1545 год – 25 августа, Москва
Сигизмунд Герберштейн стоял среди прочих именитых гостей и наблюдал за развернувшимся перед ним действом. Совместив приятное с полезным, Сигизмунд вновь стал послом Императора Священной Римской империи в Москву…
К Карлу V Габсбургу сведения о делах московских приходили из самых необычных мест: из Италии, Франции, Англии. Даже из Мадрида послышались разговоры. Казалось бы, где Москва, а где Испания? Однако же. Вот и решил Кайзер проверенного в деле «старого коня» отправить снова на восток, дабы выяснить, что там такого происходит на самом деле.
Гостей, впрочем, и без имперцев прибыло довольно много.
Делегацию Англии возглавлял лично архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер[60], отправленный Генрихом VIII. Торговля с Москвой возрастала и становилась все более значимой. Особенно в связи с тем, что удалось обговорить вопросы транзита английского сукна в татарские земли. За долю малую, разумеется. Но для Англии это было важное расширение рынков сбыта и серьезный внешнеэкономический успех.
Кроме английской и имперской хватало и иных делегаций. Сюда прибыли и французы, и поляки, и литовцы, и датчане, и шведы, и голландцы, и даже представители Ливонского ландмейстерства Тевтонского ордена. Да что и говорить, если сама Курия почтила своим присутствием, прислав кардинала Алессандро Фарнезе[61]. Активная дипломатическая и коммерческая деятельность вкупе с завязавшейся международной перепиской дали свои плоды. О Москве узнали. О ней заговорили. Ею заинтересовались. И вместо мутной и призрачной окраины, где дикие люди-варвары живут бок о бок чуть ли не с псоглавцами, стал проступать совсем другой облик этой державы…
Иван Васильевич въехал в Спасские ворота Кремля на огромном белом дестриэ[62], купленном специально для этого действа во Франции. Богато украшенные седло и уздечка. Непривычные для Руси тех лет большие подковы[63] цокали по булыжникам мостовой, высекая искры от поступи могучего животного.
Великий князь восседал верхом, облаченный совершенно непривычным для Руси образом – в новенький комплект снаряжения «античного марсианина». Ну, то есть, «железяках», изготовленных с сильной и явной античной стилистикой, но на глазок, ориентируясь больше на визуальный эффект, чем на историческую правду. То есть в лучших традициях кинематографа.
Мускульная кираса гиппоторакса с характерными такими пластинами наплечников из ранней империи. Да еще украшенная во вполне «голливудском» стиле красными кожаными полосами на бедрах и плечах. Коринфский шлем, словно вынырнувший из фильма «300 спартанцев». Поножи и наручи позднего, классического греко-античного типа. Большой круглый аргивский щит, известный также как аспис или гоплон. На поясе фальката, называемая в старину кописом, а в руке – копье типа дори с древком из полированного ясеня.
В общем – красота. Но повозиться с этим пришлось изрядно. Прежде всего потому, что кузнецов, способных все это выковать из стали, пусть даже самой низкоуглеродистой, у Ивана не было. Пока не было. А комплект был нужен уже вчера. Поэтому пришлось пойти на банальность – изготавливать все это великолепие из бронзы. Сначала сделали модели из ткани, пропитанной воском. По ним слепили гипсовые формы, куда и отлили заготовки. Выправили их, а потом покрыли снаружи позолотой. Полностью и целиком все металлические части и оружия, и доспехов. Им же не воевать. Щит и доспехи изнутри обклеили дорогим шелковым бархатом красного цвета в тон гребня на шлеме. Мало того, позолоченное поле щита украшал большой чеканного серебра двуглавый орел, держащий в лапах меч и лавровый венок. Из одежды на Иване имелись только длинная красная шерстяная туника, короткие шелковые подштанники да сандалии с высокой шнуровкой.
