Беспокойная поездка
Монолог начальства (не сказка, а быль)

Посвящается ЦЖЗ

Мальбрук в поход собрался!..

Песня

– Ну-с, происходило это, стало быть, таким образом! Напившись чаю, выехал я со своими сотрудниками, согласно маршруту, вечером со станции Новороссийск. Перед самым отъездом приходит какой-то и говорит:

– Вот, – говорит, – история: круг у нас поворотный ремонтируется. Ума не приложу, как нам вас повернуть?

Задумались мы. Наконец я и говорю: пущай нас в таком случае в Тихорецкой повернут. Ладно. В Тихорецкой так в Тихорецкой. Сели, засвистали, поехали. Нуте-с, приезжаем в Тихорецкую. Вовремя, представьте себе. Смотрю на часы – удивляюсь: минута в минуту! Вот, говорю, здорово. И, конечно, сглазил. Словно сатана у них на поворотный круг уселся. Вертели, вертели, часа полтора, может быть, вертели. Чувствую, что у меня головокружение начинается.

– Скоро ли?.. – кричу.

– Сей минут, – отвечают.

Ну-с, повернули, стали поезд составлять. Я из окна смотрю: положительно, молодецкая работа – бегают, свистят, флажками машут. Молодцы, говорю, ребятишки на этой Тихорецкой – работяги! Ну и, конечно, сглазил. Перед самым отъездом является какой-то и говорит:

– Так что ехать невозможно…

– Как?! – кричу. – Почему?..

– Да, – говорит, – вагоны сейчас из состава выкидать будем. Неисправные они.

– Так выкидайте скорей! – кричу. – На какого лешего вы их запихнули?..

Ничего не ответил. Застенчиво усмехнулся и вышел. Начали опять свистеть, махать, бегать. Наконец выкинули больные вагоны. Опоздали мы таким методом на два часика с половиной.

Наконец тронулись. Слава тебе, господи, думаю, теперь покатим. Ну и сглазил, понятное дело!

Развил наш поезд такую скорость, что, представьте, потерял я пенсне из окна, так проводник соскочил, подобрал и рысью поезд догнал. Я кричу тогда: «Что вы, смеетесь, что ли? Как же я при такой скорости состояние пути и подвижного состава определю?.. Развить, – говорю, – мне в 24 секунды скорость, предельную для товарных поездов на означенном участке!»

Ну-с, вообразите, наорал на них. Таким манером, и жизни был не рад! Развили они скорость, и что тут началось – уму непостижимо! Загремели, покатились, через пять минут слышу вопль: «Стой, стой!! Стой, чтоб тебя раздавило!» Веревку дергают, флагом машут. Я перепугался насмерть, ну, думаю, пропали! «В чем дело?» – кричу. «Так что, – отвечают, – буксы горят». Вышел я из себя. Кричу: «Что это за безобразие! На каком основании горят? Прекратить! Убрать! Отцепить!» Великолепно-с. На первой станции отцепили вагон. Сыпанули мы дальше.

Ну, думаете ли, трех шагов не проскакали, как опять гвалт. В двух вагонах загорелись буксы! Выкинули эти два, на следующем перегоне еще в двух загорелись. Через пять станций глянул я в окно – и ужаснулся: выехал я – был поезд длинный, как парижский меридиан, а теперь стал короткий, как поросячий хвост. Святители угодники, думаю, ведь этак еще верст сорок – и я весь поезд растеряю. А вдруг, думаю, и в моем вагоне загорится, ведь они и меня отцепят к лешему на какой-нибудь станции! А меня в Ростове ждут. Призываю кого следует и говорю: «Вы вот что, того… полегче. Ну вас в болото с вашей предельной скоростью. Поезжайте, как порядочные люди ездят, а не вылупив глаза».

Отлично-с, поехали мы, и направляюсь я к смотровому окну, чтобы на путь поглядеть, – и как вы думаете, что я вижу? Сидят перед самыми глазами у меня на буферах два каких-то кандибобера. Я высовываюсь из окна и спрашиваю:

– Эт-то что такое?.. Что вы тут делаете?

А они, представьте, отвечают, да дерзко так:

– То же, что и ты. В Ростов едем.

– Как? – кричу. – На буферах?.. Дак вы, выходит, зайцы?!.

– Понятное дело, – отвечают, – не тигры.

– Как, – кричу, – зайцы?.. На буферах?.. У меня?! В служебном?.. Вагоне?!. Вылетайте отсюда, как пробки!!

– Да, – отвечают, – вылетайте! Сам вылетай, если тебе жизнь надоела. Тут на ходу вылетишь, руки-ноги поломаешь!

Что тут делать. А?.. Кричу: «Дать сигнал! А-с-становить поезд!.. Снять зайцев!»

Не тут-то было. Сигнала-то, оказывается, нету. Никакой непосредственной связи с паровозом.

Стали мы в окна кричать машинисту:

– Эй! Милый человек! Э-эй! Как тебя? Будь друг, тормозни немножечко!

Не тут-то было. Не слышит!

Что прикажете делать? А эти сидят на буферах, хихикают.

– Что, – говорят, – сняли? Выкуси!

Понимаете, какое нахальство? Мало того что нарушение правил, но, главное, не видно ни черта в смотровые окна. Торчат две какие-то улыбающиеся рожи и заслоняют весь пейзаж. Вижу я, ничего с ними не поделаешь, пустился в переговоры.

– Вот что, – говорю, – нате вам по пятьдесят целковых, чтоб вы только слезли.

Не согласились. Давай, говорят, по пятьсот! Что ты прикажешь делать?

