Глава 6

1926 год, январь, 26, Москва

Выездное заседание наркомата закончилось вполне успешно.

Для наркома.

Но он на нем не остановился и энергично стал развивать тему, организовав полномасштабные стрелковые испытания. Благо, что в закромах РККА образца начала 1926 года имелось каждой твари по паре. Первая мировая война с ее проблемами привела к тому, что Российская Империя закупала оружие по всему миру. Где угодно, какое угодно, сколько угодно. А после началась Гражданская война, активно поддержанная интервентами. В том числе поставками. Из-за чего разнообразие оружейных систем выросло еще сильнее, превратившись в натуральный зоопарк.

– Стрелять, Михаил Васильевич? – настороженно поинтересовался бывший царский фельдфебель, кивнув на 13,2-мм противотанковую винтовку Маузера образца 1918 года. – Патронов-то всего ничего.

– Стреляйте, Шура, стреляйте. Даже такой результат – это будет результат. Пять патронов так. Остальные – вот с этими штуками, – указал Фрунзе на столик.

– Да к чему они? Что за уродливые насадки…

– Вот и проверим. Ко мне как-то приходил один прожектер. В мае прошлом, если память не изменяет. Заявлял, что знает, как уменьшить отдачу оружия. Какие-то рисунки показывал. Денег просил. Ну я его тогда послал подальше. Не до того. А как эту громадину нашли – вспомнил.

– Да будет ли с них толк?

– Так давай проверим. В чем сложность-то? – улыбнулся нарком собеседнику, которому предстояло стрелять. Скептически косящемуся на несколько моделей дульных тормозов-компенсаторов, которые слепили в мастерской по рисункам да пояснениям Фрунзе. И подогнали по стволу этого дрына. Разных.

Шура поежился, глядя на них.

Передернул плечами.

И отправился к монструозной винтовке. Сначала его ждали пять простых выстрелов. Как есть. Что совсем не хотелось, так как один только ее вид отбивал у старого служаки желание стрелять. Видимо, поэтому к ДТК и прицепился, оттягивая время…

Проверяли, впрочем, не только винтовки.

Проверяли все.

И пистолеты, и пулеметы, и пушки с гаубицами, и бомбометы, и гранаты, и прочее. Да, запасы всех этих прелестей были небольшие. Но Михаил Васильевич приказал проверить все, что можно проверить. И зафиксировать эти результаты для дальнейшей аналитики. Причем методики замера эффективности сам и предложил, как и формы для отчетности. Зафрахтовав для этих работ дополнительно и кое-каких гражданских специалистов, вроде фотографов. Чтобы фиксировать на фото отдельные испытания. Так что на нескольких подмосковных полигонах работа шла каждый день. А всякое разное оружие везли со всех уголков страны. И даже кое-что удалось выписать из-за рубежа. Недорогое, понятное дело. Бюджет молодого Советского Союза не мог потянуть даже полноценные опытные закупки для изучения. Во всяком случае, тяжелых систем.

Технику не испытывали.

Ее и не было особо, и дорого, и не до нее. Здесь бы с обычным вооружением разобраться. Зачем?

Так все просто.

Требовалось как можно скорее определиться с направлением военно-технического развития. Ведь состояние текущей военной промышленности аховое. И не только военной. Тут и крайний износ станочного парка с оснасткой, и острый недостаток кадров, и бардак в управлении, и дефицит инвестиций, и так далее. Наводить порядок в любом случае нужно. Ну как наводить? По сути, это будет создание многих производств едва ли не с нуля. В том числе военных.

Ключевой момент.

Фундаментальный.

Точка бифуркации, как ее любят называть.

Из-за чего Фрунзе остро нуждался в том, чтобы не ошибиться с направлением движения. С правильным выбором и его обоснованием для окружающих…

– И все равно я с вами не согласен, – продолжал Троцкий после того, как Михаил Васильевич вновь обрисовал печальную военную обстановку и неготовность Союза к войне. – К серьезной войне – да, мы не готовы. Тут вы верно подметили. Но польские пролетарии нас поддержат.

