– Но дёргает очень сильно. И голова продолжает болеть. Когда хожу, круженье опять же.

– Странно, а мне показалось, вы хорошо себя чувствуете. Кушаете с аппетитом. Купаться ходили, – в деликатной форме намекая на мои симуляционные потуги, ответила сестра.

Бинтовать голову она не стала, помазала подсохший струпик йодом и упорхнула, напоследок сообщив, что перед выпиской меня посмотрит доктор.

Видел я этого доктора два раза. И оба раза он был еле тёплый.

Вот ведь коновалы! У меня же – ЗЧМТ, по всем симптомам – сотрясение мозга! Сознание я терял? Терял, причем неоднократно. Тошнота была? Ещё какая, барону Экгардту галифе уделал. Жалобы на головные боли высказываю? До настоящего, между прочим, времени.

Двадцать один день я должен наблюдаться в нейротравме в условиях стационара. Три полных недели! Я не требую, чтобы томографию головы мне сделали, таких технических возможностей у них, понятно, нет, но проверить, устойчив ли я в позе Ромберга, они могут? Хм, если, конечно, этот Ромберг успел свою каверзную позу придумать. Ни одного укола мне не поставили!

Без повязки на голове я ощутил себя голым. Во сне так бывает. Белый день, многолюдное место, проспект Ленина. Хочешь прикрыться и не можешь. И проснуться не получается.

Завыть впору волком от отчаяния или заплакать. И то и другое одинаково глупо, а второе к тому же стыдно взрослому мужику.

Ничего умнее я не нашел, как вернуться на лежанку под навесом, забраться под одеяло, закрыть глаза и притвориться спящим.

Официально никто меня не выписывал из околотка!

Но и упираться в моём бомжовском положении резона не было. Тут люди кругом бывалые. Я им – на один зуб. Только ненужное внимание к себе привлеку. А мне надо в серединке держаться.

Рывком я сел на топчане, сбросил одеяло, осенённый мыслью. Снял куртку, разогнул усики у эмблемок в петлицах и вытащил их, чтобы не принимали меня за артиллериста. Спец, он и в Африке спец. Наверняка у них дефицит пушкарей. Поставят к трехдюймовке, которую я только перед музеем Вооруженных сил в Москве видел. С насмерть заваренным казёнником или как он там правильно называется. Куда, короче, снаряды засовывают. Винтовку и наган я поскорее освою. Артиллеристам, им математику надо хорошо знать, а я давно не практиковался. В мае месяце попробовал старшей дочке задачу решить, битый час пропыхтел и не справился. За седьмой класс! Программа сейчас, правда, очень сложная.

На месте эмблем остались тёмные крестики. Я потёр воротник землей, и они менее заметными стали.

В дембельских альбомах зенитчиков обязательно присутствовал хвастливый девиз: «Слава тем, у кого на петлицах золотые скрестились стволы!».

А в недолюбливающей нас пехоте говорили: «Да им все по барабану! Не зря в эмблеме-то у них две елды скрещенные!».

Итак, я лейтенант из корпуса Мюрата^[28]. То бишь, штабс-капитан из рассеянного красными отряда полковника Смирнова. Кстати, почему Смирнова? Ну потому что фамилия распространенная. Простая русская. Смирновых, их так же много, как Ивановых и Кузнецовых. Ещё потому что командир нашего артполка – Смирнов. У меня узко прикладное мышление, я не умею придумывать образы. Фантомы получаются безликие, бестелесные. С реального прототипа легче срисовать.

Я объёмно представил полковника Смирнова. Кряжистого, лысоватого, с седыми висками, с рубленым сухим лицом. Бесконечно усталого, ломающего третью войну. Пахаря. Блин, не терплю это слово! Один сильно неуважаемый мною прокурорский чиновник обожает так себя величать.

Стоп, Миша, не надо растекаться по поверхности! Сконцентрируйся на главном.

В отряде я командовал взводом. Большого начальника изображать опасно, ибо не знаю ни стратегии, ни тактики. Но и рядовым прикидываться глупо. Чин не позволяет, да и возраст мой далёк от юношеского. Где мои семнадцать лет? Численность отряда? Около двухсот человек. Три роты. Мелкой рыбешке через ячейку легче проскочить.

