В этой связи нельзя не вспомнить о широком распространении среди карел Олонии и Поморья рунических песен, которые впоследствии легли в основу опубликованного Элиасом Лённротом в 1835-1849 годах эпоса «Калевала». Большинство рун были записаны Лённротом на территории Беломорской Карелии у таких известных карельских рунопевцев, как Архип Перттунен и Василий Киелевяйнен. Карельские рунические песни повествуют о сотворении мира, богах, героях, воспевают природу Карелии, их сюжеты связаны с бытом и обрядами крестьян, с древними космогоническими мифами и многим другим. Но главной особенностью рунических песен является полное отсутствие в их сюжетах христианских мотивов и обрядов⁷. А ведь в Поморье карелы стали активно переселяться с территории Карельского перешейка примерно в то же время, что и в Бежецкую пятину.

Если мы обратим внимание на географию распространения рунических песен в XIX веке, то обнаружим, что древнефинский фольклор сохранился только у карел и ижоры, что свидетельствует о слабом и поверхностном влиянии христианства на карельскую культуру даже в начале XIX века. Для сравнения, в границах современной Финляндии Элиасом Лённротом и другими собирателями рун, несмотря на все поиски, не было записано ни одной рунической песни. Причина лежит на поверхности. После перевода Микаэлем Агриколой Священного писания на народный финский язык, появления финской литературы, в первую очередь, конечно, религиозной, и распространения начального церковного приходского образования, происходит окончательное вытеснение из финской народной культуры древнего фольклора и верований христианской традицией.

Формально на территории Тверской губернии среди ареала расселения тверских карел не записано ни одной рунической песни. Но справедливости ради следует отметить, что до начала XX века не было организовано и ни одной этнографической экспедиции в места проживания карельского населения губернии. К началу же XX века рунопевческая традиция повсеместно вытесняется православным христианством и исчезает без остатка даже в Олонии и Поморье. У тверских карел просто не оказалось своего Лённрота.

Поэтому объяснение переселения карел в Бежецкую пятину религиозными гонениями на православие со стороны лютеран можно признать несостоятельным. Вплоть до самого начала XIX века православие было довольно слабо распространено среди карел как Тверской губернии, так Олонии и Поморья. До подготовки первых священников со знанием карельского языка при Тверской духовной семинарии в середине XVIII века, карельское население было лишено возможности понимать церковную проповедь, смысл обрядов и таинств. Не существовало также никакой православной религиозной литературы на карельском языке, по крайней мере, до 1820 года. Массовая школа, которая смогла бы обучить карел чтению и письму на русском языке, появилась лишь во второй половине XIX века. Если бы карельские переселенцы в начале XVII века захотели ознакомиться с христианским учением, то в составе Шведского королевства им было это сделать намного проще, стоило только найти переводы книг Нового Завета Микаэля Агриколы и прочесть их.

Скорее всего, переселение карел было обусловлено исключительно экономическими обстоятельствами. Можно предположить, что переход проживавших на Карельском перешейке карел под власть шведов после 1617 года привёл к увеличению налоговой нагрузки на карельское население. Кроме того, довольно раннее хозяйственное освоение Карельского перешейка вполне могло привести уже в начале XVII века к дефициту плодородных земель и аграрному перенаселению на данной территории, что вызвало устойчивую эмиграцию из неё, как в пределы Русского царства, так и во внутренние районы Финляндии.

Третьим спорным утверждением советских историков является представление о Бежецком Верхе, как территории изначально основательно освоенной славянскими колонистами на заре образования древнерусского государства, но практически полностью обезлюдившей вследствие эксцессов правления Иоанна IV и последовавшей за ними Смуты, мора и голода.

Как я упоминал, первые достоверные сведения о численности населения Тверской губернии были получены только в ходе первой всеобщей переписи населения Российской империи в 1897 году. Самая же первая «ревизия» населения России, проведённая, в том числе на территории современной Тверской области, была осуществлена в 1719 году по указу Петра Великого. Достоверность данных о численности населения до начала XVIII века, как минимум сомнительна, если не легендарна.

В первую очередь, на что хочется обратить внимание в стройном построении советских историков, так это на резкую депопуляцию целого региона – Бежецкой пятины, за относительно небольшой по историческим меркам срок, всего-то за 20-30 лет. При этом столь стремительное и радикальное сокращение населения происходит в традиционном сельском обществе, где каждое домовладение обеспечивает себя всем необходимым: от продуктов питания до одежды и орудий труда. Уже одно это обстоятельство заставляет задуматься о том, насколько тезис о сплошной депопуляции соответствует действительности.

Для сравнения проследим судьбу Брестского уезда Гродненской губернии за 1914-1921 годы, жители которого в указанную семилетку пережили события никак не меньшие, чем Бежецкий Верх за время правления Иоанна IV и Смуты. Кроме того, Брестский уезд в начале XX века, также как и Бежецкий Верх в конце XVI – начале XVII века, это преимущественно крестьянские регионы с традиционным сельским укладом, оба расположены примерно в равных природно-географических условиях.

