Главной же бедой стало то, что из-за этих кассовых разрывов и острейшего дефицита операционных средств лопнул пузырь биржевых спекуляций. Ведь он, как и какая-нибудь иная финансовая пирамида, живет только в режиме игры на повышение. Этаких «растущих рынков». Фиктивно, разумеется, растущих, то есть в него нужно постоянно вливать деньги, и с каждым разом все больше и больше, чтобы этот симулякр мог существовать.

А тут деньги кончились.

Просто кончились

Раз – и все.

Едва ли не в течение недели.

Банки оказались не в состоянии выдавать новые кредиты под биржевые спекуляции. И растущий рынок стал стремительно сдуваться, так как был всецело виртуальным. И, мягко говоря, переоцененным.

Как следствие – банкротство или тяжелые убытки ключевых биржевых игроков. Массово. Эшелонами. Что повлекло за собой прекращение ими обслуживания своих долговых обязательств. А это уже ударило по банкам, запуская цепную реакцию. И ситуация острейшего дефицита операционных средств стала приобретать по-настоящему катастрофический характер. А банковская система США начала биться в агонии, увлекая за собой в этот прекрасный процесс всю остальную экономику. Включая финансовые обязательства федерального правительства, которому грозило в перспективе нескольких месяцев, край – года, полноценное банкротство.

Как несложно догадаться, «недалекие люди» в правительстве не хотели за все это отвечать. Потому что это в экономике они были двоечниками. А вот в умении прикрывать свою задницу и перекладывать ответственность на других – очень даже молодцы. Просто любо-дорого поглядеть.

Кто за все ответит?

Уж точно не они.

Вот охоту на банкиров и затеяли. Не на всех. А только на тех, кто так или иначе был причастен к «провоцированию Мировой войны». В первую очередь, конечно, за домами Рокфеллеров и Морганов. Но не только. Ведь долги нужно отдавать. А если отдавать некому, то и долгов вроде как нет. Тот самый «больной и бедный человек» решил, что избавиться от кредитора намного выгоднее, чем платить ему по своим совершенно неподъемным обязательствам. Так что в бегах к декабрю 1928 года был весь топ-50 банкиров США. Что, впрочем, никак не улучшало ситуацию в экономике Юнайтет Стейтс оф таки Америка. Вот вообще никак…

И, в отличие от оригинальной истории, тут кризис шел по радикально более тяжелому сценарию. В том числе и потому, что там первичный биржевой крах в конце октября 1929 года происходил на фоне сохранения определенного запаса ликвидных средств у крупных игроков. В том числе и потому, что банки США исправно получали выплаты от своих заемщиков в Европе. Что позволило отбить крах и даже как-то прокоптить около года. А это, в свою очередь, очень сильно смягчило падение.

Здесь же все буквально обрушались в пропасть. Складываясь как карточный домик. Да еще на фоне совершенно иного сценария в Европе. Не сулящего США ничего хорошего.

У Великобритании за годы Первой мировой войны долг вырос с 650 миллионов до 7,4 миллиардов фунтов стерлингов. И бо́льшая его часть была заимствована в США. Так, к 1934 году, несмотря на все выплаты и усилия Лондона, он был должен Вашингтону еще порядка миллиарда. С учетом реструктуризации и прочих чудес. И правительство Великобритании, как и правительство США, к концу 1920-х годов тратило порядка половины своих бюджетных доходов на обслуживание долгов.

Во Франции ситуация была еще острее.

У нее и долгов имелось на 1913 год вдвое больше, чем у Великобритании, и вышли они из войны хуже в плане набранных финансовых обязательств, из-за чего экономика лягушатников скрипела от непомерной долговой нагрузки, норовя обрушиться в любой момент. Чем и объяснялся довольно высокий градус пацифизма. Крепко и серьезно воевать с ТАКИМИ долгами выглядело сущим безумием.

И это только государственный долг. А ведь имелись еще и частные, которые в разы превосходили правительственные заимствования.

На этом Фрунзе и сыграл, обещая новую гонку морских вооружений. Для Франции это означало в 1926–1927 годах просто выбывание из клуба морских держав, то есть скатывания до уровня Дании или какого-то иного лимитрофа. Да и для Великобритании тоже катастрофу. США, кстати, также охотно пошли на купирование новой гонки морских вооружений, так как их федеральное правительство в эти годы едва-едва набирало денег на оплату экипажей кораблей и минимальное их обеспечение.

Теперь же Лондон и Париж, введя мораторий на выплаты по долговым обязательствам банкам США, вдохнули жизнь в экономику. Ведь они и сами, прекратив обслуживать долг, высвободили разом порядка трети своих бюджетных средств. Что позволило начать нормально финансировать и армию, и флот, и прочие структуры.

Про частный сектор и речи не шло. Там вообще началась песня. И многие крупные компании испытывали определенную эйфорию. Начав готовить экспансию на рынки Латинской Америки, которые еще в начале года крепко держали компании из США.

Да, конечно, взрывного роста пока не произошло. Слишком мало времени для эффекта. Но ситуация в этих ключевых державах Запада радикально изменилась. И финансовая, и прежде всего психологическая. Рыночный и бытовой оптимизм буквально стали захлестывать эти страны, придав обществу оживление.

О том же, как оживились военные, и вообще говорить сложно. Ведь на фоне стремительно растущей угрозы со стороны СССР у них появилось финансирование. Нормальное, вменяемое финансирование. Из-за нехватки которого те же французы очень многие образцы довольно интересной техники и разрабатывали крайне долго, и строили сильно ограниченными тиражами.

