Это перевод пародии. Пародии переводятся редко: чтобы они правильно воспринимались, нужно было бы сперва перевести все пародируемые произведения. Без этого культурного фона они ощущаются не как пародии, а как самостоятельные комические (или даже не комические) произведения. Так сочинения Козьмы Пруткова для современников были пародиями, а для потомков – поэзией абсурда. А. Э. Хаусмен был крупным поэтом и еще более крупным филологом-классиком. У пародии Хаусмена два адреса: первый – Эсхил, его любимый драматург, второй – учебные переводы: буквальные, естественно рождающиеся при всяком школьном чтении трудного автора на малознакомом языке. Поколение спустя эти же «профессорские переводы» дали Э. Паунду толчок для его Проперция. Сюжет «Отрывка» – из мифа об Алкмеоне, который мстит своей матери Эрифиле за то, что она когда-то погубила его отца: точь-в-точь, как в мифе об Оресте и Клитемнестре. В 90 строчек вмещены диалог, хор и развязка. В диалоге выставлены напоказ все натяжки однострочных реплик стихомифии, в хоре – и банальность философии, и неуместность мифа, в развязке – противоестественность трагического действия за сценой и неподвижного обсуждения на сцене. Первая строчка копирует первую строчку «Антигоны» Софокла с ее синекдохой «О любимейшая голова Исмены…», дальше с таким же буквалистическим щегольством копируются и метонимия «дождливый Зевс», и метафора «сестра грязи», и гендиадис «стопами и поспешностью», и гистеросис «сдержу бессловесный язык». Когда в 1959 году отмечалось столетие Хаусмена, английские античники перевели этот «Отрывок» точными греческими стихами: получилось очень торжественно и совсем не смешно. Студент Хаусмен писал для своих товарищей, читавших Эсхила по-гречески, мне переводить приходилось для тех, кто читает Эсхила в русских переводах, поэтому у пародии оказалось не два, а три адреса: сюжетные натяжки в ней – от Эсхила, ритмическая вычурность (особенно в хорах) – от Вяч. Иванова, буквализмы и прозаизмы – от учебного перевода.
Алкмеон, Хор
X. – О ты, прекраснокожанообутая
Глава пришельца! Как, какие поиски,
Кого, зачем, отколь тебя доставили
В пределы наши славносоловьиные?
Я, вопрошая, жажду услыхать ответ, —
Но ежели случишься ты и глух и нем
И не поймешь ни слова из речей моих,
То возвести об этом мановением.
А. – Я беотийской тек сюда дорогою.
X. – На веслах ног или под гривой паруса?
А. – Сгибая в такт чету моих конечностей.
X. – Под омраченным Зевсом или солнечным?
А. – Не грязью блещет обувь, но сестрой ее.
X. – Узнать твое мне имя будет радостно.
А. – Не каждому даруется желанное.
X. – Во что, скажи, разит твое присутствие?
А. – Язык пастуший, спрошенный, поведал мне…
X. – О чем? Того не знаю, что не сказано.
А. – И не узнаешь, если перебьешь опять.
X. – Вещай: сдержу я речь мою безмолвную!
А. – …Что дом сей – Эрифилы, а не чей-нибудь.
X. – Не посрамил он горла мерзкой ложию.
А. – Войду ль в чертог, раскрыв перед собою дверь?
X. – Ступи на сей порог стопой удачливой!
И, о мой сын, во-первых, помни: добрым будь,
А во-вторых, о сын мой, помни: злым не будь,
Затем, что это лучше, чем обратное.
А. – Гряду в сей дом стопами и поспешностью!
Хор
с. В тяжком пытаньи
Из плохо переваренных умом дум
Трудно рождалось слово;
Взвесив его стократно,
Я смог наконец, все рассудив, решить так:
ЖИЗНЬ НЕНАДЕЖНА!
Эту высокую истину я начертал
На размыслительном воске
Невосковых скрижалей,
И не пером ее запечатлев!
Я повторяю: В ЖИЗНИ, говорю я,
ЕСТЬ НЕНАДЕЖНОСТЬ!
