Цитаты из книги «Господа Головлевы»

Старческая память с изумительною отчетливостью хранила эти воспоминания. Во всем ее прошлом, сером, всецело поглощенном мелким и крупным скопидомством, сослеживание вожделеющих дворовых девок было единственным романическим элементом, затрогивавшим какую-то живую струну.

И вдруг ее словно озарило. – Батюшки! да, никак, еще под постный день! Постой, погоди! сосчитаю!Начали по пальцам считать, сочли раз, другой, третий – выходило именно как раз под постный день. – Ну, так, так! это – святой-то человек! Ужо, погоди, подразню его! Молитвенник-то наш! в какую рюху попал! подразню! не я буду, если не подразню! – шутила старушка.

Да вот что, барышня: вы нас Порфирию Владимирычу, что ли, препоручите? – И не думала.– Так-с. А мы было давеча бунтовать собрались. Коли ежели, думаем, нас к головлевскому барину под начало отдадут, так все в отставку проситься будем.– Что так? неужто дядя так страшен? – Не очень страшен, а тиранит, слов не жалеет. Словами-то он сгноить человека может.

Вообще же она убедилась, что и здесь, как у дяденьки, видят в ней явление совсем особенное, к которому хотя и можно отнестись снисходительно, но в некотором отдалении, дабы «не замараться».

Теперь я получаю полтораста рублей в месяц, а сестра – сто. Да бенефисы нам даются. В год-то тысяч шесть обе получим. – Что ж так сестрице меньше дают? достоинством, что ли, они хуже? – продолжала любопытствовать матушка. – Нет, а жанр у сестры другой. У меня голос есть, я пою – это публике больше нравится, а у сестры голос послабее – она в водевилях играет.

Порфирий Владимирыч представил отчет, по которому оказалось, что сиротского капитала, по день смерти Арины Петровны, состояло без малого двадцать тысяч рублей в пятипроцентных бумагах.

Но ни тела своего, ни души она покуда еще не сознавала публичными.

она осталась одна, когда она проверила на досуге впечатления дня, то ей сделалось уже совсем несомненно, что прежняя «барышня» умерла навсегда, что отныне она только актриса жалкого провинциального театра и что положение русской актрисы очень недалеко отстоит от положения публичной женщины.

Поэтому с приездом в Головлево она вдруг почувствовала себя «барышней».

Не любовь к труду пробуждала такая подготовка, а любовь к светскому обществу, желание быть окруженной, выслушивать любезности кавалеров и вообще погрузиться в шум, блеск и вихрь так называемой светской жизни.