По данным переписи 1897 года, в Брестском уезде проживало 218 400 человек. В 1914 году началась Первая мировая война, и территория уезда сразу же оказалась в прифронтовой полосе. Последовали мобилизация в русскую армию и реквизиции продовольствия для военных нужд. В следующем 1915 году территория Брестского уезда стала ареной сражений миллионных армий, пережила русское «Великое отступление» и подпала под немецкую оккупацию, где практика реквизиции продовольствия только усилилась. В ноябре 1918 года революция в Германии окончательно превращает жизнь на этой территории в хаос. Власть в уезде неоднократно переходит из рук в руки, восстановление Польши и советско-польская война 1919-1921 годов приводят к возобновлению на территории Брестского уезда масштабных боевых действий, проведению массовых репрессий по этническому и социальному признакам. В то же самое время в уезде действуют многочисленные партизанские отряды, поддерживающие ту или другую сторону конфликта, или просто вооружённые банды, существующие сами по себе. При этом любая власть прибегает к изъятию продовольствия у крестьян, масштабные боевые действия, ведущиеся с применением самых современных средств уничтожения, приводят к разрушениям селений и инфраструктуры, а условия военного времени и «вакуума власти» делают местных жителей совершенно беззащитными перед любым произволом и преступлением. В довершение всех бедствий уезд, как и весь мир, переживает пандемию гриппа – «испанки», унёсшего больше человеческих жизней, чем Мировая война. Относительный порядок на территории уезда был восстановлен только после заключения Рижского мирного договора в 1921 году. По его итогам, Брестский уезд Гродненской губернии включён в состав Польского государства и превращён в Брестский повет Полесского воеводства. В 1931 году в Польше была проведена перепись населения. Территория Брестского повета полностью соответствовала прежнему Брестскому уезду, и его население, согласно данным переписи, составило 216 200 человек. Несмотря на все бедствия и разрушения, случившиеся в 1914-1921 годах, существенной депопуляции не произошло. Численность населения осталась примерно на том же самом уровне, на котором она была за 30 лет до этого.

Также не состоятельна версия о голоде, как главной причине вымирания славянского населения Бежецкого Верха.

В XX веке мы стали свидетелями массового голода, невиданного доселе масштаба: в 1921-1922 годах в Поволжье и в 1932-1933 годах в степных районах Украины, Северного Кавказа, Урала, Поволжья, Сибири и Казахстана. Причиной голода в обоих случаях послужило полное изъятие советской властью зерна у крестьян. Вместе с тем, полное изъятие зерна производилось не только у крестьян степных районов, но повсеместно на подконтрольной большевикам территории, в том числе на Тверщине, что, однако, и близко не привело здесь к таким катастрофическим последствиям, как в степной полосе.

В отличие от степных районов, где выращивание сельскохозяйственных культур являлось единственным источником пропитания в традиционном обществе, в Нечерноземье не менее важную роль всегда играли охота, рыболовство и собирательство. В лесу водились олени, лоси, косули и кабаны, успешная охота на которых обеспечивала крестьян мясом на долгий срок. Лес также служил для сельского жителя неиссякаемым источником грибов, ягод, съедобных растений и кореньев, мёда диких пчёл до появления ульев. Кроме того, если в степной полосе водоёмы встречаются редко, то на территории Бежецкого Верха имеется множество рек, ручьёв, озёр и болот, полных рыбы и птицы. Тверской крестьянин получал пропитание из разных источников, где земледелие было лишь одним из них, но не единственным. Такое природное и хозяйственное положение не позволяло получать высоких урожаев, как в степной полосе, но надёжно предохраняло от большого голода.

Я рискну предположить, что никакого обезлюдивания Бежецкой пятины не было ни в начале XVII века, ни в предыдущие столетия. Карельские переселенцы приходили на пустые земли, где никогда ранее не существовало оседлого земледельческого населения. Для средневекового Новгорода территория Бежецкого Верха была чем-то вроде фронтира на границе с Северо-Восточной Русью, объединённого речной системой Мологи, где в стратегических местах были основаны «города» – форты, такие как: Бежичи, Городецк⁸, Змень, Рыбаньск. Таким своеобразным фронтиром Бежецкий Верх оставался вплоть до окончания Смуты, когда из его городов были выведены шведские войска, а территория самого Бежецкого Верха окончательно включена в состав Русского государства.

Только с этого времени начинается настоящая колонизация Бежецкой возвышенности. Причём поток колонистов идёт с двух сторон: карельские переселенцы направляются на земли Бежецкого Верха со стороны Карельского перешейка и Ингерманландии, а русские переселенцы, главным образом, со стороны Ярославля и Костромы. Это хорошо видно на диалектологической карте русского языка, составленной К.Ф. Захаровой и В.Г. Орловой. Русские говоры в Бежецкой пятине относятся к северному наречию и наиболее близки к говорам костромской группы, объединяющей носителей на территории современных Ярославской, Костромской областей и северной части Нижегородской области. Именно карельские и русские переселенцы начала XVII века привносят в Бежецкий Верх плужное земледелие, которое приводит к взрывному росту численности сельского населения и быстрому, по историческим меркам, хозяйственному освоению свободных земель Бежецкого Верха.

