«Постревизионисты» соглашаются с «ревизионистами», что Соединенные Штаты заняли активную позицию в мировых делах задолго до 1947 г. и показали свою враждебность советским намерениям как минимум еще в 1944 г. Тем не менее, они отказываются говорить об изначальном антисоветизме Вашингтона в делах Восточной Европы. Утвердив в этом регионе западную демократию и свободу торговли, США, в конечном итоге, усилили бы и собственные позиции за счет СССР, но американцы действовали на этом направлении, не представляя в полной мере, как много нужно еще жертвовать ради достижения этих целей. Следствием этого стало признание Вашингтоном подконтрольных Москве правительств в Польше, Румынии и Болгарии. Соглашаясь с «ревизионистами» в том, что прекращение поставок по ленд-лизу стало недружественным шагом со стороны США, «постревизионисты» обращают также внимание на особенности внутреннего законодательства Соединенных Штатов и подчеркивают неоднозначное отношение к СССР со стороны многих конгрессменов. Говоря об участии Москвы в послевоенном устройстве Европы, они не усматривают в действиях Сталина элементы мессианской революционной идеологии, однако замечают экспансионистский характер советского поведения на континенте, который не мог не вызвать ответной и однозначно негативной реакции со стороны Запада.

С конца 1980-х годов, на фоне перемен, происходивших в Советском Союзе, открытия ранее недоступных архивных фондов как в СССР (после 1991 г. – в России), так и в США, интерес историков к проблеме американских оценок Советского государства и его политики в годы Второй мировой войны получил новый мощный импульс. До конца 1990-х годов в Соединенных Штатах и других западных странах вышла масса научных работ, так или иначе затрагивающих тему советско-американских отношений, в том числе столкновение интересов двух стран на европейском пространстве. Были введены в оборот новые источники, посвященные деятельности Ф. Рузвельта, Г. Трумэна, И. Сталина, видных государственных и военных деятелей Соединенных Штатов и СССР, послов США в Москве, записи бесед различных лиц, ответственных за выработку внешнеполитической концепции Вашингтона. Исследователи приступили к более глубокому рассмотрению (и этот процесс сегодня успешно продолжается) всех проблем сотрудничества СССР и США, достижений и просчетов лидеров обеих стран. В работах У. Кимболла, Дж. Гэддиса, П. Бойля, Р. Эдмондса, Л. Гарднера, Д. Мэйерса, Д. Дилкса, Дж. Эриксона, Дж. Харпера, М. Столера, Дж. Робертса, Р. Даллека и других авторов анализируется целая совокупность факторов, влиявших на советско-американское взаимодействие в годы войны; факторов, которые имели геополитический, военный, экономический и идеологический характер¹⁷.

В то же время историк М. Макколи говорит о том, что в «постревизионистском» направлении появилась сегодня еще одна ветвь, к которой он относит, прежде всего, работы Дж. Гэддиса и, очевидно, свои собственные¹⁸. Исходя из этой последней интерпретации событий, связанных с ростом напряженности в межсоюзнических отношениях и истоками холодного противостояния двух систем, США и Великобритания нуждались в годы войны в сталинской России для разгрома Германии и Японии и соответственно строили на этом свою стратегию. Действия СССР помогли достаточно быстро добиться необходимой победы при сравнительно незначительных потерях западных союзников. Однако цена за эту стратегию, которую пришлось заплатить Вашингтону и Лондону, состояла в том, что на международной сцене появилось еще более мощное, но менее понятное тоталитарное государство, управляемое из Москвы. Политика США в отношении СССР с весны 1945 г. может быть определена как политика «сдерживания» (термин Дж. Кеннана), направленная на противодействие намерениям СССР переделать мировой порядок таким образом, что он представлял бы для западных интересов такую же угрозу как гегемония Германии и Японии. В ходе войны Рузвельт, Трумэн и их помощники прекрасно осознавали проблему распространения влияния России в Европе. В то же время они безуспешно пытались разрешить дилемму – как, оказывая помощь СССР в разгроме Германии, добиться ее подчинения статьям, изложенным в Атлантической хартии 1941 года.

