– Как? Как? – прозвенел два раза Коротков, совершенно как разбитый о каблук альпийский бокал. – Его фамилия Кальсонер?..
При страшном слове канцелярские брызнули в разные стороны и вмиг расселись по столам, как вороны на телеграфной проволоке. Лицо Короткова сменило гнилую зелёную плесень на пятнистый пурпур.
– Ай, яй, яй, – загудел в отдалении, выглядывая из гроссбуха, Скворец, – как же вы это так, батюшка, промахнулись? А?
– Я ду-думал, думал… – прохрустел осколками голоса Коротков, – прочитал вместо «Кальсонер» «кальсоны». Он с маленькой буквы пишет фамилию!
– Подштанники я не одену, пусть он успокоится! – хрустально звякнула Лидочка.
– Тсс! – змеёй зашипел Скворец. – Что вы?
Он нырнул, спрятался в гроссбухе и прикрылся страницей.
– А насчёт лица он не имеет права! – негромко выкрикнул Коротков, становясь из пурпурного белым, как горностай. – Я нашими же сволочными спичками выжег глаз, как и товарищ де Руни!
– Тише! – пискнул побледневший Гитис. – Что вы? Он вчера испытывал их и нашёл превосходными.
«Д-р-р-р-р-р-ррр», – неожиданно зазвенел электрический звонок над дверью… и тотчас тяжёлое тело Пантелеймона упало с табурета и покатилось по коридору.
– Нет! Я объяснюсь. Я объяснюсь! – высоко и тонко спел Коротков, потом кинулся влево, кинулся вправо, пробежал шагов десять на месте, искажённо отражаясь в пыльных альпийских зеркалах, вынырнул в коридоре и побежал на свет тусклой лампочки, висящей над надписью: «Отдельные кабинеты». Запыхавшись, он стал перед страшной дверью и очнулся в объятиях Пантелеймона.
– Товарищ Пантелеймон, – заговорил беспокойно Коротков. – Ты меня, пожалуйста, пусти. Мне нужно к заведующему сию минутку…
– Нельзя, нельзя, никого не велено пущать, – захрипел Пантелеймон и страшным запахом лука затушил решимость Короткова, – нельзя. Идите, идите, господин Коротков, а то мне через вас беда будет…
– Пантелеймон, мне же нужно, – угасая, попросил Коротков, – тут, видишь ли, дорогой Пантелеймон, случился приказ… Пусти меня, милый Пантелеймон.
– Ах ты ж, Господи… – в ужасе обернувшись на дверь, забормотал Пантелеймон, – говорю вам, нельзя. Нельзя, товарищ!
В кабинете за дверью грянул телефонный звонок и ухнул в медь тяжкий голос:
– Еду! Сейчас!
Пантелеймон и Коротков расступились; дверь распахнулась, и по коридору понёсся Кальсонер в фуражке и с портфелем под мышкой. Пантелеймон впритруску побежал за ним, а за Пантелеймоном, немного поколебавшись, кинулся Коротков. На повороте коридора Коротков, бледный и взволнованный, проскочил под руками Пантелеймона, обогнал Кальсонера и побежал перед ним задом.
– Товарищ Кальсонер, – забормотал он прерывающимся голосом, – позвольте одну минуточку сказать… Тут я по поводу приказа…
– Товарищ! – звякнул бешено стремящийся и озабоченный Кальсонер, сметая Короткова в беге. – Вы же видите, я занят? Еду! Еду!..
– Так я насчёт прика…
– Неужели вы не видите, что я занят?.. Товарищ! Обратитесь к делопроизводителю.
Кальсонер выбежал в вестибюль, где помещался на площадке огромный брошенный орган «Альпийской розы».
– Я ж делопроизводитель! – в ужасе облившись потом, визгнул Коротков. – Выслушайте меня, товарищ Кальсонер!
– Товарищ! – заревел, как сирена, ничего не слушая, Кальсонер и, на ходу обернувшись к Пантелеймону, крикнул: – Примите меры, чтоб меня не задерживали!
– Товарищ! – испугавшись, захрипел Пантелеймон. – Что ж вы задерживаете?
И не зная, какую меру нужно принять, принял такую, – ухватил Короткова поперёк туловища и легонько прижал к себе, как любимую женщину. Мера оказалась действительной, – Кальсонер ускользнул, словно на роликах скатился с лестницы, и выскочил в парадную дверь.
– Пит! Пит! – закричала за стёклами мотоциклетка, выстрелила пять раз и, закрыв дымом окна, исчезла. Тут только Пантелеймон выпустил Короткова, вытер пот с лица и проревел:
– Бе-да!
– Пантелеймон… – трясущимся голосом спросил Коротков, – куда он поехал? Скорей скажи, он другого, понимаешь ли…
– Кажись, в Центроснаб.
Коротков вихрем сбежал с лестницы, ворвался в шинельную, схватил пальто и кепку и выбежал на улицу.
