Из детских открытий Господнего мира,
Из маминых сказок на сон,
С берёзки, во поле маячащей сиро,
Из бора, таящего звон,
С пробитой копытцем журчливой криницы,
Из песен и плачей как стон –
Слетают ко мне дивнопёрые птицы
Утраченных нами времён.
На пень отшумевшего древа присяду,
Они – в полукруг на пеньки.
Орлу и пичуге по чину и ладу
Из сердца дам корма с руки.
Они мне споют, что нашли-потеряли,
Как пили из вечной реки.
И светлыми будут в напевах печали,
А думы о прошлом легки.
Два суть ручья – Ольховка с Безымянкой –
На деревенский выскочили круг,
Померялись мелодией с тальянкой
И, обнявшись, умолкли речкой Ук.
Лягушки в той не знали укороту,
Хотя исток был до обиды мал –
Любой петух, не прибегая к лёту,
Через реку подругу настигал.
Ещё вчера по насту пели сани,
Сегодня яр открыл нам с высоты,
Как Ук, резвясь, переставляет бани,
Как он крушит в неистовстве мосты.
И мать меня рукою прижимала,
Чтоб не отдать мальца шальной волне.
А бабка всё крестилась и шептала:
– К войне вода, родимые, к войне.
Я кустарь-одиночка,
Без нужды, навсегда.
Строчка лепится к строчке,
А к годам лишь года.
Я давно бы забросил
Это всё ремесло,
Но небесная просинь
Мне легла под крыло.
Дни и вёрсты листая
И крича вразнобой,
Журавлиная стая
Позвала за собой.
Порыдаем, мол, вместе
На осенний очёс –
Туча туч в поднебесье
Неисплаканных слёз.
Я прибился бы, птицы,
К вашей жали веков,
Но достало синицы
Мне из Божьих силков.
Мы все из российской глубинки —
Кто волей могучей страны,
Кто зовом обманной тропинки,
Кто эхом Великой войны.
Манили обратные дали,
Колхозный толкал недород.
О, как же мы дружно сигали
За паспортной крепи заплот!
И мы города без оглядки
Локтями раздвинули вширь.
Вдогон, наступая на пятки,
Стелился отчизны пустырь.
Тот век, обдувая пылинки,
Храню в очарованном сне,
И кто-то со старой пластинки
Поёт о счастливой стране.
Из голубой озёрной колыбели
Ты разлилась на полматерика
В заброшенные дали-параллели,
Оставленные Богом на пока.
Пусть тяжелы нетучные суслоны
И проголосна песенная жаль —
Чисты церквушек утренние звоны,
Светла твоя равнинная печаль.
Но грозен бой нежданного набата,
Страшны пожарищ горькие дымы,
И ворог шёл с мечом, и брат на брата,
И все тебя зорили до сумы.
Всего лишь искру жизни в чаще ржавой
В непроходимых дебрях затая,
Ты поднималась заново державой,
Казалось бы, из тьмы небытия.
Рубились грады, и роились веси,
И в радостном сиянье куполов
Мир воскресал, по-прежнему чудесен,
Коль Бог дарил и труд, и хлеб, и кров.
Рождала ты подвижников великих
И мудрых и заботливых царей,
А в немощи – правителей безликих,
И в помраченье тяжком – лопарей.
Звалась Святой, но в святость узки двери,
Широк проход к лукавому с вершой.
Ты, соблазнясь, не устояла в Вере
И оказалась с вынутой душой.
Отвергнув прочь в гордыне Божью милость,
Увязла в словоблудии и лжи.
Себе самой другою ты приснилась
И кровью истекла за миражи.
Ни ратный подвиг во спасенье мира,
Ни подвигов космических парад
Не оправдают выбора кумиров
И тьмы утрат, увы, не возместят.
Обрушив вновь державные основы,
На тот же Запад мчишься, как с горы,
Где для тебя давным-давно готовы
Духовной инквизиции костры.
Я не корю – ты мати мне родная.
Но коль разъята в клочья связь времён,
Ты, выжившая, будешь уж иная,
Нам о себе оставив только сон:
Младёшенька, в кокошнике старинном,
С небесным взором и зарёй ланит,
Взметнёшь меня к груди, и по равнинам
Седой ковыль веков прошелестит.
В проломы стен ушли из церкви лики
И затерялись в буйстве бузины,
А колокол всё виснул, безъязыкий,
Клонясь на все четыре стороны.
Быть может, в ком он отзывался болью,
Но не во мне. Ослушник и пострел,
Таясь людей, я лез на колокольню
Узнать, о чём он синим ветрам пел.
Знобящий страх, дуван, немые гуды –
Не разгадал я медную главу.
Лишь через годы, беды и остуды
Увижу в ней себя как наяву.
Во временах завис я безъязыким:
Поруганного прошлого налёт,
Отторгнутого нынешнего блики,
И непогодь грядущего сечёт.
Мы двигались уверенно к восходу,
И было нам в ту пору невдогад,
Что угодим невдолге на закат
И попадём как кур в ощип и воду.
Не мне искать, кто не разведал броду
И кто там прав, и кто тут виноват.
Я оптимист от маковки до пят
И не готов к печальному исходу.
Трясу мошной, где время взаперти, —
Увы, пуста, и мига не найти.
И заплутал я заодно с тропою.
А мир торит, но не мои пути.
