Глава 4

1928 год, январь, 29. Ленинград

Фрунзе отхлебнул прохладного пива и взялся за кусок рыбины. Гинденбург же, сидящий рядом, мерно жевал сыр. Он любил сыр. Желательно – подкопченный.

Баня… снова баня…

Михаил Васильевич очень любил встречи без галстуков и кулуарные беседы. И надо сказать, знал в них толк. Во всяком случае, повторное посещение бани после того эпизода в Москве было воспринято президентом Германии вполне благосклонно.

И поговорили хорошо.

И помылись.

И отдохнули.

– Да… жить хорошо! А хорошо жить – еще лучше! – добродушно заметил нарком.

– Это точно, – хмыкнул Гинденбург после перевода. Хотя русский он за эти месяцы немного подтянул и сам уже мал-мало понимал собеседника.

– Вы планируете участвовать в этом польском цирке?

– Очень хотим. Но Версальские ограничения… – развел он руками.

– Правила нужны для того, чтобы их нарушать, иначе какое же от них удовольствие? Во всяком случае, так как-то сказал один мыслитель.

– Надеюсь, не немец?

– О, будьте уверены. Ирландец. Звали его Оскар Уайльд. Он, правда, тот еще содомит был и проказник, но суть вопроса показал верно. Любое правило можно обойти, любой закон можно нарушить. В обычных условиях это не нужно. Это создает хаос. Но отчаянные обстоятельства порождают отчаянные поступки. Не так ли?

– И что вы предлагаете? – после небольшой паузы спросил Гинденбург.

И Фрунзе рассказал. Вдумчиво. Основательно. С массой деталей.

– Чувствуется, что вы в прошлом были революционером.

– Вам нравится моя задумка?

– Она авантюрна, но любопытна. Сколько вы сможете выделить оружия?

– На полнокровный корпус. Пока больше просто нет. – Фрунзе лукавил, но не сильно. На складах действительно не было, потому что на них его почти не направляли, передавая в лояльные войска. Сначала – постоянной готовности. Потом – легким силам. Ну и наконец, в те территориальные части, которые не подведут…

– Не маловато?

– Это будет корпус Райхсхеера. Да еще закаленный на полях сражений.

– И все же…

– А вы сможете собрать в кулак большие силы, не привлекая внимание… англичан с французами? – Фрунзе чуть в шутку не ляпнул «санитаров», но вовремя сдержался. Иногда его юмор бывал непонятен местным^[8].

– А авиация? – спросил присутствующий на этом неформальном совещании Герман Геринг.

– Самолет не карабин. На его освоение нужно время. К нему нужно привыкнуть. Я предлагаю поступить так…

Само появление в окружении Гинденбурга этого персонажа несколько напрягало Фрунзе. Он-то прекрасно знал, что Геринг отличился в годы Второй мировой войны как военный преступник, совершивший немало злодеяний.

Да, в годы той страшной войны никто не остался белым и пушистым. И то же уничтожение Дрездена бомбардировками вряд ли можно было считать чем-то иным, кроме как военным преступлением. И как сам Геринг отмечал на суде, если бы победили они – судили бы союзников. Такие страшные войны всегда сопровождаются огромными жертвами среди мирного населения. Особенно при том формате ожесточения, какой имелся в оригинальной истории. Но… но… но…

Ведь этот вариант Фрунзе был гостем из будущего и смотрел на события с высоты XXI века. Воспринимая многих людей по еще не совершенным ими поступкам. И как его немного нервировал Мюллер в центре подготовки сотрудников НКВД и армейских спецслужб, так и вот этот «летун».

Конечно, в этой истории Герман покинул НСДАП через неделю после того приснопамятного разговора с Гинденбургом. Ясно показав, что присутствовал там как представитель армии. Вроде смотрящего, что ли. Более того, когда начались зачистки непримиримых сторонников этой организации и связанных структур вроде общества Туле, он очень сильно помог. В первую очередь за счет своей осведомленности. Однако Фрунзе воспринимал его сложно. Как в том анекдоте про ложечки, которые нашлись, но осадок остался.

Геринг видел эту эмоциональную реакцию Фрунзе. Ее ведь было не утаить. И понимал, что тот негативно относился к НСДАП и всему, что с ней было связано. И старательно игнорировал эту подозрительность. Строго говоря, к нему много кто из генералитета Германии относился так же. И на то имелись все основания – все-таки он входил в руководство партии, будучи, по сути, там вторым человеком.

Да, его ценили как героя войны, как толкового организатора и специалиста в области военной авиации, а точнее, ее применения. Одного из самых авторитетных в Германии тех лет. Но репутация вызывала вопросы.

Но что сделано, то сделано.