Выглядело все это в сороковых годах XVI века необычно, эффектно и весьма вызывающе. Можно даже сказать – провокационно. Да, в Европе полным ходом шел Ренессанс и хватало людей, понимающих, что это и откуда. Хотя бы в общих чертах. Но Москва в те годы от нее была довольно далека…
Дополнял резонансный образ молодого монарха ровный слой пехоты, сверкающий начищенными лориками сегментатами и имперскими шлемами. Импровизациями на их тему, разумеется. Да, на плечах у них висели ружья[64], а на поясах фалькаты и редкие шпаги[65]. Но это было не так уж и важно. Главное в данном случае – это образ, впечатление, эффект. А он оказался на должном уровне. Местные ясно увидели границу между привычной стариной и новизной, которую в их представлении нес Иван. А иноземцы, прибывшие из Европы, прекрасно поняли тот масштабный корпус символов, набитый во все это представление, словно селедки в бочку.
Иван Васильевич проследовал между ровно выстроенными бойцами своего «потешного» полка. За ним чинно проследовали триста всадников. Их набирали из бедствующих поместных дворян, готовых променять на снаряжение, стол, жалованье и прочие прелести постоянной службы свои невеликие поместья. Все они восседали на аргамаках[66] и красовались латными полудоспехами[67], закупленными в Англии. Вид их дополняли пара рейтарских пистолетов в кобурах у седла, длинные тяжелые палаши, также притороченные к седлу, и фалькаты или шпаги на поясе. Совсем не типичные для Руси тех лет всадники ни по лошадям, ни по вооружению, ни по виду.
Процессия неспешно проехала мимо трибуны с гостями. Остановилась, заняв отведенное ей место возле не такой уж и просторной Соборной площади…
Еще в 1542 году молодой Великий князь послал новое посольство, но уже к Константинопольскому Патриарху. С пятью центнерами стеарина, многими мехами дорогими, книгой родословной и просьбой деликатной. А заодно и другим ключевым иерархам православным написал, описав просьбу и перечислив «вклад», чтобы Патриарх Константинополя не увлекся и не забылся случайно. Ну и лично кое-чего в подарок пообещал в случае поддержки с их стороны.
Что у них там были за «терки» и как иерархи договаривались, осталось за кадром. Однако Иеремия I Патриарх Константинополя и глава всех православных христиан таки добрался до Москвы. И не один, а в весьма представительной компании. С ним прибыли патриархи Антиохии, Иерусалима и Александрии. Вот эти четверо и стояли у порога Успенского собора, а за их спинами жался Митрополит Московский и всея Руси Иоасаф… Ну а как еще? На фоне таких зубров он откровенно терялся.
Иван Васильевич подъехал и спустился с коня. Не спрыгнул, а именно степенно спустился. Тем более что тяжелый щит и все прочее снаряжение не располагали к обезьяньим скачкам. Подошел к иерархам. Отдал щит свой подоспевшему подручному. Второму вручил копье. Снял шлем и доверил его третьему. После чего торжественно поклонился жрецам… священникам то есть. Прозвучали краткие приветствия, и вся эта процессия проследовала внутрь. И, выждав небольшую паузу, за ними устремились и наиболее знатные гости, приглашенные туда как свидетели…
То, что задумал молодой Великий князь, держалось в глубокой тайне. Только высшие иерархи церковные и кое-кто из самых доверенных людей знали правду. Да и то – в силу необходимости, а то бы и им не сказывали. Поэтому, когда на Ивана возложили золотой венец традиционного для Византии стиля[68], помазали миром[69], а потом обозвали сначала Августом, а потом еще Басилевсом и Автократором[70], народ слегка охренел. Да что народ – даже мама не знала до конца, что задумал сын. Подозревала, что Ваня просто так с такими именитыми священниками возиться не станет, но точно не знала, а на вопросы он лишь многозначительно улыбался.
Потом были торжественная литургия, причастие, подписание заранее заготовленного манифеста о восшествии на престол и, конечно же, вынос из собора на щите[71]. Том самом щите, который Иван держал в руках. Он стоял на нем весь такой торжественный и довольный, а «потешные» или, скорее, уже новые, легионеры ревели здравицу в честь своего Басилевса. Да и не только они. Прочие люди тоже вполне охотно рвали глотки, а фоном весело звонили колокола и били из пушек холостыми зарядами.
