зимой проводили на пенсию, он с женой своей, с дочкой Татьяной и с Ульянкой почти безвыездно жил в Мокушеве. Зять Павел работал в заводоуправлении. Значит, сегодня и ехать! Дачу строили долго, лет пять, в самые неблагоприятные для строительства времена. Цена материалов росла стремительно, денег не хватало, рабочие постоянно требовали прибавки. Несмотря на все, мокушевский дом вышел хороший: огромный, рубленый, поделенный на горницы, с просторной двухкомнатной мансардой, печкой на кухне, верандой. Летняя кухня, она же беседка, пряталась среди вишен. Брат всегда звал приезжать, но Валееву не по силам было частое пребывание в большой и шумной семье. Брат, кажется, думал

— А-а. А где магазин? — Да на месте, где ему быть. Мы у него стоим. Ночью какое было, сами знаете, вон вывеску снесло. А ставни мы до сих пор боимся открывать. Вдруг опять начнется… — Вот оно что, — пробормотал Валеев. Женщина была в белой легкой кофточке с короткими рукавами. Она глядела прямо на Валеева, красного от жары и смущения. — Так что, идем? — спросила она; солнце било по глазам и она щурилась. В этом вопросе Валееву послышалось не только приглашение в магазин. Здесь было еще подстрекающее женское приглашение в «мы». А может и не было никакого приглашения, поди разбери. После неистового солнечного сверкания в магазинчике было совсем темно. Щелкнул выключатель, проморгавшись, холодно вспыхнули лампы дневного освещения. — Что, пряничков захотелось? — Есть такое дело. — Свататься будем? — Почему это? — Валеев оторопел. — Почему? Как почему? Без пряников-то, говорят, не заигрывают. Ох мужчины, ну мужчины… — женщина спокойно любовалась его смущением. Продавщице было лет тридцать пять — тридцать шесть, у нее были серые глаза и мягкие губы. Он хотел сказать, что стар для сватовства, но побоялся, что его не опровергнут. — Тульских опять? Почему-то Валеева тронуло, что она запомнила.

пыли и от чужих глаз. В шкафу как раз был большой мамин платок, один из тех, в которых она ходила в церковь. И еще: в крышу нужно врезать кольцо, чтобы было удобно переносить домик с места на место. В их «Диетическом питании» тульских пряников не было. Валеев решил не мудрить, поехать к вокзалу: мысль о возвращении на пригородную улицу доставляла ему удовольствие. Ночью город трясла и выбивала буря. Но с утра опять пылало близкое солнце. Когда Валеев вышел из трамвая, точно из середки раскаленного утюга, со лба на бровь, с брови на веко сползла капля пота. В привокзальном скверике в пыли и оческах грязного пуха валялись сломанные ветки. Переходя железнодорожный мост, он чувствовал себя под прицелом солнца. Кривая улочка казалась сегодня еще кривее. Здесь ночная буря гуляла удалей всего. На кусты сирени налипли пакеты и клочья газет, ветки и листья валялись даже на проезжей части, а половина старого вяза висела на обрывках светлых волокон, уронив голову с не­увядшими листьями на тротуар. Валеев шел, удивленно поглядывая по сторонам. Ему даже померещилось было, что он ошибся адресом. Вроде он видел эти дома, а вроде и не видел. Пройдя несколько кварталов, он остановился и растерянно оглянулся. Магазина «Хлеб» не было. Он прошел еще немного, увидел колонку, из которой пил несколько дней назад. «Хлеб» был ближе к вокзалу. Он повернул обратно, шагал медленно, вглядывался. Были два дома похожих, с закрытыми ставнями, темные. Но магазин исчез. Вдруг его окликнул насмешливый женский голос: — Чего потеряли, мужчина? — Я? Ничего, — машинально ответил Валеев. — Вы у нас вроде отоваривались недавно.

конец цепочки. В часах картаво застрекотало, гиря поднялась к циферблату. Валеев вспомнил, как они с братом пытались опередить друг друга и подтянуть гирю первым. Сейчас никто его не обгонит. Он подтолкнул тусклый позолоченный маятник, и часы, как ни в чем не бывало, принялись звонко отщелкивать секунды. Те самые. Он вспомнил, как скрипели половицы, когда мать шла из кухни в комнату. Как теплела светом щель: мать читала перед сном газету или календарь. Едкая мелодия жалкости плыла по дому. Это было так невыносимо, что в такт часам он забормотал: «Мама, мама, мама, мама»… Вряд ли Валеев понимал, что молится. Внутри, в забытой, заповедной глуши зрело и наливалось мраком горе, давным-давно осевшее в венах, застрявшее в костях, сгорбившее мысли и замутившее зрение. Он не понимал, что происходит, что так тянет, вяжется в узел, рвется в горло, в нос, в глаза. Глянул на расплывающийся перед глазами недопряничный домик, вжал ногти в ладони, потом опустился на пол. Ему вдруг показалось, что он умирает. Потом свернувшись, Валеев лежал на половике. Перед глазами уходили вдаль рыхлые бороздки, светились ворсинки, и мир родителей снова был рядом, готовый спасти прикосновением, голосом, силой. Все было по-прежнему, только от обиды на смерть матери не осталось ничего. Отслоилось, оторвалось ото всех стенок, выскочило слезами и растаяло. В промытой, отпаренной плачем душе оказались аккуратные ответы на все вопросы, решения всех задач. На стены пойдут плоские тульские пряники, закрепить их несложно: обшить стены мини-балкончиками, куда пряники вставятся, как в пазы. Пряники надо закупать не раньше, чем за день до поездки, а укладывать прямо на станции. А еще понадобится большой лоскут чистой ткани или клеенки, чтобы скрыть домик от

незащелкнутым бортом. И опять тихо — только шелест хлопочущих листьев. Он так спешил поглядеть на новый образ задуманного, что, даже не поев, принялся выкладывать из кулька на крышу домика пряники. Мягко благоухающие булыжнички ложились на скаты розовым узором, вроде пухлой черепицы. Правда, между пряниками выходили несказочные какие-то зазоры, но он сразу придумал: орехи в шоколаде или в сахаре — вот что здесь нужно. Истратив все пряники, он еще раз, из другой комнаты, полюбовался на результат. Прищуриваясь, Валеев думал, как крепить пряники к стенам, как довезти домик до вокзала, как потом ехать в поезде, ничего не поломав, как привезти домик свежим. Радость взрыхлила душу. С балкона донеслась волна жаркого воздуха. Валеев надеялся, что будет дождь: очень уж парило. Но дожди или не вовсе не шли, или прокрадывались ночью, когда он спал. Мысли о том, как устроить перевозку домика, привели в кладовку. Вдруг Валеев увидел на верхней полке часы-ходики: последнюю вещь, которая была изгнана из родительской комнаты и пока не вернулась из ссылки. Достав часы, обмотанные цепью с тяжелой гирькой на конце, с бессильно завалившимся маятником, он понес их в комнату. Размотал цепь, поправил маятник, обмахнул пыль. Гвоздь для этих часов так и торчал напротив родительской кровати. Валеев наощупь нашарил гвоздик петлей, выровнял корпус. На сусально-золотистом циферблате была изображена карета, запряженная тройкой лошадей, пытающихся в экстазе вывернуться наизнанку. И все же это были те самые ходики и, очутившись на своем прежнем месте, они словно бы издали правильный щелчок, вроде недостававшего фрагмента мозаики. Он потянул за