Отдельным интересным вопросом является антропология северных русских. Здесь к нам на помощь приходят генетические исследования русского народа последних лет. По данным российских генетиков Балановских, генофонд русского народа на территории Русской равнины – типично европейский. Процент афро-азиатских и монголоидных примесей в составе этой выборки не превышает средние показатели по Европе и является крайне незначительным. Результаты изучения русского генофонда показали его близость с населением практически всей Европы⁹. Но особый интерес для нас представляет генофонд северных русских, переселенцы из среды которых и составили большинство русского населения Бежецкого Верха.

Северные популяции русских показывают довольно сильные отличия от остальных русских популяций. Как показали результаты исследования встречаемости гаплогрупп Y-хромосомы, в пределах русского генетического ареала чётко выделяются две группы популяций. В северной русской группе обнаруживается наибольшая близость с соседними западно-финскими (финнами, карелами, эстонцами, ижорой, вепсами и коми) и балтскими (литовцами, латышами и латгальцами) популяциями. Южно-центральная группа, к которой относится подавляющее большинство русских популяций, входит в общий кластер с белорусами, украинцами, поляками и татарами.

Последние исследования, включившие в себя комплексный анализ маркёров Y-хромосомы, мтДНК и аутосомных маркёров, позволяют сделать вывод вообще о более выраженном сходстве северных русских с населением Северной Европы в целом (финнами, карелами, эстонцами, ижорой, вепсами, коми, саамами, литовцами, латышами, латгальцами, шведами, норвежцами, датчанами, англичанами, шотландцами и ирландцами). Выявленное сходство генофонда северных русских с генофондами Северной Европы позволило Балановским выдвинуть гипотезу о сохранении на этих территориях древнеевропейского генофонда, вошедшего в состав, как северных русских, так и остальных народов Северной Европы.

Таким образом, несмотря на то, что карелы переселялись в Бежецкий Верх с северо-запада со стороны Карельского перешейка, а русские двигались сюда с востока со стороны Ярославля и Костромы, обе группы переселенцев оказались антропологически близки друг к другу. Такой вот исторический парадокс, что для русского населения Нижней Тверщины карелы являются генетически более близкими, чем те же русские в Москве, Смоленске, Воронеже или Киеве.

Предания же о древнем народе весь, который якобы заселял земли Бежецкого Верха до их подчинения Новгородской республике, не имеют под собой никакого материального подтверждения. Ещё Владимир Степанович Борзаковский в своём ставшем классическом труде «История Тверского княжества» отмечал, что за древнее «Весь Ёгонское племя» легко по ошибке могли быть приняты позднейшие карелы Весьегонского уезда Тверской губернии. Историк тверских карел А.Н. Головкин высказывал предположение, что об историческом существовании народа весь косвенно может служить наличие большого числа деревень с названием «весь» на Нижней Тверщине. Но это предположение более чем спорно. В русском языке слово «весь» ранее использовалось в значении «сельцо, селение, деревня». Именно в данном значении слово «весь» и приведено в «Толковом словаре» Владимира Ивановича Даля, который к тому же отметил его новгородское происхождение. Так что названия деревень с корнем «весь» никаким образом не указывают на этническое происхождение их жителей от легендарной веси. Скорее всего, корень «весь» в их названиях обозначает просто «селение», например, Весиегонское – это «селение на Ёгне».

Сложно что-либо определённое сказать и о древнем населении Бежецкого Верха. Считается, что до подчинения Бежецкой возвышенности Великому Новгороду, на этой территории проживали племена, относящиеся к так называемой дьяковской культуре. Проведённые археологические раскопки показали, что «дьяковцы» представляли собой малоразвитое в хозяйственном отношении общество. Их основными занятиями являлись охота и пастбищное скотоводство. Причём охотились «дьяковцы» не только ради мяса, но также на пушных зверей, охота у них носила промысловый характер. Скот у них был малорослым, селекция скота не производилась. Селились «дьяковцы» исключительно по берегам рек, окрестные леса оставались незаселёнными и служили им для охоты и собирательства. Селения «дьяковцев» археологи называют «городищами», но учитывая, что средняя площадь таких «городищ» составляет от 1 000 до 3 000 квадратных метров или 10-30 соток, это скорее хутора на одну семью или охотничьи стоянки. Земледелие племенам дьяковской культуры было совершенно неизвестно. В небольших количествах при раскопках селений встречаются мотыги простейших конструкций, что свидетельствует о наличии у «дьяковцев» примитивного огородничества.

При подобном низком уровне хозяйственного развития, отсутствии плужного земледелия и селекции скота, ведении промысловой охоты на пушного зверя, носители дьяковской культуры физически не могли быть многочисленны. Рост их населения, в связи с тем, что «дьяковцы» вели присваивающее, а не производящее хозяйство, был строго ограничен ёмкостью той природной среды, которую они занимали.