Говоря об американских оценках России в 1941–1945 гг., М. Макколи, в частности, отмечает, что президент Рузвельт в оценках текущей военно-политической ситуации и роли Америки в будущих международных делах оказался опытным последователем идей Вильсона. Он отстаивал необходимость создания новой организации планетарной безопасности, искореняющей старую систему баланса сил. Благосклонно относясь к требованиям Советского Союза в области обеспечения своих насущных государственных интересов, Рузвельт понимал, что «после разгрома Германии силы Советов могут продвинуться в образовавшийся вакуум и даже достигнуть Атлантического океана». Президент считал, что США и Великобритания не смогут вести новую войну против СССР, полагая, что Советский Союз не представляет непосредственной угрозы для Соединенных Штатов, а мир достаточно велик, чтобы в нем смогли ужиться эти две державы. Рузвельт видел в Сталине союзника и в антиколониальном движении. Одной из своих главных задач он считал привлечение СССР к активной работе в Организации Объединенных наций. Однако он не мог открыто согласиться с требованиями советского лидера в Восточной Европе, поскольку это полностью противоречило бы идеям Вильсона¹⁹. Он оказался в тисках – на международной арене он был готов следовать политике, исходящей из существующих реалий, но у себя дома должен был оставаться четким последователем политики Вильсона. Такое поведение было необходимо, в частности, для миллионов граждан США польского происхождения²⁰.

Рузвельт умер, так и не доведя до конца дело объяснения американскому общественному мнению необходимость уступок Советскому Союзу в Восточной Европе. М. Макколи, вслед за Дж. Гэддисом, замечает в этой связи, что на Сталина следует возложить бóльшую ответственность за начало холодной войны, поскольку в тот период, когда в Белом доме появился новый президент, «именно в силах советского лидера было наладить нормальные рабочие отношения с Соединенными Штатами». Историк добавляет, что ни Сталин, ни Трумэн не хотели начала такого противостояния, но возможно в 1945 году они оба уверовали в то, что именно их системы, в конце концов, окажутся в роли лидеров будущего мира. Плюс к этому на Сталина большое давление оказывала необходимость поддержания своего контроля во внутригосударственных делах, что подразумевало ужесточение отношений с Западом²¹.

В западной историографии не ослабевает интерес к личностям, принимавшим в годы Второй мировой войны важнейшие решения, касающиеся стратегии вооруженной борьбы и характера будущего мирного устройства. Главное внимание приковано, конечно, к Рузвельту, Сталину и Черчиллю. В своем труде «Франклин Д. Рузвельт и американская внешняя политика, 1932–1945: С новым послесловием»²², основанном на большом количестве источников, Р. Даллек попытался доказать, что большинство историков не смогли полностью вникнуть в сущность внешней политики Рузвельта. Исследователи фокусировали внимание на ее недостатках, тогда как оставляли в стороне те сдерживающие факторы, с которыми приходилось иметь дело президенту. Имеется в виду, что Рузвельту всегда приходилось поддерживать баланс и находить компромисс между общественным мнением и направленностью внешней политики. Говоря о механизме принятия им решений в международных делах, Даллек приводит пример, что в предвоенные годы Рузвельт не имел возможности убедить своих граждан в необходимости начать подготовку к войне и оказать помощь потенциальным союзникам. Вместо этого президент вынужден был позволить событиям говорить самим за себя, меняя отношение американцев к происходящему в Европе и Азии.

В другой своей работе «Потерянный мир»: лидерство во времена ужаса и надежды, 1945–1953» Р. Даллек поставил перед собой задачу не обвинять тех или иных лидеров в скатывании к холодной войне, а «подчеркнуть их просчеты и необдуманные действия, которые вызвали продолжительные распри и страдания». На основе же изучения прошлых ошибок предложить затем «альтернативы, которые могли бы быть применены для более широкой международной гармонии»²³. Тем не менее, автор явно ангажировано относится к действиям Советского Союза и обвиняет прежде всего Сталина в начале послевоенной конфронтации: «отказываясь от предположений, что более сговорчивые действия по отношению к Западу могут привести к долгосрочным хорошим отношениям, Сталин помог погрузить мир в новый виток напряженности и конфликтов, которые грозили миру даже большими разрушениями, чем перенесенные во Второй мировой войне»²⁴. Основную вину советского лидера Р. Даллек видит в желании ввергнуть планету в привычную систему противостояния. И если Рузвельт желал видеть будущий мир единым, а сферы влияния считал неизбежным злом, «реальностью, которую пока нет надежды отменить», то Сталин, «независимо даже от ошибок своих западных партнеров, разжигавших его недоверие, был именно тем человеком, кто уверовал, что в послевоенный мир – это продолжение традиционного соперничества между великими державами, то есть то, что стали называть холодной войной²⁵.