И снова я замотал головой в отчаянии. Ведь помимо этих неуклюжих отмазок нужна биография. Не вытянуть мне её на фантазиях. Нужны факты, даты, имена, привязки к местности!

Не усидел я под навесом. Человек – существо стадное. Отправился искать Баженова. Единственного здесь человека, с кем у меня заладился контакт. Срочное дело к нему возникло.

Прапорщик писал письмо левой здоровой рукой. Перед ним стояла склянка с чернилами, в которую он обмакивал перо. Прежде чем он успел инстинктивно закрыть лист ладонью, я схватил первые фразы: «Здравствуй, мама! Извини за ужасный.»

Составленная из уродливых разнокалиберных букв строчка причудливо изгибалась.

– За помощью к вам, Виктор! – по-приятельски приязненно, ударяя на второй слог, обратился я.

Прапорщик поднял голову. Раздражения оттого, что ему помешали, я не заметил.

Я вовсю изображал из себя бодрячка:

– Выписывают меня, Виктор! После обеда пойду в роту. Не придумаем мы с вами сообща, как построить мне фуражку? А то ощущаю себя как на паперти!

Баженов задумался над чужой проблемой. Оттопырил нижнюю губу, сдвинул брови. И искренне заулыбался, найдя решение:

– Михаил Николаевич, а я вам дам денег. В обозе есть такой ротмистр Загибалов-Лось, нестроевой. У него целый цейхгауз^[29].

– Право, неудобно. – Подняв вверх указательный палец, я поставил свое условие: – Но это в долг, учтите. Как только я приподнимусь, сразу верну!

В ясных глазах прапорщика мелькнул вопрос. Очевидно, по поводу нового для него термина. Я внутренне поёжился. Опять контроль за лексикой утратил!

– Пойдемте, – Баженов решительно засобирался.

– Допишите сначала.

Но прапорщик сложил незаконченное письмо и спрятал в нагрудный карман:

– Долго ждать придется, Михаил Николаевич.

В тесных сенях мы столкнулись с морщинистой согнутой старухой в чёрном платке. Когда расходились, женщина что-то пробурчала себе под нос.

– Неприветливая у вас хозяйка, Виктор, – обернулся я к прапорщику.

Баженов кивнул:

– А что вы хотите? Оба сына у красных. Под это дело казаки у неё корову со двора свели.

– Смотрите, как бы она крысомора в щи не подсыпала!

Ротмистра с двойной фамилией мы разыскали в богатом доме под железной крышей. Нагломордый денщик отказывался вызвать ротмистра на улицу, вступил в пререкания, прапорщику пришлось прикрикнуть на него.

Загибалова-Лося, по всему, мы вытащили из-за стола. Хмельной, он не сразу понял, чего от него хотят.

Ротмистр раскачивался с пятки на носок, скрипел хромачами, музыкально позвякивал шпорами. На лбу его блестела испарина. Бакенбарды, обрамлявшие продувную физиономию и почти сросшиеся с топорщившимися усами, мягко шевелил ветер. Тушистое тулово офицера было туго затянуто в новенький френч оливкового цвета с накладными карманами.

«Вот это настоящий «мундир английский», – подумал я. – Не чета моей грубой «мапуте»^[30] пошива Верхне-Ландеховской фабрики номер семь».

– Сто гусей, – сипло заявил Загибалов-Лось, когда, наконец, уловил суть нашей с Баженовым просьбы.

– Побойтесь Бога, господин ротмистр! – возмутился прапорщик. – Я в Харькове брал за четвертной билет!

Загибалов-Лось выпучил мутные, в красноватых прожилках глаза:

– Что-с? За четвертной-с?! Ну вот и езжайте туда. ик. в Харьков, где за четвертной-с.

И он повернулся, показывая, что торг здесь неуместен. А одновременно продемонстрировал свою необъятную спину.

Мне хорошо знаком такой тип людей. Сытые, наглые, неразборчивые в средствах, лезущие по головам. Номэн иллис легио^[31]. С ними бесполезно бороться, праздник будет на их улице. Они не признают правил и не выходят драться один на один.

– Пойдемте отсюда, прапорщик, – попросил я.