Короткову повезло. Трамвай в ту же минуту поравнялся с «Альпийской розой». Удачно прыгнув, Коротков понёсся вперёд, стукаясь то о тормозное колесо, то о мешки на спинах. Надежда обжигала его сердце. Мотоциклетка почему-то задержалась и теперь тарахтела впереди трамвая, и Коротков то терял из глаз, то вновь обретал квадратную спину в туче синего дыма. Минут пять Короткова колотило и мяло на площадке, наконец у серого здания Центроснаба мотоциклетка стала. Квадратное тело закрылось прохожими и исчезло. Коротков на ходу вырвался из трамвая, повернулся по оси, упал, ушиб колено, поднял кепку и под носом автомобиля поспешил в вестибюль.
Покрывая полы мокрыми пятнами, десятки людей шли навстречу Короткову или обгоняли его. Квадратная спина мелькнула на втором марше лестницы, и, задыхаясь, он поспешил за ней. Кальсонер поднимался со странной, неестественной скоростью, и у Короткова сжималось сердце при мысли, что он упустит его. Так и случилось. На пятой площадке, когда делопроизводитель совершенно обессилел, спина растворилась в гуще физиономий, шапок и портфелей. Как молния, Коротков взлетел на площадку и секунду колебался перед дверью, на которой было две надписи. Одна золотая по зелёному с твёрдым знаком: «Дортуар пепиньерок», другая чёрным по белому без твёрдого: «Научканцуправделснаб». Наудачу Коротков устремился в эти двери и увидал стеклянные огромные клетки и много белокурых женщин, бегавших между ними. Коротков открыл первую стеклянную перегородку и увидел за нею какого-то человека в синем костюме. Он лежал на столе и весело смеялся в телефон. Во втором отделении на столе было полное собрание сочинений Шеллера-Михайлова, а возле собрания неизвестная пожилая женщина в платке взвешивала на весах сушёную и дурно пахнущую рыбу. В третьем царил дробный непрерывный грохот и звоночки – там за шестью машинами писали и смеялись шесть светлых, мелкозубых женщин. За последней перегородкой открывалось большое пространство с пухлыми колоннами. Невыносимый треск машин стоял в воздухе, и виднелась масса голов, – женских и мужских, но Кальсонеровой среди них не было. Запутавшись и завертевшись, Коротков остановил первую попавшуюся женщину, пробегавшую с зеркальцем в руках.
– Не видели ли вы Кальсонера?
Сердце в Короткове упало от радости, когда женщина ответила, сделав огромные глаза:
– Да, но он сейчас уезжает. Догоняйте его.
Коротков побежал через колонный зал туда, куда ему указывала маленькая белая рука с блестящими красными ногтями. Проскакав зал, он очутился на узкой и темноватой площадке и увидал открытую пасть освещённого лифта. Сердце ушло в ноги Короткову, – догнал… пасть принимала квадратную одеяльную спину и чёрный блестящий портфель.
– Товарищ Кальсонер, – прокричал Коротков и окоченел. Зелёные круги в большом количестве запрыгали по площадке. Сетка закрыла стеклянную дверь, лифт тронулся, и квадратная спина, повернувшись, превратилась в богатырскую грудь. Всё, всё узнал Коротков: и серый френч, и кепку, и портфель, и изюминки глаз. Это был Кальсонер, но Кальсонер с длинной ассирийско-гофрированной бородой, ниспадавшей на грудь. В мозгу Короткова немедленно родилась мысль: «Борода выросла, когда он ехал на мотоциклетке и поднимался по лестнице, – что же это такое?» И затем вторая: «Борода фальшивая, – это что же такое?»
А Кальсонер тем временем начал погружаться в сетчатую бездну. Первыми скрылись ноги, затем живот, борода, последними глазки и рот, выкрикнувший нежные теноровые слова:
– Поздно, товарищ, в пятницу.
«Голос тоже привязной», – стукнуло в коротковском черепе. Секунды три мучительно горела голова, но потом, вспомнив, что никакое колдовство не должно останавливать его, что остановка – гибель, Коротков двинулся к лифту. В сетке показалась поднимающаяся на канате кровля. Томная красавица с блестящими камнями в волосах вышла из-за трубы и, нежно коснувшись руки Короткова, спросила его:
– У вас, товарищ, порок сердца?
– Нет, ох нет, товарищ, – выговорил ошеломлённый Коротков и шагнул к сетке, – не задерживайте меня.
– Тогда, товарищ, идите к Ивану Финогеновичу, – сказала печально красавица, преграждая Короткову дорогу к лифту.
– Я не хочу! – плаксиво вскричал Коротков. – Товарищ! Я спешу. Что вы?
Но женщина осталась непреклонной и печальной.
– Ничего не могу сделать, вы сами знаете, – сказала она и придержала за руку Короткова. Лифт остановился, выплюнул человека с портфелем, закрылся сеткой и опять ушёл вниз.