«Другого народа у нас нет», как в свое время отметил Сталин. Фрунзе хоть и поглядывал на Геринга подозрительно, но общался вполне нормально. Памятуя о том, что, несмотря ни на что, специалист он и есть, и был, и будет весьма компетентный. И Люфтваффе в годы ВМВ показало себя очень и очень впечатляюще. Особенно в перерасчете на имеющиеся весьма скромные ресурсы, каковыми обладала Германия в ходе тяжелой глобальной войны.

Аналогично он относился и к Мюллеру, который еще себя не успел запятнать. И был просто очень крепким оперативником с богатым опытом. И не только к Мюллеру. Строго говоря, Фрунзе тащил из Германии всех более-менее выдающихся специалистов, отличившихся на полях как Первой, так и Второй мировой войны.

Так, например, в аппарате армейской разведки РККА уже трудился Вальтер Николаи. Тот самый Вальтер, который возглавлял разведку кайзеровской Германии и был после 1919 года откровенно заплеван. Понятно, не на ключевой должности, так как от природы не отличался решительностью и смелостью. Но аналитик он был крепкий и опытный. Таких как раз не хватало в Союзе.

Удалось вытащить и австрийца Отто Скорцени. Туда же – в разведку. В диверсионно-разведывательное управление. Само собой, уже как гражданина СССР, которое принял и Вальтер, и почти все приглашенные иностранные сотрудники. У Фрунзе на этом был особый пунктик.

Или, например, Эрвин Роммель, бывший капитан Райхсвера. Так он вообще командовал одной из свеженьких БТГ. Более того – участвовал в составе специальной команды Генштаба по разработке тактики ее применения. Где среди прочего сошелся накоротке со Слащевым, близким ему по духу. Такой же авантюрист.

И таких персонажей в РККА хватало, из-за чего Фрунзе и нервничал каждый раз, когда слышал эти фамилии. Словно получал легкий удар током. Но в целом обвинять их пока ни в чем было нельзя. И ситуация получалась вроде той, как если бы Наполеон таки поступил на службу в армию Российской Империи^[9]. С одной стороны, на Фрунзе давил груз воспоминаний из прошлой жизни. С другой стороны – этого все попросту еще не случилось и могло вовсе не случиться.

Проблемой являлись только совсем уж одиозные персонажи вроде самого Гитлера, Розенберга, Гиммлера и прочих подобных им. Тут уж Михаил Васильевич попросту не мог через себя перешагнуть. Тем более что эти кадры уже в 1925–1927 годах генерировали тот же самый бред, что и в острой фазе своей политической шизофрении. Но, к счастью, к январю 1928 году они все уже являлись частью истории. Немцы сами их зачистили. И не потому, что были так уж решительно настроены против национализма. Нет. Просто любая связь с теми, кто кинул их с ПМВ, воспринималась ими очень болезненно. Особенно в контексте сказанных Фрунзе слов, из которых можно было понять: их, по сути, пытались снова развести и кинуть…

Банный вечер шел своим чередом.

Пива пили немного. Больше для вида. В основном общались. А ближе к финалу посиделки вновь коснулись вопроса национальностей. И Фрунзе на голубом глазу снова завел свою пластинку, начав рассказывать про историю заселения Европы, транслируя фрагменты прослушанных лекций всяких популяризаторов из прошлой жизни. Того же Станислава Дробышевского и прочих. Заходя аж со времен неандертальцев и гейдельбергского человека. Коснувшись под финиш вопроса выделения германцев и славян из общего западного индоевропейского массива племен. Ну и разумеется, того факта, что вся восточная Германия – это, по сути, германизированные славяне. Прямо вот к востоку от Эльбы начинавшиеся.

Немного поспорили. Но несильно.

– Вам непременно нужно написать книгу, – убежденно произнес Геринг. – Вы очень интересно рассказываете.

– И вас не смущает даже то, что славяне и германцы исторически так сильно перемешаны?

– Мы проверили ваши слова, – вмешался Гинденбург. – И нашли их вполне обоснованными. Да, не все удалось проверить. Но отдельные фрагменты – вполне. И они были на тех местах, где должны быть в вашей теории. Что, конечно, ее не доказывает, но заставляет воспринимать очень серьезно.

Фрунзе задумался.

Эти ребята явно не шутили. И… таким моментом воспользоваться имело смысл. Так что, пообещав как можно скорее написать книгу, он распрощался.

Была глубокая ночь, а завтра его ждали дела. И их, кстати, тоже. Поскольку они вообще-то явились с инспекцией, вызванной конфликтом интересов СССР с компанией, проводящей реконструкцию судостроительных мощностей в Ленинграде. Это если официально. И им требовалось поторговать лицом.

