Цитаты из книг автора «Михаил Нисенбаум»

Весна все никак не хотела начинаться. Хотя давно не выпадало снега и старые сугробы, там и здесь просверленные собачьим кипятком и присыпанные окурками, обуглились и прижались к земле, настоящего знака весны не было. Лужи были проморожены до самого дна, мертвые тополя скребли небо негнущимися ветками и дул свербящий ветер, пересчитывавший под курткой и свитером все ребра. Наверное, надо было по-настоящему устать ждать. Причем не весны, а чуда — необычного события, внезапного знакомства с кем-то (страшно даже подумать, кто это мог быть), небывалого голоса, слов, взгляда. Наверное, это и значит — ждать весны.

вернувшись в комнату и садясь за стол. В руке у него был пупсик, подобранный на веранде. — А кто не чудной-то? — Татьяна осторожно присаживалась к столу, отодвинув стул. Она смотрела на домик светлыми глазами и была сейчас чрезвычайно похожа на Ульянку. — Мама говорила, отец был такой. Молчун. — Ты-то у нас точно не в отца. — Надежда потрепала мужа по плечу. — Ох, пойду-ка попробую варенье из Ульянкиных вишен сварить. Кто его знает, может, получится что… — Ну и семейка у меня! — сокрушенно сказал Валерий, открывая дверь пряничного домика и заглядывая внутрь. Старательно щурясь, он бережно провел пластмассового пупсика в пряничную комнату и теперь усаживал у пряничного окошка. Двое шли за руку, заходя в каждую большую лужу, останавливаясь посередине, притопывали и глядели на круги, бегущие по яркой серебряной амальгаме. Валеев пошуршал рукой в пакете, выловил мягкий розовый пряник и ни слова не говоря протянул Ульянке. Она взяла маленькими пальчиками с крохотными грязными ноготочками и сказала: — Возьми себе тоже. — И, запихивая пряник в рот, успела спросить: — Откуда у тебя такой домик? …Они были уже за забором и шли по краю луговины. По полю, зажигая цветки сурепки, поплыл в сторону леса мягкий солнечный лоскут, набежал на перелесок, проявив и разделив лес на совсем разные деревья.

хулиганство). Потом сунула палец в рот и поглядела на маму. Не успела Татьяна сделать дочке замечание, как та быстренько подошла к деду Валере и сказала: — Я хочу погулять с дядей Леней. Таня и отец переглянулись. — Мокро там, доча, дождик был… — начала мама. — Ничего, — легко возразила Ульянка, — мы сапоги наденем и куртки. Мам? — Не знаю… — Пусть погуляют, Танюша, ничего, — поддержала внучку баба Надя. Ульянка подошла к Валееву, по-прежнему стоявшему столбом посреди комнаты, взяла за руку и повернула к коридору. — Надевай сапоги папины. Я тоже надену желтые. И пойдем. — Может… грязно? — робко спросил Валеев не то Ульянку, не то остальных. — Ничего, мы же в сапогах будем, не бойся. Валеев послушно обул высокие Пашины сапоги, накинул его же штормовку, взял на всякий случай пакет с остатками пряников. — Мы пошли, — сказала девочка провожающим, — не скучайте тут. — Недолго только, дядя Леня, — сказала Таня. — Ладно, мама, — ответила Ульянка, таща Валеева, как на буксире. В сыром воздухе холодела вечерняя ясность. Дорога блестела лужами, лужицами, водой в колеях, мокрой щебенкой. — Чудной все же Леня наш, — с улыбкой сказал Валерий

— Да положи ты эту утку! Вошел Валеев. Все посмотрели на него. Ульянка спряталась за маму и выглядывала из-за нее. Утка тоже выглядывала из-за мамы, но смотрела не на Валеева, а в угол, на Тихвинскую Божью Матерь. — Да что с тобой! Вот чудо, — сказала баба Надя. — Застеснялась. — Посмотри, Ульяшка, что тут! Ульянка повернулась к деду, увидела домик и сказала «ой». — Смотри, какой домик, совсем настоящий, видишь, как пахнет! Понюхай, — Татьяна подталкивала Ульянку к столу. Ульянка глянула на Валеева, вдруг улыбнулась хитро и подошла к нему, а не к домику. — Привет, — сказала она бодро. Валеев стоял молча. — Ну вот, не все же дяде Лене стесняться, пусть и девочка немного посмущается, — засмеялась Таня. Ульянка подошла к столу и стала смотреть на домик. Не отрывая глаз, она спросила: — Мы его съедим? Отчего-то всех смутил этот вопрос. — Поедим, а он опять пряниками покроется, — нашлась баба Надя. — Почему покроется? — Такой это домик волшебный. Ульянка осторожно протянула руку и провела пальчиком по выпуклым буквам «Тульский» (взрослые напряглись, изготовясь пресечь в случае необходимости любое