Однако Баженов проявил неожиданную для меня настойчивость. Как метеор, он устремился в дом вслед за удалявшимся ротмистром. Дробью простучал по ступенькам крыльца, взбегая.

Мне оставалось только ждать. Мимо протарахтело несколько повозок, последняя полностью потонула в сером шлейфе пыли. По бокам повозок, свесив ноги в сапогах и в ботинках с обмотками, сидели корниловцы. На коленях у всех лежали винтовки. В каждой телеге – станковый пулемет со щитком. Мне показалось, что я увидел давешнего сурового подпоручика, который конвоировал меня на окраину села.

Я обернулся на скрип двери. С крыльца спускался прапорщик Баженов. Положив на предплечье донцем, держа снизу за козырек, он торжественно нёс фуражку.

– Меряйте, Михаил Николаевич!

В некотором сомнении я повертел фуражку в руках. Крохотный лакированный козырек, чёрный бархатный околыш, красная тулья, белые выпушки. В отличие от фуражек Советской и постсоветской армий в ней не было стальной пружины, обручем распирающей верх.

Никто не зачислял меня в штат ударной части. Следовательно, никто не дал мне права носить фуражку именного полка. Я, честно говоря, рассчитывал, что Баженов поможет достать какую-нибудь скромную, полевую.

Но деваться было некуда. Я посадил головной убор на голову, ребром ладони проверил, пришлась ли по центру лба кокарда. Потом одним движением, взяв правой рукой за козырек, левой чуть сминая верх со стороны затылка, заломил головной убор направо.

– Замечательно, господин штабс-капитан! – одобрил прапорщик.

– И сколько вы отстегнули этому мироеду?

– Ха! – Баженов стукнул в ладоши. – Угадайте, на сколько сбил цену?

– Не люблю гадать. Думаю, что немного. Целковых десять? Что? Неужели – пятнадцать?

Прапорщик даже расстроился:

– С вами неинтересно, Михаил Николаевич! На десять рублей еле уломал против заявленной сотни! Воистину мироед!

Я по-приятельски полуобнял Баженова за плечо. Отмечая, что он не отдернулся, как давеча на речке.

– Скажу вам, Виктор, что, имея дело с подобным экземпляром хомо сапиенса, вы достигли феноменального результата!

Прапорщик засмеялся. Оказывается, я пошутил.

– А в какую роту вас определили? – поинтересовался Баженов. – В третью? Капитан Кромов к себе взял?

Я замялся. Никто меня никуда не определял, вопрос такой вообще не ставился. Может, меня вообще прямиком в контрразведку закатают для выяснения личности.

– Пока точно не знаю. Сейчас пойду в штаб. Пусть решают. Кстати, подскажите, кто в настоящее время, это самое, командует полком?

– Полковник Скоблин.

– А-а-а, – покивал я с умным видом, – Николай Владимирович.

Прапорщик отреагировал на мою осведомленность вопросом:

– Вы знакомы?

– Да так, немного. Вряд ли он меня помнит, – я подпустил тумана.

Не признаваться же, ёлки зеленые, в том, что мы с полковником знакомы в одностороннем порядке. В литературе больше освещен период его деятельности в эмиграции, когда, будучи завербованным ОГПУ он организовал похищение председателя РОВСа генерала Миллера. О боевой биографии Скоблина мне известно мало. Помнится, при штурме Екатеринодара в штабс-капитанском чине он временно принял командование корниловским полком после гибели Неженцева. Он ведь молодой совсем, Скоблин, лет двадцать пять ему сейчас.

Я решил не тянуть кота за причиндалы и действительно двигать в штаб. Будь что будет. Не должны они меня без разбирательств обидеть. В людях у них дефицит, это мне доподлинно известно. Особенно в таких Рэмбах как я. Кхм.

Баженов набивался в провожатые, но я в мягкой форме отговорился. Подумал – одному больше свободы для маневра.

«В смысле, пройти мимо, если не вдруг решусь? Разве не так, Миша?»

Я физически чувствовал, как с каждым шагом ноги наливались свинцом, как заплетались они одна о другую, намереваясь унести туловище, бесцельно болтающиеся руки и голову, неправомерно увенчанную фуражкой славного полка, в проулок. Это не я шел, это некий зомби пеше-шествовал.

