Если Джейн возражала тёте Лиз, что ей ничего такого не говорили, то тётя вздыхала, шепча разборчивым шёпотом про «бедных детей, не получивших нормального воспитания». Иногда этим и ограничивалось, иногда в разговор вступал дядя Генри, если был в доме, а не в Лондоне, куда часто ездил.

В отличие от супруги, он не спрашивал. Он утверждал: «Запомни раз и навсегда, что взрослые должны…» Джейн скоро убедилась, что взрослые должны знать, где находятся дети, знать, чем заняты дети, знать, что намерены делать дети. Самое же главное: взрослые должны добиться от детей «настоящего послушания». Пусть папа из-за своих морских плаваний не смог правильно воспитать своих детей, исправить эту ошибку никогда не поздно.

Взрослыми, конечно, считались дядя Генри и тётя Лиз. Лишь отчасти это право признавалось за миссис Дэниэлс.

Джейн уже скоро перестала возражать и пропускала нотации мимо ушей. Ответила она лишь однажды.

Разговор, как всегда, начала тётя Лиз. На этот раз он касался права Джейн самой отнести Лайонелу наколотый шоколад, если тот закончился. «Разве тебе не говорили, что дети не должны сами брать еду из буфета?» – спрашивала тётя. Дядя Генри стоял рядом, готовый поставить точку в разговоре: «Запомни раз и навсегда…»

Тётя Лиз, любящая рассуждать, объясняла Джейн, почему она должна следить за её поведением даже в мелочах.

– Пойми, мы самые близкие твои родственники. Мы очень надеемся и верим, что сэр Фрэнсис вернётся с войны живой и невредимый. Но он отправился на очень опасную войну. И если он не вернётся домой, тогда мне придётся заменить тебе мать, а Лайонелу….

– Запомните раз и навсегда, – Джейн не узнала свой голос, настолько он был громкий и резкий. – Запомните раз и навсегда, что мой папа возвращался с любой войны, и непременно вернётся после войны с русскими. Поэтому вы никогда не будете моей матерью, а ваш муж не будет моим отцом!

С этими словами она повернулась и направилась к буфету.

– Я советую тебе отказаться от таких дерзких замашек, – заметил дядя Генри. – Они могут кончиться очень плохо!

Тётя Лиз лишь вздохнула, чуть не пустив слезу.

Что же касается Лайонела, его нога поправлялась без проблем и осложнений. Так считал прежний врач, раз в неделю посещавший Освалдби-Холл. Тётя Лиз явно доверяла доктору и не собиралась созывать обещанный консилиум. Она даже не навещала больного. Дядя Генри чаще заходил в кабинет, правда, чтобы взять свежие газеты, прочитанные Лайонелом.

– Почему ей не стыдно так врать? – говорила Джейн брату. – Ведь она втёрлась к нам, чтобы присматривать за тобой…

– И за домом, – продолжил Лайонел, посасывая очередной кусок шоколада. – Я рад, сестрица, что она выполняет только вторую часть обещанной программы.

– Ну да, ты лежишь, поэтому она присматривает за мной, – вздохнула Джейн.

* * *

Летом 1854 года тёплые недели чередовались с прохладными. Был очередной холодный и дождливый день. К тому же дядя Генри вчера вернулся в Освалдби-Холл из Лондона, что делало погоду особенно противной.

Джейн, накинувшая шаль, ожидала почтальона на крыльце вместе с Уной. За Лайонелом пока ещё признавалось право первым читать свежие газеты.

Почтальон проявил обычную пунктуальность. На этот раз он улыбнулся Джейн особенно задорной улыбкой.

– Здравствуйте, юная леди! Хорошо, что сегодня вы меня встречаете лично. Сегодня я принёс не только новости с военных театров, но и корреспонденцию, адресованную лично Вам.

И протянул Джейн письмо, которое та, естественно, немедленно схватила вместе с газетами, поблагодарив почтальона и дав ему от себя два пенса.

И помчалась в дом, засунув газеты под мышку и не слушая укоризненных слов Уны «так не положено, мисс Джейн, я должна принести вам почту на подносе» …

«Лайонел переживёт минут пятнадцать без своих газет. Вообще-то, он тоже оставит газеты, ради письма. Ладно, прогляжу сама, ведь письмо адресовано мне. Потом отнесу ему».

Скажем честно, Джейн так не терпелось прочесть письмо, что было просто лень дойти до комнаты Лайонела. Она вбежала в тёплую гостиную, подошла к окну. Поцеловала конверт, аккуратно, без ножа, отодрала полоску грубой бумаги и потянула тонкий белый листок.