На первый взгляд ничего особенного не произошло. Подумаешь, князь, пусть и Великий, фактически нанял четырех патриархов, испытывавших острую нужду в средствах, для провозглашения себя красивым титулом. Ну Август? Ну Басилевс? Ну Автократор? И дальше-то что? А дальше наступала новая жизнь для той сословно-представительной монархии, что цвела и пахла на Руси уже не одно столетие. Бояре просто еще не понимали своего «счастья», крича и радуясь красивому действу наравне со всеми.
«Как дети», – думал Иван, как можно искренне улыбаясь и приветственно помахивая рукой. Со щита ему было хорошо все видно. Со щита, который держали на своих плечах четыре крепких легионера из самого первого набора. Никто вокруг и не догадался, что в этом был особый, можно даже сказать, глубинный символизм всей ситуации. Ведь легионеры происходили из простых селян да посадских детей. Чернь. Грязь. Быдло. Но именно на их плечах стоял первый Басилевс Руси…
Скажу тебе так: будь осторожен в своих желаниях, ведь они могут исполниться. А потом ты будешь бодаться с последствиями.
Ольгерд фон Эверик. «Ведьмак»
1545 год – 3 октября, Москва
Достигнув совершеннолетия[72] и взойдя на престол, Иван Васильевич прямо сразу не бросился проводить какие-либо серьезные реформы. Выждал немного. Спровадил духовных иерархов домой. С подарками, разумеется. Проводил посольства иностранные. Подождал, пока бояре перестанут гудеть, обсуждая столь громкие сотрясения воздуха, что имели место быть в столице. И только тогда, когда все расслабились, он собрал Боярскую думу…
– Скажите мне, бояре, отчего наше воинство испомещенное такое слабое? – с явной провокации начал эту беседу Иван.
– Как же слабое? – удивились с мест своих многие бояре разноголосицей.
– А какое? Вот возьми да собери его в поход. И что мы там увидим? Испомещенное дворянство только о пашнях своих и думает да о крестьянах, а не о службе. И правильно делает. Потому что на местах нужен глаз да глаз. Иначе все прахом пойдет. Так что ни выехать куда надолго без урона земельному держанию, ни собраться ладно не получается. Сколько одних только нетчиков[73]! А? Притом у многих оправдание тому вполне сходное. И сколько мы с таких собрать воинства можем? И на какой срок?
Произнес Иван и замолчал. Он поднял довольно болезненный вопрос. Поместные дворяне, выступавшие фактически держателями классического феода, даваемого за службу, имели весь пакет стандартных издержек. А он был, мягко говоря, не актуален эпохе. То есть выступал серьезным анахронизмом.
– Чего молчите? – хмуро поинтересовался государь[74] после затянувшейся паузы.
– Так верно говоришь, – развел руками Михаил Иванович Воротынский. – Собрать испомещенных непросто. Да и не все из них могут выехать в поход, даже если прибудут по зову. У кого конь только один, да и тот дурной, а у иных и того нет.
– А еще вооружены худо, – согласился с ним Юрий Васильевич Глинский. – У многих ни панциря[75], ни шелома. Ежели сравнить с татарами, то и не хуже выходит. У них у самих большинство воинства в халатах. А если с литовцами? Или тем более с поляками?
– Хуже того, – продолжил Иван после этой заранее организованной поддержки, – ратному делу обучены они дурно. Ведь на земле своей только о делах сельских пекутся. Ни выезду конному не учатся, ни владению клинком, ни тем более доброй копейной сшибке. А посему в сражении зело нерешительны, словно юницы робкие пред мужем зрелым. Стрелы пустят да отходят, боясь за саблю взяться[76]. С татарами бодаться сойдет. Ибо те не лучше. А вот с Литвой или Польшей…
О проекте
О подписке