Бегу вослед и жизнь ловлю рукою –
Ан только дым, былого дым в горсти.
Запоздалым волчком, невесомо
Я пророс из крестьянской избы,
Из великой беды перелома,
От пенька отшумевшей судьбы.
И пускай баламутному веку
Я был пасынком – чужд и немил, —
Горстку счастья и горестей реку
Я с Отчизною честно испил,
И до спазмы, хватающей в горле,
Уберёг, полюбил, как ни кинь,
Журавлиные цепки на взгорье
Деревень, улетающих в синь.
И пустынные эти просёлки,
Где ты с Богом один на один,
Только стругами дальние колки
Проплывают в безбрежье равнин.
Эти зимы, от века глухие,
Белым звоном залитые всклень,
Где стыдливо берёзки нагие
Убегают под хвойную сень.
Русь – и радость, и боль, и кручина:
Буреломная наша судьба.
Для меня ты, как мати для сына,
Навсегда молода и люба.
Вере
Ты бежала по вешнему лугу
Вдоль поющей о счастье реки,
И ромашки склонялись упруго,
А по платью вились васильки.
Ты бежала из утренней дали,
Из моей сокровенной мечты,
И под сенью ресниц расцветали
Голубые, как небо, цветы.
Мир в ту пору был радостно юным,
А дороги беспечно легки,
И цикады по солнечным струнам
Упоённо гоняли смычки.
…Покачнётся ли жизни основа
Или гибнешь в объятьях тщеты,
И бегут укрепить из былого
Луг ромашковый, речка и ты.
Время лисицею рыжей
Лес обежало и дол,
Птичьими цепками крыжит
Блекнущий неба подол.
Тлеющий угль по рябине,
Ныне чаруя дрозда,
Вспыхнет весной на чужбине
Зовом родного гнезда.
Лета остатние струи
Кружат, свиваясь в кольцо,
То, приласкавшись, целуют
Мне напоследок лицо.
В горькой чреде расставаний
Теплится вера сберечь
Будущность жданных свиданий
И неожиданных встреч.
Осень, красу доживанья,
Мне б не вспугнуть невзначай.
– Осень, – шепчу, – до свиданья.
Ветер рыдает: – Прощай!
Всё-то в том краю неповторимо –
Солнца шар оранжев поутру,
Росы трав горят неопалимо,
Ветер дремлет даже на юру.
Притулясь к решетчатому тыну,
Там лопочет старая ветла.
С нею сросся я до сердцевины,
Как и жизнь, корявого ствола.
Птахи льют с вершины капли-звоны,
Синь полощет кружево ветвей.
Там, в проёме двери отворённой,
Мамин лик в косынке до бровей.
Я беспечно бросил всё, и ныне
Дом почил, подворье заросло,
Только ворон хохлится на тыне,
А ветлу обрушило дупло.
Мне б сквозь годы в этот край пробиться,
Чтоб вернуть, чего не уберёг, —
Не берут под небо в стаю птицы,
А наземных в детство нет дорог.
Мой прадед, современник Льва Толстого,
Орал поля не с блажи – из нужды,
Но графа чтил он как отца родного
За светлый ум и знал его труды.
Что их роднило – пахаря и графа?
Глубинный взгляд на мир и суть войны?
Конечно, не посконная рубаха,
Скорее поиск Бога и вины.
Свои пути у них, свои Голгофы,
Но даже смерть, как знак, в единый год
В преддверии российской катастрофы
Какой-то смысл зловещий обретёт.
Достались мне жесточе власть и вера.
В толстовский мир из правды и добра
Моя тропа легла от «Холстомера»,
Из детских лет и вот до серебра.
На краткий век как беды три эпохи,
И что несёт последняя? – ни зги.
Дела в Поляне, может, и неплохи,
Коль наш язык прорвётся из туги.
Ласкает ветр листву дерев рукою,
И гладит мать головку малыша.
Мальчонка нюни тянет не спеша,
А тени туч, скользя, шуршат травою.
Любовно гладит ветр листву дерев,
И дремлют липы под его рукою.
Осина лишь не ведает покою
И жалуется ветру, поседев.
Ерошит мать головку малыша,
А взгляд бежит поверх куда-то в дали.
Гнетут её, наверное, печали,
И тихо страждет светлая душа.
Малыш канючит под нос не спеша,
Ему коня игрушечного надо.
И знают оба – женщина и чадо, —
Что ноет зря, что денег – ни гроша.
А тени туч скользят, травой шурша,
Берёзам ветр расчёсывает кроны,
И женщина застыла отрешённо,
Прижав к бедру головку малыша.
Множиться чтобы и длиться,
Купно растут дерева,
В стадо сбиваются птицы,
Встав на крыло соднова.
Серые хищники в стае
Делят добычу и пост,
Но одинцом пролистает
Дни свои волк-альбинос.
Меряют времени вёрсты
Тьмы человеческих ног.
Вон промелькнул белошёрстный,
Он и в толпе одинок.
Тихо крячут в заводи чирки,
И, раздув закат в небесной свили,
Уронил над садом ветер крылья,
Чуть тревожа белые верхи.
От соцветий облетает прах,
Медленно спускается по кругу,
И на вздох я чувствую упруго,
Как густеет запахов распах.
И в душе, глухой от жизни вскачь,
Прорастают, слышны еле-еле, —
Этот листьев безмятежный шелест,
Этот дальний полусонный кряч.
О проекте
О подписке