В трудах У. Кимболла, посвященных Рузвельту, Черчиллю и их отношениям со Сталиным, четко прослеживается тенденция заглянуть в глубинные мотивы принятия лидерами Большой тройки важнейших внешнеполитических решений. В работе «Жонглер: Франклин Рузвельт как государственный деятель военного времени»²⁶ историк исследует проблему видения президентом структуры послевоенного мира, разбирая в подробностях характер тех задач, которые он ставил во время Второй мировой войны, суть его далеко идущих политических целей. Исследователь также считает, что в свете происходящих в мире изменений внешнеполитические суждения президента, которые считались мало практичными в годы холодной войны, могут теперь оказаться востребованными. В труде «Сплоченные в войне: Рузвельт, Черчилль и Вторая мировая война» У. Кимболл разбирает непростые отношения между руководителями двух государств, имевших много противоречий, но объединенных общей целью борьбы против агрессоров. Он справедливо критикует Черчилля, который своей оппозицией быстрейшего вторжения в Европу через Ла-Манш, создал много трудностей во взаимоотношениях со Сталиным не только для себя, но и для Рузвельта. Черчилль поддерживал инициативы президента по созданию ООН, послевоенному сотрудничеству великих держав, но ни в коем случае не желал осуществления всего этого за счет ослабления Британской империи и удара по ее интересам на европейском континенте. В то же время Рузвельт понимал, что Москва не потерпит никакого солидного британского присутствия в Восточной Европе. Кимболл замечает, что еще до Ялтинской конференции 1945 года Черчилль с тревогой заключил, что президент США действительно верит, что может вести дела со Сталиным и доверять ему и поэтому согласится на уступки в Польше, Чехословакии и других странах. Не в последнюю очередь в связи с этим, во время переговоров в Москве со Сталиным в октябре 1944 г. и дискуссий вокруг т. н. «процентного соглашения» по Балканам «Черчилль стоял твердо относительно Греции, поскольку считал, что статус Британии как великой державы должен быть подвергнут испытанию»²⁷. Можно согласиться с присутствием в поведении Черчилля сильных имперских устремлений, которых Кимболл не находит в действиях Рузвельта, желавшего, по мнению историка, на протяжении всей войны, прежде всего, сохранения Большого союза. Однако нельзя не отметить, что и для Великобритании, и для США Греция, равно как и Турция, стали вскоре важнейшими опорными пунктами и зонами военно-политического присутствия в непосредственной близости от советских границ и путей выхода ВМФ СССР из Черного в Средиземное море.

Открытие в 1990-х годах новых документов стимулировало в западной историографии продолжение исследований, посвященных причинам послевоенного раздела Европы и началу холодной войны. О том, какую роль в ее эскалации сыграли противоречия между великими державами по судьбе Германии, говорится в работе Марка Трахтенберга «Построенный мир: процесс европейского урегулирования, 1945–1963»²⁸. Автор разбирает отношение лидеров СССР и США к проблеме сфер влияния, говоря о том, что и Америка, и Россия по окончании боевых действий желали сохранения статус-кво в Европе. Но одновременно задается вопросом, что тогда привело их к конфликту, который едва не вылился в ядерный холокост? Ответ, по мнению Трахтенберга, нужно искать в противоречиях по германскому вопросу, он составляет сердцевину начала холодной войны. Только шаги к разрешению этого вопроса в последующее время смогли поддержать относительно стабильный мир.

Солидные исследования по причинам послевоенного раздела Европы, взаимоотношениям великих держав в период нарастания между ними противоречий в конце Второй мировой войны и в последующие годы проводят американские ученые П. Кеннеди и У.И. Хичкок. В работе под их редакцией «От войны к миру: Измененный стратегический ландшафт в ХХ веке»²⁹ собраны 11 статей ведущих западных историков международных отношений, в которых разбирается позиция прежде всего США, Великобритании, Франции, Германии по вопросам безопасности, образования на континенте после Первой и Второй мировых войн блоковых систем. К сожалению, роли СССР (России) в происходивших событиях уделяется не столь значительное место. В труде У.И. Хичкока «Борьба за Европу: Бурная история разделенного континента с 1945 г. по настоящее время»³⁰ говорится, в том числе, о влиянии Второй мировой войны на политику лидеров западных стран и СССР, действиям Москвы и Вашингтона по разрешению европейских проблем. Среди прочего историк подчеркивает моменты сопротивления европейцев жестким указаниям со стороны великих держав.