Да, повод для встречи натянутый. Но и официальный визит организовывать еще хуже. Тем более что Гинденбургу можно подыграть и для шумихи в прессе позволить ему «решить» надуманную проблему в пользу судостроительной компании.

Сам же Фрунзе с утра, как выспался, отправился на завод «Большевик», известный ранее как Обуховский завод. Там собирали уже серийно корпуса для легкой гусеничной броневой платформы. И там находился Шукалов Сергей Петрович – главный конструктор нового автобронетанкового проекта.

– Добрый день, Сергей Петрович. Как у вас дела? – поинтересовался Фрунзе, появившись на заводе в общем-то внезапно.

– Добрый день. Не все так радужно, – грустно ответил собеседник, привыкший уже к тому, что Фрунзе в любой момент мог вырулить из-за угла. Эта его страсть к внезапным проверкам сильно нервировала и заставляла держаться в тонусе многие предприятия Союза. – Завод не готов к серийному выпуску тяжелых машин. Сварка толстых броневых плит не освоена. Да и самих бронеплит подходящих калибров пока не выпускается.

– А в остальном?

– Так это основное. Остальное-то как раз дело наживное. Но если мы не сможем собирать корпуса, то все. Дальше нет смысла и двигаться. Может быть, уменьшить требования к бронированию?

– В каком смысле?

– Построить тяжелый танк с противопульным бронированием. Сейчас же все так делают. Заодно мы обкатаем всю конструкцию. И потом, когда освоим и плиты, и сварку, уже намного легче решим этот вопрос.

Михаил Васильевич задумался.

Он не собирался делать средний танк, равно как и среднюю гусеничную платформу в принципе. Просто не видел в этом смысла. История развития бронетехники была такова, что нужно было сразу строить с большим запасом на модернизацию. Слишком уж все быстро развивалось. И именно что средняя весовая категория в этом плане выглядела самой рискованной и неудачной. Она была слишком легкой, чтобы иметь адекватное бронирование, и слишком тяжелой для массовой мобилизационной техники. Так что после довольно долгих терзаний он решил остановиться на создании легкой и тяжелой гусеничных платформ, которые бы друг друга дополняли.

И теперь вот возник затык.

– Какие сроки?

– О чем вы? – переспросил Шукалов.

– Какие сроки нужны для освоения выпуска подходящих бронеплит и освоения их сварки?

– Года два, может быть, три. Если все будет плохо, то четыре. Это не так просто. С выпуском плит все еще как-то можно сладить быстро. А вот сварка их – это испытание. Сейчас на всем заводе есть только два сварщика подходящей квалификации. Да и те не гарантируют качества. Так что выпуск подобных корпусов будет штучный и с большим браком.

Нарком прошелся.

Подумал.

Посмотрел куда-то в даль.

И тут его осенило.

Большая гусеничная платформа с, по сути, противопульным бронированием была нужна. И очень нужна. Просто для того, чтобы разместить на ней САУ.

Конечно, корпус надобно собирать не из 8–10-мм листов. Это, понятное дело, смешно. Но если его сваривать из 25-мм листов, то почему нет? Лоб в случае чего можно дополнительно прикрыть экранами, если совсем уж горит. Но вообще самоходные артиллерийские установки далеко не все нуждаются в крепком бронировании.

По сути, задача их брони – защитить от осколков при контрбатарейном ударе. Ну и от случайных прорывов к позициям. И все. Во всяком случае, если речь идет об артиллерии дивизионного и особенно корпусного уровня.

Кроме того, на базе этой платформы можно делать кучу всевозможной вспомогательной техники. Включая мощные маршевые зенитки и ремонтно-эвакуационные машины. Или там понтонные машины. Да и даже тяжелые бронетранспортеры с хорошей вместительностью.

– Сколько тебе нужно времени на пересчет под плиты в 25-мм? – спросил Фрунзе, подойдя к Шукалову в упор.

– Э… – растерялся тот. Слишком уж резко и неожиданно это было.

– Две недели, – ответил вместо него Семен Александрович Гинзбург. Он в этом варианте реальности отправился учиться не в 1929, а в 1926 году и уже состоял на практике у Шукалова. В его КБ.

– Две недели на все?

– На базовую платформу.

– Месяц, – произнес Фрунзе. – На новую платформу и САУ со 152-мм гаубицей на ее основе. И возьмите за основу вариант с передним размещением двигателя. Справитесь?

– Справимся, – уверенно и твердо ответил оживший Шукалов.

На этом и разошлись.

Фрунзе отправился дальше мотаться по Питеру… то есть Ленинграду. Хотя он регулярно оговаривался. А эти товарищи навалились на руководство завода «Большевик», «обрадовав» их перспективной нагрузкой. Как будто без нее у них других проблем не было.