Не полеты вещающих крыл
Раскрыли мне тайну,
Не дельфийский треножник ее изрыгнул,
Ни Додона:
Своим умом, утробою своей
До всего дошел я.
а. Надо ли вспомнить
О той, кого любил отец богов, Зевс, —
Той, кому злые боги
В странной заботе дали
Две пары копыт, пару рогов и один хвост, —
Дар нежеланный! —
И отослали в далекие страны затем,
Чтобы она училась,
Как пережевывать жвачку.
И вот, в зеленых аргосских полях
Она, бродя по травке и крапиве,
Ими кормилась!
Пусть питательна эта еда,
Но мне не по вкусу!
Пусть Киприда не выберет троном своим
Мою печень!
Зачем я вспомнил Ио? почему?
Хоть убей, не знаю.
э. Но вещее сердце мое
Уже заводит само
Напев, не зовущий в пляс;
Но вот предстает дворец
Обоим моим глазам
(Вот правый, и левый вот) —
Бойнею, так сказать,
Где столько шерстистых смертей
И кораблекрушений коров.
И веду я плач на Киссийский лад,
И на громкий стук,
На моей груди разрывающий лен,
Отвечает в такт
Головы моей бедной биенье.
Голос Эрифилы, Хор
Э. – О! челюсть топора в меня вгрызается,
Язвя меня не в шутку, а доподлинно.
X. – Мне кажется, я слышу из покоев крик,
Несхожий с криком тех, кто скачет в радости.
Э. – Ах! он опять хватил меня по черепу:
Никак меня убить он хочет до смерти.
X. – Пусть не винят меня в поспешномыслии,
Но я скажу: кому-то там невесело.
Э. – О! о! еще удар доводит счет до трех,
Хотя об этом вовсе не просила я.
X. – Коль это так – твое здоровье бедственно,
Зато непогрешима арифметика.
Ропалические стихи – это эксперимент в метрике. Так назывались гексаметры, состоящие последовательно из 1-, 2-, 3-, 4- и 5-сложного слова. Одна такая строчка случайно нашлась у Гомера, была замечена, получила название (от ῤόπαλον – палица, утолщающаяся к концу) и стала примером для подражаний. Поэт Авсоний, воспитатель римского императора Грациана, был консулом в 379 году и написал по этому случаю три стихотворные молитвы; одна из них – «ропалическая». Изощренная трудность формы нимало не мешает серьезности содержания.
Собственно, начать этот раздел следовало бы с экспериментов в графике – с фигурных стихов. По-латыни их писал – поколением раньше Авсония – поэт Порфирий Оптатиан; гексаметрические строки равной длины, буква в букву, по вертикальным началам их – акростихи, по вертикальным концам – телестихи, а по серединам сложными зигзагами змеятся месостихи, и все они тоже представляют собой гексаметрические строки. Но перевести такую конструкцию у меня не хватило способности.
Макаронические стихи – это эксперимент в лексике: стихи, написанные на смеси двух (редко больше) языков. В новоевропейской поэзии это обычно латинские гексаметры со вставками итальянских, французских и проч. слов, склоняемых и спрягаемых на латинский лад («лопата у него – лопатус, баба – бабус»): комический псевдолатинский язык, как будто латынь – это мука в макаронах, а народные языки – это сыр и масло, к ней примешанные. Сочиняться они стали в Италии в конце XV века, а образцом были вот эти стихи Авсония – латинские гексаметры, в которых греческие слова обросли латинскими суффиксами и флексиями. Авсоний писал их на старости лет, обращаясь к товарищу по риторской профессии и соседу по «сантонским полям» в южной Галлии; заключительные стихи – цитата из Горация, «Оды», II, 3, 15–16, один стих в подлинном виде, другой в греческом переводе.
Я, элладической Музы причастник и римской Камены,
Шлю на диглотте6 привет, Авсоний, Аксию Павлу.
