Однако к моему рассказу об успехах в спичрайтерстве и партийном строительстве Клава отнеслась безо всякого интереса, я бы даже сказал с некоторой брезгливостью: тебе что, денег не хватает? И не стала больше слушать. Не хочешь – не надо. Я потащил ее в койку, она не упиралась, и нам снова было хорошо. Но легкий осадок остался: надо же, я вон на какой уровень поднялся, а ей, дурехе, все равно…

* * *

Как-то, зайдя без стука в кабинет Последнева, я застал у него Сережу Сонокотова, который, если помните, и сосватал меня в ЭРОС.

– Во! На ловца и зверь бежит, – обрадовался Геннадий. – У тебя баба есть?

– А что? – несколько озадаченно ответил я, недоумевая, с чего бы это работодатель заинтересовался моей личной жизнью.

– А то, что бабешка нужна, аппетитная, ну такая вот… – Геннадий двумя руками обрисовал, какая нужна бабешка, причем, опустившись ниже воображаемой талии, развел их едва ли не шире своих плеч. И торжественным голосом, каким обращаются к другому берегу реки – все-таки артист свое дело знал туго, – добавил: – Партии нужна женщина! Сергей Николаевич, ну объясни ему.

И все объяснилось. Оказывается, все это время Сережа продолжал работать на ЭРОС, просто наши пути не пересекались. И отвечал он за предвыборные акции, говоря человеческим языком, за публичные мероприятия, которые должны были выставить партию перед избирателями в самом привлекательном свете. Дабы электоральные ожидания оправдались. Тут подоспела широкая Масленица, и Серега надумал прилюдно напечь в Сокольниках блинков. Недурная акция, верно? Но это еще не все. Решено было пригласить на нее наших политических соперников, пусть тоже повыпекают. А избиратель попробует блинки разных партий и решит, чьи лучше. Этакие блинодебаты. Тут нет ни правых, ни левых, ни центристов, ни националистов, ни почвенников, ни западников. Тут политическими программами, пустопорожними обещаниями, в общем, обычным предвыборным краснобайством не отделаешься: все решает легкость и тонкость блина, его воздушность, схожесть с нашими русскими кружевами, способность таять во рту. И не последнее – количество блинов, а значит, сноровка блинопека, а лучше, конечно, блинопекши. Вот, оказывается, для чего партии понадобилась женщина.

– Понимаешь, нам не абы какая баба нужна, – перебил Серегу председатель. – Ты понимаешь, я из агентства могу дюжину выписать. И выписывал, и кастинг устраивал. Красавица на красавице. Ноги от ушей. Но они же все, блин, плоские, как блины. А нам для блинов нужна вот такая… – И опять Геннадий не нашел в своем партийном лексиконе слов для описания «вот такой», а только вновь очертил растопыренными руками ее контуры.

С фигурой претендентки все было ясно, но я никак не мог взять в толк, при чем здесь я, блин.

– Послушай, а почему бы нам, – несколько смущенно начал Сережа, – почему бы нам не попросить твою… – он замялся, – ну твою… даму? Лучше ее нам все равно не найти. Сколько ни устраивай кастингов. Что скажешь?

Вот оно что!

* * *

Печь партийные блины Клава поначалу отказалась наотрез:

– Я в эти игры, милый, не играю. Езжай сам к своим клоунам. Придумали – Эр-р-рос! – Она раздраженно фыркнула. – У тебя, как с ними спутался, у самого с этим неполадки…

Ох, как неправа моя Клава! С чем-чем, а с этим у нас все по-прежнему было в порядке, что она прекрасно знала. Но ее несправедливость меня не обидела. Я просто притянул Клаву к себе и положил ей руку туда, куда она любит. И поцеловал ее в шею, а затем еще раз и еще. А потом стал искать губы, она делала вид, что отталкивает меня и уворачивается, но я их нашел. Клава прижалась ко мне и стала бормотать, что я, как связался с этими, так стал каким-то чужим, что только и говорю о своей проклятущей партии, что раньше был мужик как мужик, а теперь… Уже не встречая ни малейшего сопротивления, я быстренько стянул с нее все, что на ней было, и долго-долго старательно и с большим удовольствием лишал ее поводов к ревности. В самом деле, что за глупость ревновать мужика к партии, да еще экологической.