– Разве Советско-польская война не показала, что польский пролетарий не протянет нам руку? – возразил Фрунзе.

– То был неудачный момент.

– Хорошо, – кивнул нарком. – Давайте зайдем с другой стороны и взглянем на вопрос по-ленински. Представьте себе типичного пролетария Польши. Представили? Отлично. А теперь ответьте – что мы можем ему предложить, кроме идей?

– А этого мало?

– Ему семью кормить нужно. Жену. Детей. А эта живность, если ее посадить на одни идеи, пухнет и дохнет.

– Не юродствуйте!

– Идея без практической реализации мертва. Мы, коммунисты, свою мечту еще только реализуем. Уже есть успехи. Но… уровень доходов рабочих на наших предприятиях ниже, чем при царе в 1913 году. А они и у него, прямо скажем, были не замечательные.

– Вы снова сводите все к деньгам.

– Можно пересчитать доходы в хлебе, мясе, молоке, масле, одежде, обуви, дровах и так далее. Что это поменяет?

Троцкий промолчал, сверкнув стеклами очков.

– Или вы думаете, что польский пролетарий будет самоотверженно сражаться за советскую власть, пока его семья страдает от голода и холода? Много простых женщин такое потерпят?

Лев Давидович промолчал.

Да и никто в данном расширенном заседании Политбюро не мог на это ничего ответить. Женщины пеклись о семье. И тут ничего не поделать. Пока, во всяком случае. Конечно, хватало и всяких дивных особ вроде Александры Коллонтай и прочих безумных баб с отъехавшей крышей. Но их наблюдалось немного, и погоды в общественном быту они не делали. Во всяком случае, в масштабах всей страны, которая продолжала жить вполне себе патриархальным устоем и ценностями. Сломать которые в обозримом будущем не виделось реальным, несмотря на все усилия^[10]…

А ведь это Михаил Васильевич еще не коснулся польских крестьян и прочих. А мог. В теории. На практике же о подобных вещах в этом коллективе следовало помалкивать. Дело в том, что Ленин, дабы удержать большевикам власть, после Октября легко шел на самые отчаянные компромиссы, не обращая внимания на последствия таких поступков. И на смычку с националистами имперских окраин, и на декорирование правых идей красными фантиками, и на признание уголовников классово близкими, и на многое другое. И на то имелись очень веские основания. В первую очередь, конечно, это баланс, так сказать, электоральных сил. Ведь в Российской Империи тех дней проживало свыше девяноста процентов крестьян. А они, по оценкам самого же Ленина, являлись носителями правых, мелкобуржуазных взглядов^[11]. Чтобы «купить» их поддержку, он пошел в свое время на так называемый черный передел – когда всю землю отобрали у старых владельцев и поделили среди крестьян. Отдав в собственность.

Хорошее дело?

Конъюнктурное. Крестьяне реализовали свою старинную мечту. Но какой ценой? Крупный производитель на селе пропал. А мелкий выращивал то, что считал нужным. То есть, еду. Для себя и на продажу. Все остальное ему неинтересно. Из-за чего практически пропало сельхозсырье для фабрик, став дефицитом. Что вынудило правительство закупать его за рубежом^[12]. Это ударило по ценам на готовую продукцию и, как следствие, сказалось на доступности ее для крестьян. Вкупе с низкой эффективностью мелких крестьянских хозяйств это привело к существенному снижению уровня жизни селян. По сравнению с 1913 годом. И польским крестьянам, которые видели только вершину айсберга, Советский Союз нравился ничуть не больше, чем их же пролетариям.

Цирк?

С конями. В яблоках. Да с клоуном, идущим по кругу вприсядку. Но такова борьба за власть. И большевики в ней ничего нового не изобретали.