Михаила Васильевича же встретил Крылов, который руководил разработкой, так сказать, контроллера, то есть примитивного электромеханического прибора на телефонных реле, который должен был управлять работой станка.

– Не получается его сделать на реле, – грустно ответил Крылов после приветствия.

– Почему?

– Скорость реакции у них невелика. Из-за этого сильно страдает точность и оперативность управления.

– И как это устранить?

– Если оставаться на реле – никак. Нужен переход на лампы.

– На лампы? Хм. Вы уже попробовали?

– Да.

– И?

– Прошу, – махнул рукой Крылов, уводя за собой.

Они прошли через несколько подсобных помещений, заваленных всяким, и вошли в еще одно – достаточно чистенькое. Там стоял токарный станок с явными признаками многочисленных доработок. А рядом с ним, на полу, здоровенная тумбочка с ручками. Металлическая.

– Вот, – указал на нее Крылов. – Собрали даже. И проверили.

– И все работает?

– Мы, как вы и просили, занимались вопросом автоматизации производства коленчатых валов. В зависимости от типа вала требуется от двух таких станков для полной токарной обработки заготовки. Один дает общую обработку. Второй и последующий – для каждой плоскости шеек шатунов.

– Насколько велик брак?

– Если перед запуском программы проверять резцы и выставлять заготовку по точкам, то не больше 1 %. Во всяком случае, выточив на нем сто двадцать два вала, мы только один запороли. Хотя, конечно, еще рано о таких вещах говорить. Выборка статистически чрезвычайно мала.

– А само управляющее устройство не сбоит? – кивнул Фрунзе на тумбочку.

– Из-за него и испортили ту заготовку. Перегорела лампа, и станок начал жить своей жизнью. Но мы это уже устранили – теперь в случае критического сбоя вроде перегорания лампы вот этим блоком, – указал он пальцем, – станок выключается. Вероятность брака при этом, конечно, сохраняется, но риски и шансы сильно уменьшаются.

– Я понял. Это вы хорошо придумали. А вибрации? Лампы их переносят нормально?

– Мы применили резиновые ножки и не крепим управляющее устройство на станину. Это позволяет снять остроту проблемы. Ну и после восьми часов лучше бы проверять все мастером. Как раз между сменами.

– А с фрезерным контроллером справитесь?

– Должны. Там, в сущности, еще одна плоскость добавляется. Да, это усложняет конструкцию, но ничего сверхъестественного нет. По сути, мы можем даже сделать два таких блока с единым валом синхронизации считывателя программы с перфоленты. Чтобы каждый блок управлял своей плоскостью по своей программе. Если делать быстро. Но так-то да, отдельную конструкцию нужно разрабатывать.

– Сколько по цене обходится такой вот блок?

– Пока дорого. Как корабельная радиостанция или около того. Но при серийном производстве, может, и дешевле выйдет. Тут нужно смотреть. Лампы уж очень кусаются по цене. Много их, да и ресурс не велик, что удорожает стоимость эксплуатации.

– А с реле совсем ничего не получится?

– Ничего. Если у нас будут быстрые реле или какие-то их аналоги с реакций хотя бы в одну сотую секунды – то да. На обычных же, увы, ничего не выйдет.

– Ясно, – серьезно произнес Фрунзе. – Ну что же, поздравляю. Дело вы сделали очень большое и важное.

– Это пока прототип. До серии пока далеко. Год, может быть, два. Сами видите – все собрано второпях.

– Год. Лучше полгода. У нас каждый день на счету. Впрочем, это не так важно. Главное, что вы его сделали. Само по себе это невероятно, – максимально уверенно и страстно сказал нарком и крепко пожал руку Крылову.

Строго говоря, тот ничего толком и не изобретал. Скорее руководил командой, собранной им по большей части из эмигрантов. Но суть от этого не менялась. Ибо здесь удалось шагнуть дальше обычного. И довольно серьезно обогнать историю.

И это было славно.

Почти что волшебно.

Потому как такие ЧПУ были крайне важны для молодого Союза, в котором квалифицированных рабочих наблюдался острейший дефицит. А тут, раз наладив и поставив на десяток-другой подобных станков одного квалифицированного мастера с помощником, можно было гнать очень приличную серию. Едва ли не круглосуточно с минимальным простоем и опять-таки минимальным браком.

Сказка!

Осталось дело за малым. Начать производить этот блок управления хотя бы малыми сериями да оснащать им заводы. В первую очередь, конечно, Ярославский, осваивавший V12 двигатель BMW VI, у которого был покамест самый проблемный коленчатый вал из серийных образцов. Ну и дальше по списку.

Больше моторов богу моторов! И дешевле…