Маштаков скривился, не одобряя легкомысленных настроений молодёжи. Начальник РУБОПа области, бывший начальник городской криминальной милиции полковник Запевалов всегда, когда собирались на происшествие в сельскую местность, настаивал, чтобы сотрудники опергруппы вооружались. И чтобы непременно один был в форме. А уж Запевалова, кавалера ордена Мужества, никто в малодушии упрекнуть не сможет.

Сам Миха из-за нахождения в группе риска, из-за неполного своего служебного соответствия мог получить оружие только с личного, причем письменного разрешения начальника УВД.

Дом был пуст. Виталькиного трупа внутри не обнаружили.

Угрызения совести по загубленной чужой жизни не сподвигли его на самоубийство. По крайней мере в данном конкретном месте.

Может, это от природной невоспитанности происходило, но Маштакову всегда интересно было заходить в чужое жилье. По обстановке, утвари, личным вещам он старался восстанавливать картины чужих жизней. Моделировать куски посторонних судеб.

Обстановка была скромной, но для дачи вполне сносной. И совсем не притон. Вся пустая посуда – водочная и пивная – батареей выставлена в сени. Кругом вполне допустимый беспорядок.

«Почти как у меня дома», – подумалось Михе.

Помещения поделены дощатыми перегородками.

Печь – небольших габаритов, не «русская» и не «голландка». Других модификаций Маштаков не знал. С закопчённым хайлом, в которое чугунки суют на ухвате. В котором братец Иванушка с сестрицей Аленушкой от гусей-лебедей прятались.

Миха выбрал стул покрепче. Не пожалел двух чистых стандартных листов, постелил на сиденье. Писанина предстояла долгая. Несмотря на то, что протокол осмотра места происшествия в суде или не читается вовсе или читается по диагонали, Маштаков был приучен всегда писать обстоятельно. Из уважения к себе и к потенциальным читателям со слушателями.

Давненько уже, лет шесть назад он поддерживал обвинение в суде, тоже по бытовому убийству. Председательствовала в процессе Малинина Евдокия Степановна – авторитетная жёсткая судья с тридцатилетним стажем. А дело расследовал тогдашний следователь Ромуальд Юрченко. Которого после увольнения из прокуратуры посадили за мошенничество. Сейчас он уже давно на свободе. Юридической фирмой заворачивает, преуспевает, по крутой тачке судя…

Так вот, читает Евдокия Степановна протокол осмотра и сбивается через слово. То падеж совершенно неподходящий, то подлежащее со сказуемым не вяжется, то вообще абракадабра.

После очередного ляпа судья не выдержала.

– Что он, пьяный, что ли, писал? – спросила она сурово и очень громко. Обращаясь персонально к заместителю прокурора Маштакову как к представителю гособвинения.

Тот только развел руками, не найдя что ответить. Адвокатесса ехидно ухмыльнулась. Подсудимый, хоть наверняка ничего и не понял, тоже осклабился. Догадался – это на прокуратуру, которая его посадила, наезд.

Этот случай утвердил для Маштакова тезис, что все документы надо писать толково. Что надо сначала думать. Что вся эта писанина читается на людях вслух.

В общем, Миха писал, а милиционеры, в том числе и водитель, которому, чувствуется, скучно стало сидеть одному в кабине, осматривали дом. Активно помогал сосед-понятой. Быстро нашли альбом с фотографиями. Альбом был дембельский, но фотки в нем оказались староватые. Бойцы в мундирах с воротниками-стойками, как в кино про солдата Ивана Бровкина. Отстегивающиеся погоны, старшинский галун буквой «Т». Середина пятидесятых, начало шестидесятых…

– Вот он, Виталя! – сосед нашел фотографию хозяина дома, подозреваемого сейчас в смертоубийстве.

Все сгрудились вокруг альбома, Маштаков тоже втиснулся.

