Предисловие

Признаться, я думала, что в последние годы Миша стихов не писал. Оказалось ~ потихонечку пишет… «Почему же ты не дал их для книги?» ~ удивилась я. Автор, верный своим оригинальным жизненным принципам, ответил: «Если я издам все лучшее сразу, то что же останется на потом?»…

Из моего же предисловия к первой книге М. Ромма «Заветное желание», 2004 г.)

И вот перед нами оно, обещанное – «оставленное на потом» и написанное в последние годы. Не скрою, что читая книгу, я была радостно удивлена: ибо здесь гораздо более отчетливо и уверенно, чем в первой книге («Заветное желание») перед нами предстает автор сильный, яркий, переждавший все многолетние упреки в «излишней традиционности», «романтизме», «старомодности» и проч. – и оставшийся самим собой, более того – превратившийся в зрелого и уверенного в себе поэта. Так и кажется, что все эти годы Миша Ромм скрывал под доброй улыбкой и напускной самокритичностью – бомбу. Пожалуй, такой бомбой может стать для читателей (особенно для тех, кто уже давно знаком с М. Роммом) его поэма, вошедшая в эту книгу. В ней необычно всё – от темы до изобретенной автором своей «роммовской» строфы, – форма которой, правда, не везде строго соблюдается, но даже это обстоятельство – еще одно проявление внутренней свободы автора. Для чего и для кого мы пишем? В чем смысл жизни?… – вот, пожалуй, главные вопросы, которые ставит перед нами М. Ромм и на которые сам же пытается ответить – при этом, как вы сами понимаете, наплевав на то, что кто-то когда-то уже неоднократно на эти вопросы отвечал. Последне обстоятельство и делает, на мой взгляд, простого стихотворца настоящим Поэтом. Цитировать наиболее удачные строчки, как это принято в предисловиях, пожалуй нет смысла: пришлось бы процитировать полкниги. Но всё же….

 
Мой грустный Пушкин ~ сказочный жираф.
Хочу тебе я в слабости признаться:
В моей стране я больше не король.
Великий, научи меня смеяться,
Или хотя бы рядом быть позволь.
Позволь мне, недостойному, быть равным,
На миг себя почувствовать тобой,
Быть дерзким, гениальным, своенравным,
Сразиться с этой чёрной пустотой!
 

Э. Ракитская

Золотая рыбка

 
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря.
Возрождение или разруха —
Повторяется эта история.
 
 
Говорит он: «Смотри-ка – корыто!
Ну чего еще, милая, надо.
В огороде кубышка зарыта,
Почему ж ты всё жизни не рада?!»
 
 
А она отвечает: «Скотина,
Прекрати надо мной издеваться,
Эта бедность, как паутина,
Не хочу в нищете унижаться.
 
 
Прекрати любоваться ты морем,
А подумай-ка, сволочь, о детях!»
Так поспорят, поспорят, поспорят…
И старик возвращается к сети.
 
 
Как же, Господи, хочется денег,
Чтоб считать их, не сосчитать!
А философ я или бездельник,
Я и сам не могу понять.
 

21.08.04

Гитара в Гулаге

Это стихотворение навеяно сонатой для семиструнной гитары, написанной Матвеем Павловым-Азанчеевым во время его заключения в советском концлагере.

 
Кружевные занавески
Тронул ветерок.
Переезды, перелески,
Запад и Восток.
 
 
Тот восток, где солнце гонит
Из тайги туман.
Строго голову наклонит
Призывник – пацан.
 
 
Солнце дремлет на подушке
В комнате пустой.
Две болтушки-хохотушки.
Праздник. Выходной.
 
 
Страх и подлость, кровь и слёзы,
И со всех сторон
Бьётся в воздухе морозном
Струнный перезвон.
 
 
Там – сзывают позывные
Танки на парад.
Здесь – очкарики смешные
Слушают, сидят.
 