Я уже присмотрел проулок, в который нырну. В него как раз пацанка хворостиной козу загоняла.

«Слякоть, – подумал зло. – Амёба! Ничего не можешь!»

И, резко повернувшись, зашагал прочь от заманчивого проулка прямиком к большому дому, над крыльцом которого волновался трёхцветный флаг. В голове звенела торричеллиева пустота. Я понимал, что заготовки мои шиты белыми нитками, и решил положиться на импровизацию.

Загадал – если до штаба окажется чётное число шагов, всё срастётся. Чтобы так получилось, пришлось последний шажок сделать маленький, приставной. Шулерский.

Почему-то на охране штаба не оказалось часового с примкнутым штыком. Я беспрепятственно поднялся на крыльцо и приоткрыл дверь. Внутри раздавались голоса. Я замешкался, не решаясь войти.

– Какого чегта откгыли двегь?! – крикнул грассирующий высокий тенорок. – Сквозняк, пгаво!

Выглянул небольшого роста худенький офицер. В потёмках коридора я не рассмотрел его погон, зато хорошо был виден белый аксельбант на контрастном фоне чёрной гимнастерки. Адъютант. Что ж, вполне логично, адъютанту в штабе самое место.

Я козырнул и многословно и путано начал изложение своей истории. С наиболее выгодного места – с конца.

– Да вы пгходите, – остановил повествование адъютант.

Я последовал за ним. В передней за столом, застеленным картой, на лавке сидели капитан и полковник. Я продолжил рассказ, в каждой фразе, в каждом неуклюжем слове понимая свою уязвимость.

Когда дошёл до обстоятельств гибели отдельного отряда полковника Смирнова, меня перебил сидевший на подоконнике военный, ранее мною незамеченный. Он был без кителя, в белой нательной рубахе, поверх которой – широкие подтяжки.

– Если помните, Николай Владимирович, я прогнозировал прорыв, затеваемый красными на нашем стыке с донцами, – одетый не по уставу офицер энергично подошёл к столу и склонился над картой.

Дымок от его папиросы остался слоиться в проёме распахнутого окна.

– Где это произошло, капитан? – он обратился ко мне. – В районе Валуек?

Интуитивно я понял, что один только верный ответ существует: «да».

– Что и требовалось доказать! – торжествующе провозгласил оракул в белой рубахе.

Сидевший ближе ко мне капитан сильно потёр ладонью наголо бритую лобастую голову и углубился в карту. Со своего места я видел, что на ней синим и красным карандашами изображены геометрические фигуры – овалы, треугольники, ромбы.

– Как им удалось за двое суток провести такую сложную перегруппировку? – Капитан вернул ладонь на мощный лоб (самую заметную деталь его обличия) и помассировал тугую гофру морщин.

Несколько минут офицеры молча ползали с карандашами и циркулем по карте. Полковник – худощавый брюнет, выглядевший чересчур молодо для штаб-офицера, встал на лавку на колени. На его левом рукаве теснились пять или шесть нашивок за ранения. Вероятно, это и был Скоблин.

Вспомнив обо мне, он полуобернулся, съёжил рот под аккуратными усиками:

– Капитан Кромов о вас докладывал. От отряда вашего ничего не осталось. Ступайте в офицерскую роту. Здоровье позволяет? Поручик, проводите штабс-капитана.

И это всё, что ли? Даже некоторое разочарование наступило. Идиотское, надо признаться. Оттого, что не стали колоть по полной программе?

В последний момент вспомнив, что старшим по чину положено отдавать честь, я принял под козырек и вышел следом за адъютантом.

Ниже меня на полголовы, тот шагал споро, хотя прихрамывал. Приязненно вступил в разговор:

– Не гастаивайтесь, господин штабс-капитан, что в офицегскую! Общий погядок для новичков. Покажете себя в деле, получите взвод. Капитан Кгомов хогошо о вас отзывался.

А я и не расстраивался. Хотя что такое офицерская рота представлял. В каждом именном полку существовала подобная. В ней служили на рядовых должностях вновь принятые в часть вчерашние пленные и проштрафившиеся. Ещё я знал, что офицерскую бросали в самое пекло. Последним козырем. Заветною десяткою пик.

Не в моём положении было торговаться. Я всегда плачу, сколько спросят.

9