И как же вкусно и красиво пахло разными пряниками! Все заговорили разом, про доброту, про фантазию, про то, какой он родной человек, а Валееву хотелось сжаться, спрятаться — хоть в тот же домик, — но обязательно слушать, бесконечно слушать этот поток мягких слов. — Пусть сходит к Ульянке и приведет ее, а? — Валерий посмотрел на Татьяну. — Как, дочка? — Да конечно пусть. Ради такого дела… — Таня была растрогана. Прямо за дверью начиналась неширокая, но довольно крутая лестница, по которой он стал подниматься наверх, в мансарду. Но не пройдя и половины ступенек, задержался, услышав наверху строгий детский голос: — Господи-барбосподи! Ну что ты за человек такой! У ме­ня от тебя сердце болит, понимаешь? Все дочки как дочки, а ты на себя посмотри! Новое наденешь, как поросенок... Ох, божечки мои, ох мои божечки. Осторожно поднявшись наверх, он оказался рядом с комнатой, где обычно оставляли гостей, и, тихо постучавшись в приоткрытую дверь, заглянул. Ульянка сидела в кресле, держа на коленях зеленую встрепанную утку с желтым клювом. Увидев его, от неожиданности закрыла рот ладошкой, смотрела на него круглыми глазами. — Привет! — сказал Валеев. Ульянка, вместо того чтобы поздороваться, подхватила свою утку и, обогнув гостя, тихонько шлепая босыми ногами, побежала по лесенке вниз. Валеев постоял-постоял, да и поплелся следом, слыша снизу голоса: — Ты чего? Босиком! — А где дядя Леня? Ульяна!

— Так что, нам-то не покажешь? — продолжал интересоваться старший. — Я хотел сначала Ульяне, — пробубнил Валеев. Минуту-другую все молчали, было слышно, как скрипнул стул, баба Надя отхлебнула остывшего чаю, а Таня аккуратно складывала хрусткий конфетный фантик. Валеев знал, что его гостинец все расценят как очередную холостяцкую дурь, только Ульянка сможет его одобрить. Между Валеевым и остальными опять смеркалось взаимное недовольство. «Зачем только я приехал», — подумал Валеев с тоской. Он встал из-за стола, ни на кого не глядя, и вышел на пахнущую помидорами веранду. В потемках белели складки маминого платка. По окну задумчиво водила листьями ветка яблони. Он тяжело вздохнул, с усилием поднял гостинец и понес в тепло, непроизвольно замедляя шаг. Глаза обратились к подарку. Валеев хотел поставить домик на пол, да пожалел, поискал глазами табурет, но Валерий показал: ставь, мол, на стол. В считанные мгновения середина стола была расчищена. «Оп-ля», — обреченно сказал Валеев и осторожно потянул вверх платок: — Вот. — Да-а… Это… Ну-у, брат, ты воздвиг… Я не ожидал. Как гром на ровном месте, ей-богу! — басил Валера. — Да это же сказка! Это песня прямо! — Дядечка Ленечка! Сколько же это времени ты делал! Красоту такую! И все для Ульянки нашей? — Таня смотрела на него широко раскрытыми глазами. Баба Надя только головой качала восхищенно. Он хотел что-то сказать, но не сказал, просто стоял среди комнаты красный.

девочка. Без куртки, в одном платьюшке, хорошо еще — в сапожках. Идет и тащит ведро. «Деда, — говорит, — я по хозяйству помогла. Сейчас будем с бабой варенье варить». — Ты «бабу»-то не приплетай, — возмутилась Надежда. — Ребенок сказал, не я. Какое варенье, думаю… Глядь — а в ведре вишни. Неспелые, мелкие, с листьями вместе. Полведра без малого. — Хорошо еще маленькая, снизу только оборвала, — сказала Татьяна. — Господи, да что страшного! — проворчала бабушка. — Помогает ребенок, как может. Сами не объяснили, а ребенка… — Мама! Она знает, что нельзя ничего делать без спросу. Знает же? Видно было, что тема эта уже обсуждалась сегодня не раз, и полного согласия между Таней и родителями нет. Дед с бабой были настроены побаловать Ульянку, которую вообще любили все, особенно сейчас, когда Таня ждала прибавления. Ульянка не могла понять, что через пару месяцев перестанет быть единственным ребенком, круги семьи обовьются вокруг еще одного, нового человека, и многое тогда изменится. Она не понимала, но понимали все остальные и смотрели на нее с сочувствием. Доласкать, донянчить, додать все то, чего потом давать не получится и из-за чего время от времени будет посещать чувство вины, то законно, то понапрасну. — А ты, Лень, чего там на веранде такое поставил? — спросила Надежда. — Да вот, гостинец, — выдавил из себя Валеев, — Ульянке как раз. — Что за гостинец? — спросил Валерий. — Не знаю, она ж вроде наказана, — засомневалась Татьяна.