 
Семиструнная гитара
В опытных руках
В новом веке, в мире старом
На семи ветрах.
 

Июнь 2004

Друзья и поклонники

 
Да, был я молод, чист и злобен,
И, в сущности, богоподобен,
Но мне тогда пришлось понять —
Порой приходится принять:
Принять поклонников отсутствие,
Принять насмешников присутствие.
 
 
С тех пор прошло лет двадцать пять,
И в жизни всё переменилось,
И оказалось, и случилось,
Что мне друзей не отыскать.
Приходится принять опять:
Принять поклонников присутствие,
Принять насмешников отсутствие.
 

Май 2004

«Слова, как живые, щекочут меня…»

 
Слова, как живые, щекочут меня,
То пенятся, то пузырятся;
То колокольцами в небе звенят,
То фыркнут и в нёбо вонзятся.
 
 
Как будто я в этом потоке тону,
Устало его разгребая,
Как будто я камнем спускаюсь ко дну,
Или к солнцу всплываю.
 
 
И вижу уже, как поверхность рябит,
Глазами ловлю отраженья,
Но кончился воздух. Прохлада манит
Продолжить мое погруженье.
 

Запах бензина

 
Запах отгоревшего бензина
Впитывает утренний туман
И сочится на сырые спины
Торопливых, сонных горожан.
 
 
В коконе из горечи и дыма
Души, заключённые в чулан,
Общей хворью связаны незримо,
Точно пролетарии всех стран.
 
 
Дружно ненавидя день вчерашний,
Нервно поглощая бутерброд,
Каждый за собой свой кокон тащит.
 
 
А когда морока дня пройдёт,
Полетит душа в эльфийской чаще
Бабочкой, не знающей забот.
 

Лесная принцесса

 
Зеленоглазое счастье моё,
Мне нравится взглядом следить,
Как сосны стараются тело твоё
В закатных лучах повторить.
 
 
Следить, как ты, холодом окружена,
Без плеска войдешь в облака.
Гладь неба, что озером сохранена,
Твоя разрушает рука.
 
 
Последний луч солнца по кронам скользнёт,
И вслед за тобою из леса
Сгустившийся сумрак к огню приползёт,
И хворост притащит принцесса.
 
 
Ты где-то бродила еще полчаса,
Не ясно, где руки, где сучья.
Вот мусор лесной у тебя в волосах
И нитка на куртке паучья.
 
 
А после взовьётся голодный костер,
И тени деревьев запляшут,
И ветер в лесу зашумит, словно хор,
Над маленьким логовом нашим.
 
 
Вода в котелке затрепещет опять,
И я говорю, засыпая,
А может быть, только пытаюсь сказать:
«Жена, поздновато для чая!»
 

Мастер снов

 
Где живет мастер снов?
В недостроенных зданиях?
В невозможных проектах или дерзких мечтах?
В уверениях и обещаниях,
В нерождённых словах?
 
 
Почему он так щедр, раздавая сокровища:
Бриллианты – для алчных скупцов.
Для охотников – львы, для героев – чудовища,
Толпы гурий – для глупых юнцов.
 
 
Снится встреча влюблённым, свобода —
преступнику,
Снится домохозяйке, что пол подметён,
Примирение – вероотступнику,
А бессонному – сон!
 

Мои друзья

 
Мои друзья почти богоподобны.
Соревноваться с ними? Да куда мне!
Один – под камнем в подмосковной Лобне,
Другой лежит в Малаховке под камнем.
 
 
А Тимофеев жарится в Айове,
Лямпорт за жизнь сражается в Нью-Йорке,
И я один. Сердито хмурю брови,
Сижу в Москве, как голубь на помойке.
 
 
К чему я это? Мне ворчать не надо —
Меня пока не выбросили в урну.
Вон, Петя Берлянд – на «Каховской». Рядом,
А словно на каком-нибудь Сатурне.
 