Потом мы лежали в обнимку, и я гладил Клаву там и сям. И она, разомлевшая, подобревшая, замурлыкала:

– И впрямь Масляная. Давай-ка я завтра блинков напеку…

А я тебя, дуреха, о чем прошу? – подумал я, но вслух не сказал, потому что боялся порушить охватившее нас тихое блаженство. В конце концов не променяю я свою Клашу ни на какой Эрос, даже с ударением на России. Но она будто угадала мою мысль, слегка отодвинулась и деловито спросила:

– Мука-то у них есть? Или взять с собой?

* * *

К моему немалому удивлению, в Сокольниках собралась тьма народу. Машину мне пришлось бросить метрах в двухстах от главного входа, и мы с Клавой довольно долго протискивались сквозь праздничную толпу, пока не увидели невысокий помост со столами и чем-то вроде печи, от которой в морозный воздух подымалось облако пара. За одним из столов стояли наши, за другими – какие-то незнакомые мне мужчины и женщины.

– Сюда-сюда! – завидев нас, закричал Сергей в большой старинный рупор-матюгальник. – Господа, пропустите участников акции!

Но господа и не думали пропускать. В первых рядах собрались самые упертые зрители, твердо решившие отведать халявных блинков и получить обещанную в программе стопку «Эро». Да, по предложению ушлого Сережи Сонокотова, на подмосковном заводе была выпущена немалая партия водочки под таким названием. Собственно, это была старая добрая «Столи», только на этикетке красовался Гена Последнев. Его пышная грива, его квадратный подбородок и водочное имечко с намеком на мужскую силу должны были, как задумывал Серега, привлечь сильную половину электората. И привлекали. «Эро» неплохо расходилась в рознице, а у председателя устала рука подписывать автографы прямо на бутылках.

Вот и сейчас Геннадий ловко выхватывал из протянутых рук пол-литрухи и лихо расписывался на этикетках. Он был в немыслимо яркой дутой альпинистской куртке, которая делала его фигуру совсем квадратной, карикатурной; это впечатление усиливала нахлобученная на огромную голову бесформенная, напоминавшая треуголку вязаная шапка. Из-под нее, словно по моему заказу, торчала историческая прядка. Ей-ей, он смахивал в этом наряде на победоносного Бонапарта – не при Ватерлоо, а после Аустерлица. Над ним возвышалась фигура Толи Горского, который тоже подписывал автографы, но не на бутылках, а на собственных фотографиях. Его осаждали женщины.

Наконец нам удалось протолкнуться сквозь полчища халявщиков. Сережа протянул руку Клаве, и она ловко вспрыгнула на помост. Я вскарабкался на него сам и осмотрелся. Толпа действительно собралась изрядная, а народ все прибывал и прибывал, люди косяком шли от метро по бульвару.

Тут по скопищу осаждавших помост людей пробежала волна, они стали медленно и неохотно расступаться, освобождая дорогу сверкающей на весеннем уже солнышке кавалькаде – спереди и сзади монстры-джипы, а между ними шестисотый «мерин». Машины остановились прямо перед нами, из джипов высыпали амбалы в черных пальто и бросились к лимузину. Его дверцы распахнулись, выпуская солидного мужчину в дорогом кожане и дурацкой шоферской фуражке. Толпа издала вздох восторга – это был буян и краснобай, любимец простого народа, лидер Маргинально-охлократической партии России Владлен Красноперский. На трибуну он поднялся неторопливо и солидно – по приставным ступенькам, снисходительно кивнул в нашу сторону и по-римски простер руку в направлении толпы. И она снова восторженно вздохнула.

Мы поняли, что ситуация меняется, увы, не в нашу пользу. Задумывая акцию публичного блинопечения, Сережа Сонокотов рассчитывал, что нашими оппонентами будут Российские Невесты, кто-то с демократического крыла, может быть, коммунисты. И в самом деле, рядом с нами стоял столик с красным флажком, возле которого кучковались невзрачного вида мужички в добротных обкомовских дубленках. Поодаль топтались две немолодые дамочки из женской партии, даже отдаленно не смахивающие на невест. И все. В такой компании успех был бы неминуем. И тут, на тебе, Красноперский! Он мгновенно оказывался в центре внимания, где бы ни появился. А переорать его было просто невозможно.