«Дорогая Джейн.

Я нарочно адресовал это письмо тебе, а не Лайонелу. Тётя Лиз говорила, что у него могут быть осложнения. Может быть, врачи запретили ему читать. Решай сама.

Жизнь богата внезапными поворотами, поэтому не удивляйся…»

Джейн не сразу расслышала шаги. А когда оторвалась от чтения, то увидела дядю Генри.

– Пришло письмо? – не здороваясь, спросил он.

– Да. Я получила письмо, – уточнила Джейн.

– Это письмо от отца?

– Да.

– Запомни раз и навсегда. Когда приходят письма от взрослых, дети не читают их, а отдают взрослым. Взрослые сами читают письма и решают, что можно сообщить детям, а что – нельзя.

У Джейн перехватило дыхание. Она глубоко вздохнула, пришла в себя и почувствовала лёгкий толчок. Дядя Генри выдернул письмо из её руки.

Толчок вывел Джейн из оцепенения.

– Мистер Стромли… Взгляните на конверт. Письмо адресовано мне!

– Какое это имеет значение? – рассеянно ответил дядя, глядя не на Джейн, а на письмо.

– Такое, – сказала Джейн так же громко, – что папа написал письмо мне. Мне! А вы… Он даже не знает, что вы сейчас живёте в нашем доме! В этом письме нет ни строчки, адресованной вам!

Дядя Генри все же отвлёкся от чтения и поднял взгляд на Джейн.

– Дерзость перешла все границы. Я долго терпел, но дальше терпеть невозможно. Ты не прочтёшь это письмо, дерзкая девчонка. Кстати, ты наказала и своего братца, пусть скажет тебе спасибо. Если ты будешь вежливой, может быть, я отвечу на твои вопросы о содержании…

Все, что дядя Генри сказал после обещания никогда не показать Джейн письмо отца, она не слышала. Но уже не потому, что не могла дышать и думать. Наоборот, мир стал для неё таким же ясным и простым, как в ту самую секунду, когда дымящийся снежок летел под ноги задиристым соседям.

Они, считающие, что папа может не вернуться с войны, будут читать его письмо?

– Хорошо, – спокойно, чуть ли не смиренно, сказала Джейн, – но вы не прочтёте его тоже.

Она шагнула к дяде и вырвала у него из рук и письмо, и конверт. Дядя Генри настолько не был готов к атаке, что даже не пытался удержать письмо в руке.

– Отдай его! Отд… Что ты делаешь, маленькая мерзавка?!

Джейн успела сделать многое. Она добежала до камина, последний раз взглянула на письмо с родными, привычными строчками, поцеловала его и кинула в огонь. Потом схватила кочергу и вмяла и бумажку, и конверт в пламенеющие угли. Поэтому дяде Генри, попытавшемуся выхватить листок из пламени, досталось лишь облако искр, устремившееся ему в лицо.

Если дядя и был опалён, то разгневан ещё больше. Впрочем, как показалось Джейн, он и тут был верен себе: обернулся к ней не раньше, чем убедился, что спасать из огня уже нечего.

– Так… дерзкая дрянь, – медленно проговорил он, – вот сейчас ты отучишься от своих привычек раз и навсегда!

И кинулся на Джейн, опрокинув тяжёлый стул.

Джейн метнулась к двери. Оттуда в коридор, оттуда на второй этаж.

Какие только дурацкие мысли не лезли ей в голову на бегу! К примеру, она радовалась, что эта история приключилась не в их портсмутском домишке, а в Освалдби-Холле. Здесь было так просторно, будто она мчалась по городской улице.

Ещё Джейн поняла, как замечательно она изучила усадьбу покойного сэра Хью. Она не только находила правильный маршрут, исключавший тупики, но и подсказывала дяде Генри.

– Осторожно, мистер Стромли… Здесь за углом шкаф. Будьте осторожны, дальше стёртые ступеньки. Мистер Стромли… держитесь за перила!

Дядя Генри почему-то считал эту заботу издевательством и отвечал на каждое предостережение угрозой, с каждым разом все злее и злее. В конце концов он не удержался на ступеньках и чуть не догнал Джейн, правда, не сбежав вниз, а скатившись кубарем. Джейн проследила с безопасного расстояния, что он упал удачнее, чем Лайонел, и встал на ноги.

Пожелав дяде быть осторожнее, Джейн поднялась по боковой лестнице, направляясь в свою комнату. Где и заперлась.