— Посадили наверху. Наказана, — недовольно сообщила Надежда. При этом было не совсем понятно, недовольна ли она тем, что внучка натворила, или тем, что с бедным ребенком так обошлись. — Ничего-ничего, — сказала Татьяна, разламывая сушку, — посидит, подумает. Не в угол же поставили, не на горох. Скоро от дачи вырубки останутся. Валеев поднял брови. — Слушай, — с удовольствием начал брат. — Сижу я утром после завтрака в комнате, Надя на кухне что-то рубит, режет. Щелк-щелк-щелк по доске. Чик-чик-чик. Заразительно так. — Что-то ты не особо заразился, — возразила Надежда. — Вот Ульянку, видать, и повело хулиганить по хозяйству, — прибавил Валерий строгости в голосе. — Хочешь сказать, это от меня пошло? — А от кого? Я, что ли, стахановское движение на кухне затеял? — Нет конечно. Если бы от тебя, она бы «Спорт-экспресс» читала, — ответила Надя сердито. — Что-о? Мы дров с Павлом сколько напилили? — возмутился Валерий. — Вы напилили, а она наломала, — сказала тихонько Татьяна; женщины засмеялись. Валерий приподнял грозно бровь и сказал: — Ты меня слушай, Леонид, я один тебе правду расскажу. Все, значит, заняты своим делом, — он подозрительно посмотрел на женщин, — а потом я чего-то спохватился… Ульянки нет! Позвали. Наверху нет, в комнатах нет, на веранде нет. Я одеваюсь, иду на улицу. И тут смотрю: идет к дому наша

сразу послушался: беременная. «Где же Ульянка?» — думал Валеев, бочком и на цыпочках проходя на веранду. На веранде пахло укропом и зелеными помидорами, лежавшими на всех подоконниках. Домик он поставил здесь же на стуле. Через несколько минут в широченных и коротковатых вельветовых брюках умытый Валеев сидел за столом. Лицо у него было бледное и торжественное. В доме брата был тот простодушный уют, в котором нет ни благородного вкуса, ни продуманного стиля. Старый немецкий шкаф орехового дерева, большая кровать с двумя подушками, покрытыми вязанными воздухами, пол выстелен полосатыми бабушкиными половиками. Круглый стол в середине комнаты одет клеенкой с рисунком из фруктов. На обклеенной обоями стене постукивали часы с кукушкой, в углу рядом с иконой Тихвинской Божьей Матери висел вырезанный из журнала постер «Спайс герлз». Противоположная стена, отделявшая комнату от кухни, поблескивала печными зеленоватыми изразцами. Некоторые плиточки хранили жар очага по полтора дня. У кровати стояла игрушечная коляска с лежащей в ней для чего-то деревянной толкушкой. «Куда же подевалась Ульянка?» — все хотел спросить Валеев, слушая футбольные проповеди брата, и еле улыбался. Его ни о чем не расспрашивали, рассказывали сами. О повышении Павла, о недавней буре в городе, о рыбалке. Воздух в доме был чуть сыроват, как бывает на даче после дождя, когда печь еще как следует не протопили. — Ульянка у нас сегодня выдала, — не без гордости ухмыльнулся брат. — Что? — Валеев перестал улыбаться.

отвернулось, и тут же еще одна ладонь разъяснила на стекле повыше прозрачную полынью для лица Валеры, брата. Брат сразу обрадовался, даже не успев удивиться. Потом оба лица исчезли, глухо хлопнула дверь внутри дома, потом еще одна. Дверь распахнулась, и на порог выкатились брат в меховых чунях, Надя с наброшенным на плечи полушалком и их дочка Татьяна с огромным животом. — Леня! Ну ты молодцом! — забасил брат, перебивая женские «здрасьте». — Человек, одно слово, с большой буквы. — Здрасьте. — А вовремя-то как, дядь Лень! Только мы у чая пристроились! — Идите, идите, идите все в дом скорее, — нетерпеливо сказала Надежда, укутавшись поплотнее в полушалок. — Ой, дядь Лень, а что это? Валееву не хотелось показывать домик никому, кроме Ульянки, или, по крайней мере, раньше Ульянки. — Это? Это так… пока… — Однако, боясь показаться нелюбезным, прибавил: — Сюрприз. Он разулся перед крыльцом: не хотел наследить. Грязь на мокрых брюках физически мешала идти в дом. Нет, сегодня он не будет ни чудным, ни молчуном. На веранде у порога толпилась обувь мужская, женская, детская, причем взрослая была стоптана и разбита, а Ульянкины босоножки и сапожки — совсем новые. — Ну чего ты там стоишь! — гремел Валерий. — Мне бы почиститься. Щетки у вас нет? — Дядя Леня! Это так не отчистить, пусть подсохнет. Пойдем, я из Пашкиного дам переодеться, — сказала Таня, и ее он