– Русский человек должен есть блины! Однозначно! – прокричал в микрофон охлократический лидер. – Под водочку. И тут же поправился: – Водочку под блины.

Охлос ответил одобрительным гулом.

Красноперский подал знак своим амбалам, те втащили на помост несколько ящиков водки, и сразу же началась раздача. Народный трибун черкал автограф на этикетке со своим портретом и швырял бутылку в толпу. Вытягивались руки, кто-то ее ловил, остальные, оставшись ни с чем, толкались у сцены, орали. Назревала давка.

Я понял, что все кончено. Водки у Красноперского было от силы на три десятка счастливцев. Но он ее им дарил, а наш Гена лишь подписывал бутылки, которые ему протягивали из толпы, то есть дарил только автограф. А кому он, на хер, нужен? Я оглянулся на Сергея – тот стоял как в воду опущенный.

И тут Клава, моя Клава, безо всякого микрофона рявкнула так, что ее, должно быть, слышно было у самого метро:

– Вы что, водку сюда жрать пришли?!

Над толпой повисла тишина. Владлен Красноперский застыл с раскрытым ртом, Геннадий уронил бутылку, и она шумно покатилась по помосту, Толя Горский озадаченно почесал бритый затылок. Ай да баба! Некорректность Клавиного риторического вопроса была очевидной. Конечно, водку жрать пришли. Зачем еще? Но Клавина реплика оказалась из числа тех исторических фраз, что круто поворачивают ход великих битв, а порой и самой истории. Рубикон перейден. Есть такая партия! Вы что, водку сюда жрать пришли?! И тут же, ловко манипулируя толпой, Клава добродушно, рассудительно, как-то даже по-матерински, не напрягая голоса – Сергей успел подать ей матюгальник, – успокоила готовую вновь взорваться толпу:

– Вот сейчас блинков напечем, тогда и выпьем. Под горячее.

Я был потрясен. Тихая, застенчивая, домашняя Клава, всегда замыкавшаяся в присутствии посторонних, завладела вниманием сотен людей. Она неторопливо надела поверх дубленки белый халат и подошла к печи. По ее знаку я раскрыл тяжеленную сумку, которую Клава собрала дома перед выездом в Сокольники, и она стала выгружать содержимое. Первым делом Клава поставила на конфорки большие черные сковороды. Предусмотрительный Сергей загодя завез сюда самые современные, с тефлоновым покрытием, но моя подруга им не доверяла – привезла свои, чугуные. Потом на свет Божий появилась закутанная в клетчатый плед гигантская кастрюля с тестом. Клава распеленала ее, приподняла крышку, подмигнула толпе и негромко сказала в матюгальник:

– На то и Масляная, чтобы на горках покататься да в блинах поваляться.

– Тебе не в блинах валяться, а в… – попытался встрянуть и в своей манере нахамить Красноперский, не привыкший просто так отдавать инициативу, но и Клава, похоже, не желала с нею расставаться. Она подняла большущий половник и вполне серьезно, без тени улыбки замахнулась им на российского политика.

– Тебя забыли спросить! Чем языком чесать, делом бы занялся. Пустобрех! Иди сюда, вон сколько конфорок свободных… – По толпе пробежал хохоток.