Любительская фотка. Судя по одежде и прическам – не из свежих, десятилетней давности. Чьи-то похороны. Вокруг установленного на табуретках открытого гроба стояли родственники.

Последний снимок. Скорбные лица, склонённые головы.

– Вот он, – понятой потыкал пальцем в щекастого парня лет двадцати с пышной шевелюрой.

– Ну щас у Витальки прическа не такая. Короткая, – комментировал сосед. – А так похож.

– О, а тут они клиентов учитывали, – участковый Корбут развернул перед Михой мятый листок в клетку.

Корявым почерком на листке было написано: «КАМАЗ П54377 ЖЕНЯ ВОВА ОБЪЁБ».

– Обманули их, значит, эти. Не заплатили, – перевёл участковый.

– Я понимаю такой язык, – сдержанно отозвался Маштаков.

Всех быстрее осмотр надоел криминалисту Николаеву, который снова куда-то слинял. Добросовестный водитель, меж тем, в маленькой – «угловой», как Миха её обозвал в протоколе – комнате под матрацем кровати обнаружил ствол и ложе от охотничьего ружья. Находка внесла оживление. Несмотря на то, что недоставало цевья, вылезал состав ещё одного преступления – двести двадцать вторая, часть первая: незаконное хранение основных частей к огнестрельному оружию. Сто пудов – на законных основаниях ранее судимые Виталя с Вовкой хранить ружье не могли.

– Вы ружье тоже в протокол писать будете? – осторожно спросил у Маштакова участковый.

Выявление преступления пошло бы ему конкретным плюсом. Особенно под соусом операции «Вихрь-Антитеррор».

– А как вы полагаете, его можно изъять по закону? – ответил Миха вопросом на вопрос.

– Тут вот ещё документы, – сменил тему участковый и протянул старую дерматиновую косметичку, набитую бумагами.

Маштаков быстро её перетряс. Точных данных никого из фигурантов у них покамест не было. Особенно потерпевшей.

…Паспорт на какого-то Аксентьева Сергея Викторовича, 1967 года рождения, прописанного в Остроге, улица, дом, квартира… кто такой? Паспорт на Петрова Владимира Алексеевича, 1974 года рождения, жителя села Крутово. Так, это Вовка. Две трудовые книжки – коренная и дубликат на Егорову-Тупицыну-Расстригину-Ёлкину-Добровольскую Викторию Алексеевну. Пять фамилий! Это, похоже на то, Вика – Вовкина пассия. Тетрадь предпринимателя, подписанная округлым женским почерком на обложке: «Селивановская Ольга Александровна». А это, наверное, убиенная Ольга.

Тут Миха придумал работу криминалисту. Послал за ним водителя.

– Вы бы хоть пальцы на прикладе посмотрели, – сказал Маштаков с упреком.

Николаев вздохнул и стал разглядывать полированный приклад на свету, в косопадающих лучах.

Мелким почерком Маштаков только в доме исписал почти три страницы. Набросал черновик схемы. Без картинки – наглядности никакой. Из нагромождения описанных вещей реальная обстановка не воссоздается.

И спрашивает потом товарищ судья у свидетеля:

– Свидетель, нарисуйте на листочке вот тут, где стоял стул, где – стол, где – вы, а где подсудимый…

И начинается кружок рисования. Без толковой пропорциональной схемы никакие фотографии, сделанные даже с разных точек, целостной картины не восстановят. Кстати, о фотографиях.

– Сделайте снимки частей ружья. Кровати, в которой их нашли. Обстановку этих двух комнат, – сказал Миха криминалисту.

Тот трагически покачал головой:

– У меня вспышки с собой нет.

Ну что тут говорить. Похвалил Маштаков его. А ведь лет семь отработал, один из старейших экспертов в отделе. Капитан целый!

Подошёл Ковальчук. Он, оказывается, тоже, улучив момент, смылся из дома. Рассказал, что прошёлся по опушке леса и нашёл гриб.