 
Разводит жизнь, когда выводит в люди,
Довольно насмеялись, нашумелись!
Друзья мои, как птицы, разлетелись.
Других уже, наверное, не будет.
 

«Когда невидимые барабаны бьют»

 
Когда невидимые барабаны бьют
В моем мозгу энергией гудящей,
То океаны с жизнью, в них кипящей,
Приливами луны сиянье пьют.
 
 
Земля, как колба с лавой, в ней бурлящей,
Покорно совершает свой маршрут,
И ярость Солнца по пространству тащит
Галактика в моем сознанье. Тут.
 
 
То барабаны бьют в моем мозгу,
То кровь моя пульсирует им в такт:
Я просто за автобусом бегу,
 
 
За мной бежит инсульт или инфаркт,
Но все равно, принять я не могу
Ничтожности своей прискорбный факт.
 

10.01.05

Третье сентября

 
Листья в воздухе, как стая птиц.
Тёплый день еще о лете помнит.
Солнце заблудилось меж ресниц.
Слишком нежным кажется оно мне.
 
 
Все такой сияет красотой,
Как же мне поверить в сцены эти:
Листья сорваны взрывной волной,
Мёртвые разбросанные дети.
 
 
Денежки рекою полились,
Кто-то потирает лапки крысьи.
А они на небо поднялись,
Дружные, как умершие листья.
 

Буратино

 
Кажется, если получше всмотреться,
Кажется, если напрячься немного,
Можно увидеть: не заперта дверца,
Можно почувствовать бога.
 
 
Солнце восходит, и алые снова
Стены домов в высоте.
Кажется, этот рассвет нарисован
Кем-то на тонком холсте.
 
 
Зритель случайный, войду за кулисы,
В театре оставшись пустом.
Страшно, а вдруг только черные крысы,
Там, за красивым холстом?
 

07.03.05

«В моей душе живет стихотворение»

 
В моей душе живет стихотворение,
Красивое и чистое, как лёд.
Оно во мне томится, как растение,
Что из зерна наружу прорастёт.
 
 
И чувствую в немом оцепенении,
Как медленно оно во мне поёт,
Но я погибну в день его рождения —
Оно меня на части разорвёт.
 

20.02.05

В той далёкой квартире

 
В той далёкой квартире, где молочными были зубы,
Огоньками мерцала новогодняя ёлка,
Там есть щель, где лежит юбилейный рубль,
Тайны жизни и смерти на книжной полке.
 
 
Там из кухни в комнату входит мама,
В круглой вазе оранжевые мандарины,
На стене висит, заполняя раму,
Мелко вышитый крестиком замок старинный.
 
 
Раскрошатся скалы, сотрутся лица,
Со своих орбит улетят планеты,
А на ёлке будут шары светиться,
Ничего не изменится в доме этом.
 

05.12.04

Лампа

 
Приходит строка, как внезапность теракта,
И рифмой наполнится рот.
Два слова – два медных, блестящих контакта:
Разряд между ними живёт.
 
 
Разряд – и неон начинает светиться,
Невидимый в белом стекле,
И образов жёсткие бледные лица
Видны в отступающей мгле.
 
 
Хочу их прогнать, погасить, отвернуться
От глаз их, от ласковых рук,
Но поздно, уже невозможно очнуться,
Не пройдя этот круг.
 

09.11.04

Ноябрьский мотив

 
Где осень в плаще своем мокром сутулится,
А небо – покинутый храм,
Все чаще до боли знакомые улицы
Приводят к закрытым дверям.
 
 
Всё так узнаваемо, и вдруг покажется,
Что юность вернулась опять,
И надо взлететь по ступенькам, отважиться,
И в дверь позвонить, постучать.
 
 
Не это ли старости первые признаки,
Потрёпанной жизни моей?
Всё больше домов, где живут только призраки
В них живших когда-то друзей.
 

07.10.05