* * *

Некоторое время спустя дядя Генри постучался в дверь. Он остыл, но был столь же решителен.

– Открой и выйди. Если мне придётся вызвать слесаря, тебе достанется гораздо больше.

– Если дверь взломают, я выпрыгну в окно, – сказала Джейн.

Надо заметить, перед этим она взглянула на место предполагаемого падения и пришла к выводу, что, скорее всего, останется жива. Или будет лежать в соседней комнате с Лайонелом. Что было бы не так и плохо.

– Можешь не беспокоиться, – спокойно сказал дядя Генри, – я лично к тебе не прикоснусь. Тебя накажет тётя Элизабет – она дама и твоя родная тётя. Поверь, для неё это очень неприятная, но необходимая обязанность.

– Да, я была вынуждена согласиться на это, – сказала тётя Лиз так грустно, будто наказание грозило ей самой.

«Внизу цветник, может, даже ногу не сломаю, – подумала Джейн. – Тогда сразу на конюшню за лошадью. Будем надеяться, Диана осёдлана. Вот только дальше-то что?»

– Простите, мистер Стромли, – раздался за дверью голос миссис Дэниэлс. – Но все неприятные и необходимые обязанности такого рода возложены сэром Фрэнсисом исключительно на меня.

– Вы неправильно понимаете ваше положение в этом доме, – сказала тётя Лиз.

– Напротив, понимаю очень хорошо. И своё, и не только своё, – громко ответила миссис Дэниэлс. – Но сейчас главное не это. Я повторяю и готова подтвердить под присягой хоть констеблю, хоть королевскому прокурору: из всех взрослых, находящихся в этом доме, только я имею право наказывать мисс Джейн, если это будет необходимо. И так будет до того дня, пока я не получу письменное подтверждение от сэра Фрэнсиса о том, что воспитательские права переданы кому-то другому.

– В этом доме, миссис Дэниэлс, письменные подтверждения попадают в камин непрочитанными, – слегка хохотнув, ответил дядя Генри. «Он что, умеет шутить?» – подумала Джейн.

Дальнейшее обсуждение продолжалось в стороне от двери, приглушёнными, рассерженными и злыми голосами. Слышны были только дядя и тётя. «Неслыханная дерзость, заслуживающая самого строгого внушения». «Рано или поздно ей придётся выйти». «Нет, это слишком мягкое наказание». «Дорогой, ты предлагаешь держать её в комнате до следующего письма от отца?»

Джейн могла бы дойти до двери, сесть на пол и, прижавшись ухом к замочной скважине, лучше расслышать голоса в коридоре. Она не сделала этого, так и оставшись сидеть на подоконнике. Недавняя секундная ненависть, когда она смогла бы затолкать в камин самого дядю, превратилась в холодную и застывшую злую решимость. «Будь что будет, – думала она. – Признают, что права миссис Дэниэлс – выйду. Взломают дверь – выпрыгну. А пока и с места не сойду!»

– Джейн, – раздался громкий и беспокойный голос тёти Лиз, – Джейн, пожалуйста, подойди к двери. Ты слышишь?

«Боится, что я уже выпрыгнула?» – подумала Джейн и направилась к двери неторопливым шагом. Все же очень уж не медлила: вдруг миссис Дэниэлс волнуется тоже?

– Я здесь, – сказала она.

– Вот и отлично, – голос тёти Лиз заметно повеселел, – а ещё отлично, что ты сама подсказала нам, как тебя следует наказать. Как дерзкая, непослушная, невоспитанная, не уважающая взрослых девчонка, ты будешь сидеть в этой комнате. А учитывая уникальные обстоятельства твоей дерзости, ты просидишь здесь месяц. Если же ты…

– Я согласна, но с одним условием, – перебила её Джейн, – я смогу видеться с Лайонелом.

Ещё пару минут за дверью продолжался педагогический совет, сопровождаемый словами «немыслимая дерзость» и «излишняя жестокость». Потом заговорила миссис Дэниэлс.

– Джейн, тебе разрешат видеть Лайонела два раза в день. Мы будем ходить к нему вместе, и я ручаюсь, что тебя никто не тронет пальцем.

– А я ручаюсь, – рявкнул дядя Генри, – что если в течение месяца увижу тебя, шастающую по Освалдби-Холлу в одиночку, то тебя не защитит никто.

– Спасибо, миссис Дэниэлс, – громко сказала Джейн. – А вы… А вы помните, мой папа непременно вернётся! Запомните это раз и навсегда!

И, не слыша голосов из-за по-прежнему запертой двери, подошла к окну. Села рядом и заплакала.