И вот, представьте, как раз, на мое счастье – подъем. Поезд, понятное дело, стал. Не берет. Ну, уж тут я обрадовался. Кричу, берите их, рабов Божьих! Пущай им покажут кузькину мать, как на буферах ездить! Ну, понятное дело, слетелись кондуктора, забрали их, посадили в вагон и повезли. Прекрасно-с. Только что я пристроился к окну, как поезд – стоп!

«Что еще?!» – кричу. Оказывается, опять из-за зайцев этих проклятых. Удержать их нет возможности! Рвутся из рук, и шабаш! Сделали мы тут военный совет и наконец решили отпустить их к свиньям. Так и сделали. Выпустили их в четырех верстах от станции. Они поблагодарили, говорят, спасибо, нам как раз до этой станции, а четыре версты мы пешком пройдем!

Поехали, через десять минут – стоп! Что?! Заяц! Ну, тут уж я не вытерпел – заплакал. «Что ж это, – говорю, – за несчастье такое? Доеду я когда-нибудь до Ростова или нет?!» Говорю, а у самого слезы ручьем так и льются. Я плачу, кондуктора ревут, и заяц не выдержал, заревел. И до того стало мне противно все это, что глаза б мои не смотрели! Махнул я рукой, задернул занавески и спать лег. В Ростов приехал, от нервного расстройства лечился. Вот оно, какие поездки бывают!

1923

Тайны Мадридского двора

В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику Петухову:

– Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие, святыни, монастыри, театры и кабаре… а в этом паршивом Полоцке ничего нет, кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые… купола обновляются?

– Врут, – басом ответил Петухов, – ходил я смотреть на сенной базар. Купол как купол. Это бабы выдумали.

– Плохо! – вздохнул Угрюмый. – Храмы разваливаются, а Бог и ухом не ведет… Вон Спасский монастырь… Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на небе, вот главная беда.

Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал:

– Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает – бац! – и свалятся они тебе на голову… У нас, например, изумительная история с этими знаками произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одну тысячу с копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек.

– Вре!! – крикнул Петухов.

– Вот тебе и «вре»! – ответил Угрюмый. – Чтоб я с этого места не сошел!

– Так это, стало быть, остаток получается?

– А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без остатка в расход запихнуть.

– Это как же? – изумился Петухов.

Угрюмый оглянулся, прислушался и таинственно зашептал:

– А на манер нашего начальника механических мастерских. У него, понимаешь ли, такой обычай – выпишет материалов на заказ в пять раз больше, чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уже говорили: смотрите, как бы вам по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке… Руки коротки! У меня уважительная причина – кладовой нет. Способный парень!

– А не сядет? – восторженно спросил Петухов.

– Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор для четырех кузнечных горнов!

Петухов захохотал и подавился.

– Тише ты! – зашептал Угрюмый, – это что?.. А вот потеха была недавно с заклепками (Угрюмый хихикнул), – зачем, говорит, нам закупать заклепки, когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок наворочаю! Ну, и наворочал… 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят.

– Ну, дела! – ахнул Петухов.

– Это что! – оживился Угрюмый, – ты послушай, что у нас с отчетностью творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской Эр-Ка-Ка и есть инструментальщик Белявский, – сипел Угрюмый, – он же и член Эр-Ка-Ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает, сам же исполняет и сам деньги получает.

Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет № 91 на стрелочные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с товарищами на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И больше ничего!

– Постой, – перебил Петухов, – а может, у него товарищей никаких не было.

– Вот то-то и есть.

– Да и как же это?

– Наивный ты парень, – вздохнул Угрюмый, – у него ж, у Гейнемана этого, весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман, производитель работ – зять его Марков, техник – его родная сестра Эмма Маркова, конторщица – его дочь родная Гейнеман, табельщик – племянник Гейнеман, машинистка – Шульман, племянница родной жены!

– Внуков у Гейнемана нету? – спросил ошеломленный Петухов.

– Внуков нету, к сожалению.

Петухов глотнул чаю и спросил:

– Позволь, друг, а куда ж Эр-Ка-И смотрит?

Угрюмый свистнул и зашептал:

– Чудак! Эр-Ка-И! У нас Эр-Ка-И – Якутович Тимофей. Славный парнишка, свой человек. Ему что ни дай – все подпишет.

– Добродушный? – спросил Петухов.

– Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из материалов мостов Западной Двины, 4½ пуда муки и 43 аршина мануфактуры. Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный!

– Тайны Мадридского двора! – восхищенно воскликнул Петухов.

– Да уж это тайны, – согласился Угрюмый, – только, понимаешь ли, вышли у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и говорят: «Позвольте ваши книги». Ну, дали мы. И началась тут потеха. По-нашему, если отчетность на год отстала – пустяки! А по-ихнему – преступление. По-нашему – кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а по-ихнему – надо! По-нашему – нарезать болты вручную продуктивно, а по-ихнему – нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему, нужно вручную производить, а по-ихнему – это преступно! Так и не столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые.

– М-да, это неприятности… – согласился Петухов.

Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.

1923

Лестница в рай
С натуры

Лестница, ведущая в библиотеку ст. Москва-Белорусская (1-я Мещанская улица), совершенно обледенела. Тьма полная: рабочие падают и убиваются.

Рабкор

Рабочий Косин упал удачно. С громом приехал со второго этажа в первый, там повернулся на площадке головой вниз и выехал на улицу. Следом за ним приехала шапка, за шапкой – книжка «Война и мир», сочинение Л. Толстого. Книжка выехала горбом, переплет дыбом, и остановилась рядом с Косиным.

– Ну как? – спросили ожидавшие внизу своей очереди.

– Штаны порвал, – ответил глухо Косин, – хорошие штаны, жена набрала на Сухаревке, – и ощупал великолепный звездный разрыв на бедре.

Затем он поднял произведение Толстого, накрылся шапкой и, прихрамывая, ушел домой.

Вторым рискнул Балчугов.