Откуда ни возьмись, появились телекамеры, нацелились на Красноперского, заставили его снисходительно заулыбаться и подойти к плите. За ним потянулись коммуняки и невесты. А Клава уже маслила нанизанной на вилку сырой картофелиной свои сковородки, из половника лила на них тесто, неуловимым движением переворачивала очередной блин, сгружала готовые, щедро промасленные кружевные диски на большое блюдо. Красноперский с пришедшими ему на помощь охранниками и другие наши конкуренты только разбирались со сковородами и прочими блинными причиндалами, только открывали приготовленные в соседнем сокольническом кафе кастрюли с тестом, а наша стопка блинов уже достигла едва ли не полуметра. Последнев и Горский разливали ледяную «Эро» в бумажные стаканчики, Сережа бросал по два блина на картонные тарелочки, и все это прямиком отправлялось в тянущиеся снизу руки. И не было давки, люди терпеливо дожидались своей порции и, получив ее, отходили, чтобы спокойно хлопнуть стаканчик экологически чистой водочки и заесть ее неостывшими Клавиными блинками. А Клава, жонглируя у плиты, сыпала невесть откуда взявшимися у нее прибаутками вроде «блин – не клин, брюха не расколет». Она давно уже расстегнула дубленку, сбросила платок и, простоволосая, румяная от легкого морозца и жара плиты, была потрясающе хороша собой. Ох, как я ее хотел!

Похоже, не я один. Из толпы ей кричали слегка подвыпившие мужички. А она в ответ на их сальности похохатывала, шутя замахивалась на нахалов половником и пекла, пекла, пекла…

Наша команда успела ублажить масляничным угощением с полсотни гостей, когда на сковородке Красноперского появилась первая толстая лепешка. Народный трибун неловко подкинул ее на сковороде и угрюмо изрек банальнейшее из банального:

– Первый блин комом.

– У тебя и второй, и десятый будут комом. Однозначно! – озорно передразнила его Клава, и тот не нашел ничего ответить.

* * *

Вечером мы с Клавой смотрели теленовости. Естественно, в постели.

Блинную акцию дали по всем каналам. Где совсем коротко, где подробнее. Но героями всех сюжетов были Клава и Владлен Красноперский. И по всем каналам прозвучал их обмен репликами насчет блина комом, с Клавиным «однозначно!».

Клава впервые в жизни увидела себя на телеэкране и осталась собой вполне довольна, хотя некоторые кадры ее изрядно смутили. Когда она, расстегнутая, расхристанная, склонялась над плитой, о наличии большой белой груди не нужно было и гадать.

– Господи, все наружу! – прижимаясь ко мне, причитала Клава. – Ой, стыдоба! Что же ты мне не сказал? Я бы прикрылась…

Я как мог успокаивал подругу: во-первых, не так уж и много она показала телезрителям, самую малость, мыто знаем, сколько осталось непоказанным, а во-вторых, показанного стыдиться не следует, им гордиться надо. И гладил эту гордость нашу, и, как пишут в дурных романах, осыпал ее поцелуями. Постепенно Клава успокоилась. Она, бедняжка, не ведала, что совсем скоро, через пару недель ей предстояло прилюдно растелешиться куда больше, чем сегодня.

* * *

С честью выдержав первое испытание, выполнив первое серьезное задание партии, моя Клава вскорости получило второе, причем не менее сложное. Узнали мы о нем…

Извините за то, что в моем повествовании все мало-мальски значимые события начинаются в постели. И пожалуйста, не воспринимайте это как вечную сексуальную озабоченность автора. Просто так было на самом деле. Наверное, потому, что мы с Клавой в те дни и впрямь много времени проводили в этом месте.

Итак, о втором поручении мы узнали, как вы уже догадываетесь, тоже в постели. Дело было воскресным утром, мы уже проснулись и лежа обсуждали, что бы такое приготовить на завтрак. Тут-то и позвонил Геннадий Последнев. Сколько Горский с ним ни бился, у него по-прежнему была каша во рту, так что я не сразу разобрал, чего хочет от меня партийный начальник. А когда разобрал, понял, что мне предстоит нелегкий разговор с Клавой. Произошел он за кофе.

Услышав, что завтра ей предстоит выступить в прямом эфире в теледебатах с Российскими Невестами, Клава замахала руками:

– Да вы что, рехнулись со своим долбаным ЭРО-Сом?! Хватит с меня этих блинов с голыми сиськами. Осрамили на всю страну!