Как я неладно живу! Обольщаясь пустою эльпидой7,
Можно ли педзы8 шутить, старея из гемара в гемар?9
Здесь, в сантонских полях, где царит аксенический криос10,
Я, тромерос11, брожу и дрожу, цепенея талантом,
Для нежноплокамных12 став Пиерид плохим ферапонтом13.
Педы14 сковал мне мороз, одонты15 скрежещут от стужи,
Гея16 покрыта хионом17, не пышет гестия18 жаром,
Ригос19 вдвойне холодней из‐за песен холодных аэдов20.
Янус, однако, раскрыл календарь; и вот в новогодье
Я эпистолию шлю стихотворную филосу21 Павлу.
Вы, кого родила Мнемосина в своей диадеме,
Девять речистых адельф22 в венках из чистейшего крина23,
Одушевите мне френ24 шутоватой комической одой
И над челом раскиньте моим триумфальные птеры25;
Ясный фаос26 просияйте певцу в его скейскую27 душу,
На миксобарбарский лад28 сгармонируйте к логосу логос!29
Если бы Аксия Павла, наследника этой же хоры30,
Я обошел бы стихом, то подверг бы себя немесиде31.
Он мне во всем гемиох32: оценить и австеры33, и педзы
В нашей словесной палестре34 сумеет он лучше любого.
Ныне же он эремитом35 живет в отдаленной Кребенне,
Где ни стафилы36 не зреют, ни лесха37 ему не услада,
Ни в диалоге беседника нет, ни в симпосии хмеля:
С милою Музой сам-друг он ропщет на праздную схолу38.
Полно, Павел, мой друг! довольно мы вынесли понов39,
На агоре40 разбирая дела и на кафедрах сидя
Пред непослушной толпой неанисков41; а много ли толку?
Между тем иссыхает в артериях юная гема42,
Нас уже можно геронтами43 звать, затуманился опсис44,
Меньше и меньше в суме статеров45 на разные траты:
Ведь человек апаламный46 с трудом залучит себе кердос47 —
Трудно деньгу наживать при клиническом48 образе жизни.
Будем, однако, мой друг, благодушны: не станем порочить
Мойру – и Лета сокроет от нас и пению49, и поны.
Ну а панкаллистон – лучше всего! – что при нас неотлучны
Спутницы-Музы и с винным кратером, и с винным фиалом50 —
В дружном их фиасе51 ты обретешь утешенье от скорби.
Здесь же будут дары и Деметры Аглаокарпы52,
Вкусный кабаний креат53 и винные чаши, в которых
Пенится нектарный ойн54, сколько любо усталой кардии55.
Так гедонически мы и продлим эйс полла наши эте56,
Покуда силы есть, и Парок
Нэмата порфиреа плэкетай57.
Центон – это эксперимент в семантике: стихотворение, целиком составленное из стихов и полустиший, извлеченных из классической поэзии (cento – лоскутное одеяло). Это совершенный образец того, что теперь называется поэтикой подтекстов. Его художественный эффект – в том, что каждый словесный «лоскут» воспринимается одновременно в двух контекстах: первоначальном и новом. «Свадебный центон» Авсония (368 год) – первый большой центон в европейской поэзии. При императорском дворе праздновалась чья-то свадьба, император Валентиниан написал стихи на этот случай и предложил Авсонию сделать то же. Написать лучше императора было опасно, а написать хуже – вероятно, очень трудно. Авсоний вышел из положения, написав ответное стихотворение не своими словами, а вергилиевскими – смонтировав его из стихов и, чаще, полустиший «Буколик», «Георгии» и «Энеиды». Это было особенно эффектно, потому что Вергилий слыл целомудреннейшим поэтом, а свадебные стихи должны были быть непристойными. При переводе приходилось сопровождать каждый стих Авсония несколькими стихами Вергилия; по возможности использовались фрагменты существующих переводов Вергилия (А. Фета, В. Соловьева, В. Брюсова, С. Соловьева, С. Ошерова, С. Шервинского), но реже, чем хотелось бы: никто не переводил нужные строки слово в слово и полустишие в полустишие. Из восьми частей авсониевского центона здесь приводятся две первые и последняя.