Значению применения США атомной бомбы, ядерному фактору и его влиянию на начало холодной войны посвящено немало исследовательских работ. Хотелось бы выделить в этой связи интересную книгу Р. Лифтона и Г. Митчелла «Хиросима и Америка: пятьдесят лет отрицания»³¹, многие тезисы которой идут вразрез с представлениями о вынужденности тотального уничтожения американским ядерным оружием японских городов ради достижения быстрейшей победы. Историки, используя многие материалы, ставшие доступными лишь недавно, подвергают критическому анализу действия правительства США по манипулированию общественным мнением сразу после взрывов в Хиросиме и Нагасаки. Они разбирают в этой связи доклады о радиационном заражении, запреты на распространение сведений о разрушениях на земле, обескураживающие дискуссии по поводу альтернатив атомной бомбардировке, ее «военной необходимости», полагая, что атомный удар только частично обосновывался военными факторами. Анализируются действия по засекречиванию в США ученых и всех их документов для того, чтобы предотвратить дискуссии и публикации по ядерной проблеме, исходящие не от военных. Добавляя новые штрихи к портретам политиков и военных того переломного момента истории, авторы пытаются проследить за их мотивами действий, отмечая, что последние не всегда были чистыми и искренними, как это принято думать. Историки рассуждают также о роли Трумэна в вопросе о применении атомной бомбы, склоняясь к мысли, что новый президент был скорее человеком, давшим согласие на этот шаг, чем лицом, настоявшим на таком решении.

К сожалению, не во всех книгах, вышедших в западных странах в 1990-е годы и основанных на новом архивном материале, воссоздается беспристрастная картина событий, связанных с отношениями СССР и США в годы Второй мировой войны и в период начала холодного противостояния. Крах Советского Союза, распад социалистического блока породили у некоторых историков тенденцию отождествлять все эти события с проявившейся сразу после окончания боевых действий враждебностью политики Москвы по отношению к Вашингтону и Лондону, изначальной ущербностью советского внешнеполитического курса на европейском пространстве. В работе Дж. Л. Гэддиса «Мы теперь знаем: Переосмысление холодной войны»³² с привлечением множества разнообразных источников исследуются события, покрывающие в основном ранний период противостояния сверхдержав на мировой арене. Гэддис говорит о том, что в конце войны Сталин верил в возникновение следующего конфликта между конкурирующими капиталистическими странами, полагал, что рабочие во всем мире будут едины, и что Советскому Союзу нужно только дождаться, когда капиталисты уничтожат сами себя. Советский лидер не сумел осознать, что его агрессивное продвижение в Центральную Европу объединит капиталистические нации против него самого. Автор считает, что если кто и может быть обвинен в начале холодной войны, то это именно Сталин. Тому причиной характер его личности и стиль правления. Несмотря на то, что свои империи после 1945 года были основаны как СССР, так и США, в первом случае это была империя по принуждению, вторая по согласию. То есть Гэддис уверен, что западноевропейские страны активно искали поддержки у США, тогда как в Восточной Европе СССР вынужден был подавлять неизбежное сопротивление советизации. Говоря о ядерном оружии, автор не оставляет без внимания его деструктивное влияние на климат международных отношений, однако, подчеркивает, что оно делало неразумным прямой вооруженный конфликт между США и СССР, даже тогда, когда Америка имела подавляющее превосходство в этом виде оружия над Советским Союзом³³.

В книге Гэддиса можно найти немало важных заключений. Но весьма спорными представляется утверждение об агрессивном характере советского продвижения в Центральную Европу, разоренную войной и получившую свободу именно из рук Красной армии. Именно она внесла решающий вклад в победу над Германией с ее человеконенавистнической идеологией и практикой. Если говорить об противоположности «империй» СССР и США, не следует забывать об экономическом состоянии этих стран в конце войны, возможностях выделять деньги на программы помощи другим нациям, различиях во внутреннем положении самих государств Европы накануне и в годы Второй мировой войны, которое не могло на влиять на характер их режимов и уровень жизни после 1945 г. Монопольное же владение американцами ядерным оружием и дальнейшее форсированное его наращивание даже в условиях испытаний СССР собственной атомной бомбы вылилось в разработку в США целого ряда военных планов удара по Советскому Союзу. Кроме того, отказ Рузвельта официально информировать Москву о ядерных достижениях США не мог не восприниматься Сталиным как явное недоверие, граничащее с возможностью будущего силового давления. Этот момент в причинах свертывания сотрудничества двух стран, взаимных оценок друг друга, причин нарастания конфронтации требует дальнейшей тщательной разработки.

Следуя в русле «постревизионистской» школы изучения холодной войны и стремясь глубже рассмотреть глубинные предпосылки послевоенной конфронтации между великими державами, Дж. Гэддис не останавливается на достигнутых выводах и даже пытается внести в них определенные коррективы. В своей очередной книге «Холодная война. Новая история»³⁴