– Вот такой здоровый, – отмерил ладонью от земли сантиметров тридцать. – Шляпка коричневая. Не знаю, как называется. У нас на Донбассе грибы не растут.

Участковый на это ответил, что в субботу он ездил за грибами на «Красный Октябрь» и за целый день набрал два ведра белых. А в прошлые выходные ездил туда же и за четыре часа набрал три ведра.

– Слой проходит уже, – авторитетно вставил судмедэксперт Никульский.

Водитель позвал всех посмотреть на выставку коробочек из-под презервативов, устроенную по периметру рамы большого настенного зеркала. В рядок было выстроено штук тридцать цветных интересных картинок. Молодые куклы. Минимум белья. Силиконовые груди. Роскошных форм бедра. Художественно подстриженные лобки. На одной коробочке был почему-то Шуфутинский в кожаной кепке с пуговкой. Как водится, бородатый.

– Даже Шебутинского на гондонах рисуют, – удивился водитель.

Действительно непонятно. Хотя, может, для баб картинка. Мужик Михаил Захарович видный.

Маштаков стал сворачивать осмотр, испытывая привычное для себя чувство неудовлетворения от сделанного. Но уже надоело. При необходимости, после задержания всей гоп-компании и выяснении обстоятельств убийства, следователь проведёт повторный осмотр с участием обвиняемого.

Ещё он изъял обнаруженные под кроватью две грязные, будто жеваные полоски от вафельного полотенца. Одна была спрятана далеко под матрацем. На женские гигиенические приспособления тряпки похожи не были. Возможно, ими как раз и душили.

Дотошный водитель там же, под койкой нашёл стальной тросик, один конец которого был продет в другой, образуя классическую петлю. Миха вопросительно посмотрел на Никульского. Тот категорически замотал головой.

– Слишком узкий. Если бы этим тросиком, странгуляционная борозда была бы четко выражена. Хотя, если что-то подложить… тряпку?

Миха изъял на всякий случай и тросик, в третий раз сделав в протоколе приписку, что «…кроме вышеуказанных предметов в том же порядке изымается также…». Звучало это не очень красиво. Свидетельствовало об отсутствии у автора эмпирического мышления, коим, по публичному утверждению начальника областного УВД генерала Мешкова, должен быть наделен каждый следователь. С другой стороны, дознавателей он таким качеством обладать не обязывал.

Если тросик окажется не при делах, практическое применение такой полезной вещи, оставшейся бесхозяйной, будет найдено непременно.

Стремясь быть максимально приближенным к букве уголовно-процессуального закона, Маштаков пригласил в дом понятых. Присутствовавший все время активист с четверть часа тоже как скрылся. Жена позвала его закручивать банки. Понятное дело, сад-огород…

Миха уважительно объяснил, что все виденное ими – вырытый Олькин труп, обстановку в доме, обнаруженное ружье – он скрупулёзно описал в протоколе.

– Читать мне вслух или нет? Шесть листов исписал, – спрашивал он тоном уставшего от непосильной работы человека, беззастенчиво удвоив объем написанного. Хотя окажись на его месте кто-нибудь другой, вышло бы ещё больше. У него просто почерк убористый.

– Не надо, не надо ничего читать. Мы всё видели, – замахали руками понятые. – Всё так.

Размашисто подписываясь под каждым листом, любезный Михиному сердцу активист сообщил:

– Вовка с Викой к евонным родителям поехали. В Крутово. Картошку, говорят, поехали копать.

Потом он посмотрел на Маштакова поверх сдвинутых на кончик носа очков, доверительно понизил голос:

– А ставка у них, у Ольки с Викой то есть, пятьдесят рублей была с мужика.

Маштаков был наслышан про тарифы проституток. По весне молодой опер из их группы Андрейка Рязанцев привёл из дежурки девку семьдесят восьмого года рождения. Она заявляла изнасилование.

Перед тем как завести её в кабинет, Рязанцев, усмехаясь, пояснил:

– Только это, Михаил Николаевич… она это… плечевой работает в Соломинских… на трассе.