Я резонно заметил, что выбирать глубину декольте на теледебатах она будет сама. В конце концов речь идет не о стриптизе, а о серьезном политическом выступлении, от которого зависит успех партии на предстоящих выборах. А мне ваша партия знаешь до какого места? И вовсе, Клавочка, нет! После блинов мы полпроцента прибавили, и это твоя заслуга, девочка…

Явив чудеса терпения, я в конце концов сломил сопротивление Клавы, тем более что, как я догадывался, она, сама того не ведая, вовсе была не прочь вновь засветиться на телеэкране. Первое ее выступление произвело сенсацию в супермаркете, и это было приятно.

Окончательно сдавшись, моя славная подруга задумалась над вечным дамским вопросом – что надеть. Оставив это на ее усмотрение, я принялся натаскивать ее по политике и экологии.

* * *

В Останкино мы приехали за час до начала дебатов. Суетливая теледевчонка подхватила нас у бюро пропусков и довела до студии, где Клаву у меня забрали и утащили в гримерную. Мне же предложили кофе и позволили курить. За этим занятием я и коротал время. И нервничал, потому что только здесь, в Останкине, до меня наконец-то дошло, в какую авантюру я вовлек Клаву.

Моя подружка обладала трезвым и практичным умом, имела самостоятельное суждение обо всем, что входило в сферу ее интересов, и, как я уже говорил, охотно высказывала свое мнение о моих публикациях на экологические и экономические темы. Но политика ее никогда не волновала, а без систематического образования и ориентации в грязи и дрязгах на российской политической арене было просто невозможно продержаться и пяти минут против давно лишившихся девственности, в том числе и политической, матерых Российских Невест. Я знал, что Клава за словом в карман не полезет, но одно дело осадить на блинной акции нахала Красноперского, совсем другое высказаться перед многомиллионной аудиторией о зарплатах бюджетников, проблемах армии, защите нашей донельзя загаженной окружающей среды. Да, я по пунктам изложил ей все, о чем придется говорить, заставил несколько раз прочитать предвыборную платформу ЭРОСа, но не ведал, что улеглось в милой Клавиной головке, и был уверен, что извлечь из нее в нужный момент нужную мысль Клаве вряд ли удастся. Может, плюнуть на все к чертовой матери и утащить подругу отсюда, пока это позорище не началось…

Я решительно загасил сигарету в пепельнице и вышел в коридор, где столкнулся с теледевчонкой-помрежицей.

– Вы госпожу Толмачеву не видели? – спросил я у нее.

– А она уже в студии. Через пять минут начинаем.

Я кинулся в студию. В глубине огромного, как ангар, помещения виднелся ярко освещенный софитами длинный металлический стол, нет, скорее что-то вроде барной стойки, и три высоких, тоже как в баре, причудливой формы табурета – один, позади стойки, вроде бы для бармена, а два в ее торцах. На стойку были нацелены камеры, возле которых суетились операторы и еще какие-то технари, должно быть выставлявшие или проверявшие свет. Остальная часть студии была погружена в полумрак. Едва разглядев среди змеиного сплетения кабелей, среди кранов и другой непонятного назначения машинерии три темные фигуры, я поспешил к ним.

Телеведущий с известной всей стране своими брутальными чертами физиономией что-то втолковывал двум женщинам. Одна из них была Клавой.

– Итак, мы обо всем договорились. Главное, держитесь как можно естественней и говорите в камеру, – сказал ведущий. – Пошли, сударыни, пора начинать.

Он двинулся к освещенной части студии, сударыни за ним.

Я окликнул Клаву. Она остановилась и повернулась ко мне. Я подошел и взял ее за руку, намереваясь умыкнуть. Она прижалась ко мне и не своим – тоненьким, испуганным – голосом шепнула мне на ухо:

– Ой, как писать хочу!.. – И побежала догонять ведущего.

Должно быть, от охватившей меня паники мне внезапно тоже захотелось в туалет, но технари уже прибавили свет у барной стойки, зажглось табло «Тишина в студии!», и лицо ведущего стало торжественно-официальным:

– Уважаемые телезрители, сегодня мы начинаем теледебаты партий и политических объединений, которые на предстоящих выборах поборются за право быть представленными в высшем законодательном органе страны. У нас в студии лидер партии «Российские Невесты» Маргарита Леонтьевна Куцая и представитель «Экологии России» Клавдия Николаевна Толмачева.