Апогеем идеологических противоречий стал НЭП, внедренный в 1921 году. В котором коммунисты уступали еще сильнее, давая свободу не только крестьянам-землевладельцам, но и капиталистам торгово-промышленного толка. Ограниченную. Но свободу. Что вступало в полное и решительное противоречие с идеологической программой партии и ее политическими целями. Например, в отношении частной собственности. Однако иначе было нельзя. Просто потому, что в молодом советском государстве реальная, а не на словах, поддержка левых не превышала 3–4 % от всего населения^[13]. Вот большевикам и приходилось мимикрировать, помещая в левую скорлупу правые идеи самого разного толка.

На выходе у них рождался натуральный сюрреализм, безумно напоминающий химеру. С трибун кричали об одном. Делали второе. А хотели третье. Что, как несложно догадаться, порядка и здравости экономике не добавляло. Ведь экономика любит тишину и прозрачные правила игры, а не вот это все.

– И сколько вам нужно времени на подготовку? – после затянувшейся паузы спросил Зиновьев, бывший, среди прочего, председателем исполкома Коминтерна в те дни.

– Для подготовки к разгрому вооруженных сил Польши?

– Да, – чуть пожевав губами, нервно ответил он.

– Лет пять-семь. Если РККА будет оказана всемерная поддержка Коминтерном, то меньше. Возможно, два-три. Все зависит от поддержки. Быстрее можно, но выйдет надрыв сил. Победить победим, но цена окажется очень высока. А мы ведь не хотим останавливаться на Польше, не так ли?

– Не хотим, – решительно и твердо произнес Троцкий.

– Какая вам нужна помощь?

– Разведка. Закупка вооружения. Тайная, желательно. Деньги. Если, конечно, международное прогрессивное сообщество в состоянии нам помочь финансово. Еще потребуется поиск нужных людей. В Европе масса хороших, грамотных специалистов, которые сидят у разбитого корыта, неустроенные после окончания Империалистической войны. Их привлечение может ускорить подготовку, повысив ее качество.

– Деньги… – пожевав губами, повторил Зиновьев, выцепив самое главное.

За 1919–1923 годы Троцкий, действуя в тесном сотрудничестве с аппаратом Коминтерна, вывез^[14] из молодой Страны Советов огромное количество ценностей. Частью для компенсации острого дефицита внешнеторгового баланса, а частью – большей – для различных партийных нужд и деятельности Коминтерна.

По этому каналу, как в бездонную дыру, было закачано невероятное количество ценностей. Ведь революционеры грабили богатых. Душевно так. Обносили до нитки. Вскрывая заначки и тайники.

Какая же революция без такого веселья?

И вывозили награбленное. Так же массово. На фоне этого потока ценностей даже царские запасы Госбанка, утекшие из его хранилищ, – ничто. Например, только за восемь месяцев 1921 года через пробирную палату США прошло около 715 тонн золота, поступивших по этому каналу. В рублях по курсу 1926 года это что-то около 892 миллионов. Сколько они вывезли ценностей всего? Сложно сказать. Очевидно, что миллиарды и миллиарды. Многие^[15]. Для сравнения, бюджет всего Союза за 1925 год немного не дотягивал до 4 миллиардов, а бюджет Наркомвоенмор составлял всего 560 миллионов.

Хороши гуси?

Огонь просто!

Все на алтарь мировой революции!

Ну и само собой, страховка на случай поражения в Гражданской войне. Стаканчик на утро, так сказать.

Зиновьев довольно долго смотрел на Фрунзе.

Испытующе.

Он думал. Оценивал. Ведь взятие Польши в случае победы открывает большое окно возможностей для новых экспроприаций. И важно понять – окупятся ли подобные инвестиции. Слишком много платить Коминтерн из своих запасов явно не желал. А малыми суммами явно тут не справишься.

Наконец он выдавил:

– Какой объем денежных средств потребуется?

– Я думаю, что этот вопрос нельзя решать с кондачка. Все нужно посчитать и взвесить.