Союз тоже не стоял в стороне от этого праздника жизни.

Например, из-за критических проблем у американских нефтяных компаний, начавшихся осенью, стал стремительно расти экспорт советской нефти. Чего бы не получилось, если бы ключевые британские нефтяные компании не оказались связаны с Ротшильдами. В силу обстоятельств, вызванных долговым кризисом, часть из них оказалась убита, а остальные отправились в бега, потеряв контроль над ключевыми активами. Что спровоцировало дележ собственности, в некоторой степени парализовавший бизнес.

Вот в Союз и пошли танкеры.

Да и в остальных сферах сырьевого замещения Союз чувствовал себя неплохо. Шел уверенный рост экспорта, укрепляющий торговый баланс. Тем более что и германская промышленность из-за оккупации фактически ушла с рынков. Даже с тех, на которых она после поражения в Мировой войне все еще присутствовала.

Но это не главное. Куда важнее трудовая миграция, которая началась из бьющихся в лихорадке США. В первую очередь, конечно, инженерно-технических кадров и квалифицированных рабочих. В меньшую – разной интеллигенции, включая ученых. Ну и уход бизнесов. Куда уж без этого? Работать в условиях полного развала банковского сектора было крайне затруднительно.

Для того чтобы перехватить значимую часть этого потока, уходящего, разумеется, в Великобританию и Францию, Союзу требовалось выполнить три ключевых условия.

Прежде всего, доказать всему миру, что в нем нет коммунизма. И, что важно, он даже не намечается. Ибо коммунизм как идеология выступал пугалом на мировой арене в те годы похлеще всяких религиозных фундаменталистов XXI века. Во всяком случае, для людей с высокой профессиональной квалификацией, являвшихся в подавляющем большинстве сторонниками правых взглядов. Да, социал-демократия, к которой теперь официально шел Союз, все еще оставалась левой парадигмой развития. Но вполне подходящей для людей и правых взглядов.

Следом требовалось показать, что в СССР прозрачная и ясная система правил для бизнеса. А не то, что было в оригинальной истории, то есть людям нужно было увидеть – их тут не ограбят. И после событий 1917–1918 годов это было крайне важно. Национализация без компенсации, именуемая красивым словом «конфискация» или «экспроприация», была, по сути, обычным разбоем. С такой репутацией довольно сложно убеждать бизнесменов переводить свои производства в Союз.

Да, в 1926–1928 годах произошли сильные изменения в СССР. Да, изменилось законодательство. Да, появилась практика германских «концессий», которые стали, по сути, переносом бизнеса. Но… в общем, сложная тема.

Как говорится, ложечки нашлись, но осадочек остался.

И потребуются годы безупречной репутации, чтобы бизнесмены перестали косились на «советскую власть» как на обычного разбойника с большой дороги.

Третьим же компонентом – главным – являлись инвестиции.

Много инвестиций.

Промышленных, разумеется.

И под очень гуманный процент. А лучше вообще в рамках беспроцентной помощи.

Это было важно в том числе и потому, что российская, а вслед за ней и ранняя советская экономика отличалась критической нехваткой денег. Не просто где-то в отдельной отрасли, а вообще. Их тупо не было. В какой-то мере это напоминало дефляционный кризис США, но только на первый взгляд. К дефляционному кризису СССР перешел в ходе форм 1928–1930 годов и по иному сценарию^[25], из-за чего среди прочего Михаил Васильевич противился экономическим преобразованиям Сталина, которые, как метко отмечал Рыков, не имели никакого отношения к экономике и являлись сущей катастрофой.

Впрочем, сейчас речь шла про инвестиции.

Точнее, про их нехватку.

И это требовалось исправлять. Срочно исправлять. Чем Фрунзе и занимался. Влив за 1927–1928 год в Союз внебюджетных промышленных инвестиций^[26] на сумму порядка 21 % общесоюзного бюджета. А сам бюджет Союза, по сравнению с оригинальной историей, удалось раздуть до 11,2 миллиардов^[27] в 1928 году, не увеличивая налоговую нагрузку, то есть в инфраструктуру инвестиции оказались где-то на 2,3 миллиарда. И их в первую очередь вкладывали в строительство домов и дорог, что тянуло за собой очень много всего. В заводы напрямую тоже вкладывали, но едва ли пятую часть.

В принципе, не очень много. Можно было бы «нарисованных» денег вливать в промышленные инвестиции и больше. Но Михаил Васильевич осторожничал и старался вкладывать такие пустышки в создание новой инфраструктуры в соотношении 1 к 5 – 1 к 4 по отношению к бюджету. Чтобы ненароком не спровоцировать инфляцию – самую вредную и бесполезную вещь для развития промышленности.

Особняком стояли инвестиции, полученные через возврат части средств Коминтерна, которые в свое время выводили из разграбляемой страны. Вроде как на мировую революцию. На словах, разумеется. Впрочем, тут суммы выглядели достаточно скромно – в пределах 250–270 миллионов рублей.

Сюда же относились и различные материальные активы на сумму порядка 2 миллиардов, перемещенные в Союз из Германии в рамках релокации производств. А также 380 миллионов промышленных инвестиций, приехавших из Швеции и Чехословакии. Но все эти «подводные течения» не афишировались. В публичном же поле, буквально из каждого утюга вещали о бурно растущей экономике Союза.

Почему она росла?

Потому что социализм! Ну… точнее, социал-демократия, так как за риторикой следили очень тщательно. И упоминалось слово «коммунизм» в периодике СССР к концу 1928 года крайне мало. Ибо зачем дразнить гусей попусту?