1 Души склоните ко мне и с весельем сердца обратите,
2 Мужеством равные оба, оружием славные оба,
3 Оба в цветущей поре, род, неодолимый во брани!
4 Первый – ты: я знаю, что путь под счастливой звездою
5 Держишь по морю ты, которого ни справедливей,
6 Ни благочестнее нет, ни выше в войне и сраженьях, —
7 Ты и твой сын, вторая надежда великого Рима,
8 Древних воителей цвет, предмет моей высшей заботы,
9 Именем деду подобный, родителю – духом и дланью,
10 Не без приказа пою: будь всякому труд и удача
11 По начинанью его, – мой же долг исполнять повеленья.
1 «Энеида», V, 204 (Эней объявляет награды на состязаниях)
Став между ними, Эней такие слова начинает:
«Души склоните ко мне и с весельем сердца обратите!
Сколько бы ни было вас, – ни один не уйдет без подарка…»
2 «Энеида», XI, 291 (Диомед вспоминает троянских вождей)
Гектора только рука и Энея рука отлагала
Греков победу, замедлив ей шаг до десятого года, —
Мужеством равные оба, оружием славные оба,
Но благочестием выше второй…
3 «Буколики», VII, 4 (Пастухи, состязающиеся в пении)
Тирсис и Коридон стада воедино собрали,
Тирсис – овец, а коз – Коридон, молоком отягченных, —
Оба в цветущей поре, и дети Аркадии оба,
В пенье искусны равно, отвечать обоюдно готовы…
«Энеида», IV, 40 (Дидона в Африке)
…Иль позабыла о том, на чьих ты полях поселилась?
Гетулы здесь в городах – род, неодолимый во брани,
Неукротимых нумидян кольцо, неприютные Сирты…
4–5 «Энеида», VI, 834 (Анхис о войне Цезаря с Помпеем)
Чада мои, не позвольте душе обыкать к этим войнам,
Грозною мощью своей не терзайте утробу отчизны, —
Первый – ты к милосердью склонись, олимпийцев потомок,
Кровь моя, вырони меч!..
«Энеида», III, 374–375 (Пророчество Гелена Энею)
Сын богини! я знаю, что путь под счастливой звездою
Держишь по морю ты, – такие судьбы богов царь
Определил, и вращает их круг, и черед назначает…
5–6 «Энеида», I, 544–545 (Троянцы перед Дидоной)
Царь над нами – Эней, которого ни справедливей,
Ни благочестнее нет, ни выше в войне и сраженьях,
Если его сохранила судьба, и воздух эфирный
Пьет он, и не сошел опочить к ужасающим теням, —
Страха в нас нет!..
7 «Энеида», IV, 94 (Юнона упрекает Венеру и Амура)
Да, завидную славу, большую добычу стяжали
Ты и твой сын: велика ваша честь и памятно дело,
Если одну двух богов погубили женщину козни!
«Энеида», XII, 168 (Встреча Энея с Латином и Турном)
Вот родитель Эней, зачинатель поросли римской,
Звездным сверкая щитом и небесным оружьем, а рядом —
Отрок Асканий, вторая надежда великого Рима…
8 «Энеида», VIII, 500 (Гадатель зовет этрусков к союзу с Энеем)
…О, Меонии лучшая юность,
Древних воителей цвет, кого на врага подымает
Правая скорбь и заслуженный гнев, на Мезенция вспыхнув!
Род ваш великий нельзя никакому вверять италийцу —
Нет, иноземных взыскуйте вождей!..
«Энеида», I, 678 (Венера об Аскании, идущем в Карфаген)
В город сидонский идти по зову отца дорогого
Должен царственный сын, предмет моей высшей заботы,
Взяв дары, что в волнах и в троянских огнях уцелели…
9 «Энеида», XII, 348 (Битва троянцев с рутулами)
Мчится с другой стороны Евмед в середину сраженья,
Славный в искусстве войны Долона старинного отпрыск,
Именем – деду подобный, родителю – духом и дланью…
10 «Буколики», VI, 10 (Посвящение эклоги Вару)
Стал воспевать я царей и богов, но щипнул меня Кинфий
За ухо, проговорив: «Пастуху полагается, Титир,
Тучных пасти овец и петь негромкие песни!..»