– Разумеется, – чуть усмехнувшись, ответил Зиновьев. Он понял, что Фрунзе не ожидал шага навстречу. А называть сумму от фонаря не хотел.

– Мы поможем, чем сможем, – твердо произнес Троцкий. – Я постараюсь подключить все свои связи.

– Как проходят испытания? Говорят, что вы, Михаил Васильевич, устроили на полигоне настоящую маленькую войну. Люди из окрестных сел спать не могут, – вклинился Сталин, стремясь перехватить инициативу. Ему очень не понравилось, что Фрунзе явно пытаются столь открыто и беззастенчиво не то купить, не то сманить его политические противники.

Нарком кратко пересказал ситуацию. Предельно сжато, чтобы не перегружать слушателей непонятными большинству деталями.

– И какие выводы вы сделали?

– Совершенно очевидно, что имеющееся стрелковое вооружение РККА можно считать устаревшим. Для индивидуального оружия трехлинейный патрон избыточен. Его необходимо менять на что-то более легкое, чтобы увеличить носимый боезапас. Как и рекомендовал Алексей Алексеевич, – кивнул Фрунзе на Брусилова.

Тот едва заметно усмехнулся, ибо предлагал несколько иное, но кивнул в знак согласия.

– Для пулеметов и иного подобного оружия рантовая гильза является проблемой. В коробчатых магазинах такой патрон частенько заклинивает. А при ленточной подаче рант усложняет, утяжеляет и удорожает систему питания.

– И вы предлагаете принять на вооружение два патрона? – спросил Брусилов.

– Да. Времени на разработку у нас нет. Придется выбирать из того, что есть. А потом закупать оборудование и срочно запускать в производство.

– Разве советские инженеры с этим не справятся? – поинтересовался Каменев.

– Советские инженеры пока только учатся. Их мало. Квалификация их низка. Да еще и пресловутое спецеедство^[16], будь оно не ладно, совершенно вымыло кадры технической интеллигенции^[17]. Потребуются десятилетия, чтобы советские инженеры развернулись в мощную школу, способную на равных соперничать с остальным миром. Мы можем столько ждать? Ответ очевиден. Я предлагаю все, что можно, заимствовать. Экспроприировать, если хотите, у мирового капитала. А то, чего нет или не добыть, разрабатывать самим, концентрируя все наши скудные ресурсы на этих задачах.

В оригинальной истории после смерти Фрунзе наркомом стал Ворошилов. И он сразу тихо сел на попу ровно, не отсвечивая. Попытки же Тухачевского начать перевооружение потерпели в целом провал. Их заблокировал Сталин. И так продолжалось ровно до военной угрозы 1927 года, когда Иосиф Виссарионович запаниковал. Ибо даже весьма поверхностный и благостный для РККА анализ ситуации показал, что шансов на победу практически нет.

Тут же Михаил Васильевич уже успел его напугать.

Серьезно.

Так что, несмотря на нежелание усиливать опасную для него группу военных специалистов, лояльных по большей степени Троцкому, он охотно поддержал начинание. Ведь враг общий. Враг опасный. И он точно никого из них не пощадит. О том, как польские паны относились к коммунистам, ни у кого из присутствующих иллюзий не имелось. Да, такие люди, как Брусилов или Бонч-Бруевич, может быть, и пережили бы военную катастрофу. Но вот Сталина, Ворошилова, Зиновьева и прочих детей революции совершенно точно ждала смерть…

После совещания Фрунзе вышел на улицу.

Мороз приятно холодил.

Вся спина у него была мокрая от пота. Жарко, душно и страшно вот так битый час сидеть в банке с пауками. Смертельно опасными, талантливыми пауками, поднявшимися очень высоко из той кровавой каши, каковой была Гражданская война.

Он растер лицо.

Очень хотелось закурить и выпить. А потом еще и женского общества. Чтобы выпустить пар. Но вместо этого он отправился к себе в наркомат. Работать. Очень уж остро стоял вопрос. Очень уж напуганными и взволнованными выглядели эти пауки…