Изнасилование проститутки. Случай, изначально лишенный судебной перспективы. В постоянном временном цейтноте проблема подлежала скорейшему разрешению. Причем безболезненному, терапевтическим путем. Маштаков пригласил заявительницу в кабинет. Выглядела она гораздо старше своих паспортных, под тридцатник. Невыразительные черты лица. Крашеные волосы с посечёнными концами. Нелепый наряд – кофточка, сарафанчик с проймами. На грязном худом пальце болтался перстенек с красным глазком. Миха слушал её с преувеличенным вниманием. С нескрываемым сочувствием к чужой беде. – Двое человек… камазисты с Набережных Челнов. По-всякому… и в рот тоже… Один – Ренат – ударил в лицо… грозили убить, если заявлю! – Телесные у тебя есть? – Не знаю. Должно быть… вот сюда он ударил, – палец с копеечным перстнем показал в область скулы. Там было незначительное покраснение. Для кровоподтека в этом месте прошло ещё недостаточно времени. Но даже красивейший семицветный бланш никак не менял ситуации. – Вот видишь, телесных нет. Нижнее белье стирала? Половые органы подмывала? Чем доказывать? – Маштаков наглядно растолковывал девчонке полную несостоятельность ее заявления. То и дело звонил телефон. Миха отвечал кратко, переназначал время разговоров. Продуманные штрихи к образу жутко занятого милиционера. Впрочем, заявительница была не из настойчивых. Развязка приближалась. – Ну и что вы от меня хотите? – устало спросил Маштаков. – Пусть возместят за моральный вред… С первой минуты их разговора Миха не сомневался в поставленных молодой женщиной целях. – Ну и сколько вы хотите? Обычное пожимание плеч. Пустые глаза, заведённые к потолку. – Не знаю… сколько в таких случаях платят? Маштаков разозлился.

– Вы всё перепутали… – Он заглянул в бумажку, на которой записал данные: – Оксана Анатольевна! Здесь такие вопросы не решаются! Здесь только в тюрьму сажают!

Из природной любознательности он выведал у Оксаны цену её иска. Та хотела, чтобы насильники приобрели ей квартиру. Соглашалась на однокомнатную. Госномер «Камаза» она записала на пачке сигарет.

Миха выразительно посмотрел на внимавшего разговору Рязанцева. Тот вздохнул и развёл руками. Демонстрируя понимание, что напрасно отнял у старшего товарища драгоценное время. Показывая, что ничего не мог поделать с заявительницей, навязанной ему дежурным.

Пришло такое время, когда почти никто в ментуре не хотел искать на свою филейную часть приключений, даже если «заява» поступала явно левая.

– Ничего они тебе не купят. Гроша ломаного не дадут, – Маштаков перешёл к финальным аккордам, стараясь не быть особенно жестоким. – Вспомни свой род деятельности!

Сколько ты этим промышляешь?

– Ме-е-есяц.

Она рассказала, что работает только с дальнобойщиками. С клиента берет по полтиннику. За месяц у нее было около семидесяти клиентов.

– Ничё себе заработки, – в этом месте не выдержал Рязанцев.

Очевидно, умножил в уме пятьдесят рублей на семьдесят человек. Сравнил со своей зарплатой.

– Какое там, – отмахнулась Оксана. – А сколько раз кидали… Только на еду зарабатываю. У меня же двое детей. Дочке – пять лет. Мальчику – год и шесть месяцев. Мы беженцы из Киргизии. Специальности нет никакой. Замуж кто возьмет с двумя детьми? Живём в фабричном общежитии… пока не гонят.

А дальше чего?