Сельский теперь я напев на тонкой слагаю тростинке —
Не без приказа пою. Но, Вар, кто мое сочиненье
Будет с любовью читать, увидит: все наши рощи,
Верески все воспевают тебя!..
«Энеида», X, 111–112 (Юпитер не вмешивается в ход войны)
«Добрый ли рок италийцев – причина этой осады,
Злая ль ошибка троян, обманутых ложным вещаньем, —
Рутулам воли не дам. Будь всякому труд и удача
По начинанью его! Для всех одинаков Юпитер».
11 «Энеида», I, 77 (Юнона велит Эолу поднять бурю)
Ей отвечает Эол: «Твоя, о царица, забота —
Ведать, что нужно тебе; мой же долг – исполнять повеленья…»
12 Предожидаемый день настал: для законного брака
13 Матери и мужи, юнцы пред родительским ликом
14 Входят и возлегают кругом на разостланный пурпур.
15 Слуги воды подают для рук, нагружают в корзины
16 Вскисшей Цереры дары с огня и жирной дичины
17 Жаркое мясо несут; бесконечной идут чередою
18 Птицы, породы скотов земнородных и быстрые козы, —
19 Все это есть: и бодливый козленок, и стадные овцы,
20 И обитатели вод, и олень быстроногий, и серна
21 Перед глазами у всех, и в руках плоды в изобилье.
22 После, как голод утих и алканье подавлено снедью,
23 Винные чаши большие несут и потчуют Вакхом,
24 Гимны поют и с топотом ног восклицают припевы…__
12 «Энеида», V, 104 (День погребальных игр в честь Анхиса)
Предожидаемый день настал, и девятую в ясном
Свете стремили уже Зарю Фаэтоновы кони…
«Энеида», XI, 355 (Дранк просит Латина выдать дочь за Энея)
К этим дарам и словам, что во множестве ты Дарданидам
Повелеваешь послать, прибавь, о царь наилучший,
Дар в придачу один: ни пред чем не склони своей воли,
Воли отца отдать свою дочь для законного брака
Славному зятю и мир утвердить этим вечным союзом.
13 «Энеида», VI, 306 (В подземном царстве, на берегу Ахеронта)
Вся, разливаясь, толпа сюда к берегам устремлялась:
Матери и мужи, тела расставшихся с жизнью
Духом великих бойцов, безбрачные девы и дети
И с погребальных костров юнцы пред родительским ликом…
14 «Энеида», I, 700 (На пиру у Дидоны)
Вот и родитель Эней и троянские юноши вместе
Входят и возлегают кругом на разостланный пурпур,
Слуги воды подают для рук и Цереру в корзинах…
15 «Энеида», VIII, 180–181 (На пиру у Эвандра в честь Энея)
Юношей избранный цвет и жрецы приалтарные бычье
Жаркое мясо несут, вперебой нагружают в корзины
Вскисшей Цереры дары с огня и потчуют Вакхом…
16 «Энеида», I, 215 (Троянцы на ливийском берегу)
Пищею силы крепя, они на траве побережной
Старого Вакха спешат причаститься и жирной дичины…
17 «Энеида», VIII, 180 (На пиру у Эвандра)
Юношей избранный цвет и жрецы приалтарные бычье
Жаркое мясо несут, вперебой нагружают в корзины
Вскисшей Цереры дары с огня…
«Энеида», I, 641 (Изображения на сосудах Дидоны)
Груды сребра на столах, отчеканены ярко на злате
Славные предков дела, бесконечной идут чередою
Подвиги стольких мужей с начала древнего рода…
18 «Энеида», VIII, 27 (Ночь, когда Энею явился Тиберин)
Ночь легла, и по всей земле утомленные твари,
Птицы, породы скотов земнородных во сне позабылись…
«Георгики», II, 374 (Опасности для виноградников)
О проекте
О подписке