Миха всё понимал. Ничем не мог помочь. Такое наступило время. Человек перестал быть нужным государству как органическая составляющая. Даже как рабсила. Новые жирные были уверены, что подобное их не коснётся. По статданным каждый год население России уменьшалось почти на миллион человек. Страна неуклонно вырождалась. Хотя с безработицей тоже вопрос неоднозначный. На днях буквально в местной газете он прочёл, что у электромеханического завода дела пошли в гору. Там получили хороший оборонный заказ. Стали резко наращивать сокращённые штаты. Потребовалась целая тысяча рабочих! А очереди в отдел кадров никакой не было. И это в городе с диким уровнем безработицы! И это при реально обещанной средней зарплатой в тысячу триста рублей! Народ быстро отвык работать на государственных предприятиях, где жёсткие рамки оплаты, где дисциплина. «Как говорит наш новый премьер: “Конфигурация изменилась!”» Всё-таки пример с заводом к Оксане Анатольевне не подходит. На КЭМЗ требовались квалифицированные рабочие: токари, фрезеровщики, операторы ЧПУ. Длинный список в газетке приводился, в котором профессии плечевой не значилось. За этим пространным отступлением Маштаков не заметил, как они подрулили к предполагаемому месту нахождения убийц – Витальки и Вовки – к деревне Крутово. Точнее, к селу, – на горе стояла церковь, перепрофилированная под склад. Новые веяния восстановления храмов сюда не дошли. Состав опергруппы уменьшился ещё на одного человека. Участковый Корбут был оставлен в Соломино для сопровождения трупа в морг. Теперь в форме были только двое – товарищ водитель да эксперт. Оружие, понятное дело, с неба тоже не свалилось. Называется, приехали задерживать убийц. Возможно, вооруженных. А что? Если они приискали одно ружье, почему бы у них не иметься и другому?! «Детектив Нэш Бриджес, судя по сериалу, даже в койке не расстаётся с “кольтом”». Дом Вовкиных родителей нашли сразу, сделав один оборот вокруг автобусной остановки, на которой кучковались люди. Тут же стоял коммерческий киоск. Продавщица направила милиционеров в конец села, к речке. Машину оставили, не доезжая три дома. Ковальчук сказал судмедэксперту Никульскому: – Дим, пошли с нами. Ты парень здоровый.

Никульский скромно улыбнулся в вислые усы. Водитель заглушил мотор и вышел из кабины: – Тоже схожу с вами. В салоне оставался эксперт Николаев. Он увлечённо читал старый номер «Науки и жизни», прихваченный из дома Фадеева. Происходящее криминалиста совершенно не интересовало. Задержание преступников не входило в его функциональные обязанности. Хотя на плечах бушлата и топорщились капитанские погоны. Дом Петровых находился в живописном месте. Быстрый, крутой взлёт пригорка от реки. Через узкую – от силы метра четыре – речку, как на картинке, налажен деревянный пешеходный мостик с перильцами. Берёза наклонилась на берегу. Солнечные блики дрожали на тёмной рябой поверхности воды. Ветер беззлобный такой. Как будто и дождя никакого не было. Чёрт возьми, последний день лета уходит! Все входы в дом были закрыты. И ни одной приотворенной форточки. «А вдруг они внутри затаились?» Эта мысль уже посещала сегодня Маштакова в Соломино. В соседнем доме на огороде очкастый мужик чего-то дёргал на грядке. Милиционеры долго не могли до него докричаться, но как только он встрепенулся на крики, обрадовался незнакомым людям. Больной, что ли? В результате проведенной разведбеседы выяснили, что хозяева ушли в лес за грибами. Что Вовка со своей подругой Викой (радушный сосед и её знал) были здесь два дня назад. На выходные снова собирались приехать, копать картошку. Сосед был говорлив, несомненная находка для шпиона. Рассказал как отыскать Вовкиного брата – Серегу, который жил тут же в Крутово, но на другом конце села, в двухэтажном коттедже. В конце разговора сосед не утерпел, поинтересовался: – А это, как его, вы чего Вовку-то ищете? – Да денег назанимал у нас и не отдаёт, – не задумываясь, сказал Маштаков и кивнул на водителя в форме. – Вот, пришлось