– Пустите меня! – визгнул Коротков и, вырвав руку, с проклятием кинулся вниз по лестнице. Пролетев шесть мраморных маршей и чуть не убив высокую перекрестившуюся старуху в наколке, он оказался внизу возле огромной новой стеклянной стены под надписью вверху серебром по синему: «Дежурные классные дамы» и внизу пером по бумаге: «Справочное». Тёмный ужас охватил Короткова. За стеной ясно мелькнул Кальсонер. Кальсонер – иссиня-бритый, прежний и страшный. Он прошёл совсем близко от Короткова, отделённый от него лишь тоненьким слоем стекла. Стараясь ни о чём не думать, Коротков кинулся к блестящей медной ручке и потряс её, но она не поддалась.
Скрипнув зубами, он ещё раз рванул сияющую медь и тут только в отчаянии разглядел крохотную надпись: «Кругом, через 6-й подъезд».
Кальсонер мелькнул и сгинул в чёрной нише за стеклом.
– Где шестой? Где шестой? – слабо крикнул он кому-то. Прохожие шарахнулись. Маленькая боковая дверь открылась, и из неё вышел люстриновый старичок в синих очках с огромным списком в руках. Глянув на Короткова поверх очков, он улыбнулся, пожевал губами.
– Что? Всё ходите? – зашамкал он. – Ей-богу, напрасно. Вы уж послушайте меня, старичка, бросьте. Всё равно я вас уже вычеркнул. Хи-хи.
– Откуда вычеркнули? – остолбенел Коротков.
– Хи. Известно откуда, из списков. Карандашиком – чирк, и готово – хи-кхи. – Старичок сладострастно засмеялся.
– Поз… вольте… Откуда же вы меня знаете?
– Хи. Шутник вы, Василий Павлович.
– Я – Варфоломей, – сказал Коротков и потрогал рукой свой холодный и скользкий лоб, – Петрович.
Улыбка на минуту покинула лицо страшного старичка. Он уставился в лист и сухим пальчиком с длинным когтем провёл по строчкам.
– Что ж вы путаете меня? Вот он – Колобков В. П.
– Я – Коротков, – нетерпеливо крикнул Коротков.
– Я и говорю: Колобков, – обиделся старичок. – А вот и Кальсонер. Оба вместе переведены, а на место Кальсонера – Чекушин.
– Что?.. – не помня себя от радости, крикнул Коротков. – Кальсонера выкинули?
– Точно так-с. День всего успел поуправлять, и вышибли.
– Боже! – ликуя воскликнул Коротков. – Я спасён! Я спасён! – И, не помня себя, он сжал костлявую когтистую руку старичка. Тот улыбнулся. На миг радость Короткова померкла. Что-то странное, зловещее мелькнуло в синих глазных дырках старика. Странна показалась и улыбка, обнажавшая сизые дёсны. Но тотчас же Коротков отогнал от себя неприятное чувство и засуетился.
– Стало быть, мне сейчас в Спимат нужно бежать?
– Обязательно, – подтвердил старичок, – тут и сказано – в Спимат. Только позвольте вашу книжечку, я пометочку в ней сделаю карандашиком.
Коротков тотчас полез в карман, побледнел, полез в другой, ещё пуще побледнел, хлопнул себя по карманам брюк и с заглушённым воплем бросился обратно по лестнице, глядя себе под ноги. Сталкиваясь с людьми, отчаянный Коротков взлетел до самого верха, хотел увидеть красавицу с камнями, у неё что-то спросить, и увидал, что красавица превратилась в уродливого, сопливого мальчишку.
– Голубчик! – бросился к нему Коротков. – Бумажник мой, жёлтый…
– Неправда это, – злобно ответил мальчишка, – не брал я, врут они.
– Да нет, милый, я не то… не ты… документы.
Мальчишка посмотрел исподлобья и вдруг заревел басом.
– Ах, Боже мой! – в отчаянии вскричал Коротков и понёсся вниз к старичку.
Но когда он прибежал, старичка уже не было. Он исчез. Коротков кинулся к маленькой двери, рванул ручку. Она оказалась запертой. В полутьме пахло чуть-чуть серой.
Мысли закрутились в голове Короткова метелью, и выпрыгнула одна новая: «Трамвай!» Он ясно вдруг вспомнил, как жали его на площадке двое молодых людей, один из них худенький, с чёрными, словно приклеенными, усиками.
– Ах, беда-то, вот уж беда, – бормотал Коротков, – это уж всем бедам беда.
Он выбежал на улицу, пробежал её до конца, свернул в переулок и очутился у подъезда небольшого здания неприятной архитектуры. Серый человек, косой и мрачный, глядя не на Короткова, а куда-то в сторону, спросил:
– Куда ты лезешь?
– Я, товарищ, Коротков, Вэ Пэ, у которого только что украли документы… Все до единого… Меня забрать могут…
– И очень просто, – подтвердил человек на крыльце.
– Так вот позвольте…
– Пущай Коротков самолично и придёт.
– Так я же, товарищ, Коротков.
– Удостоверение дай.
– Украли его у меня только что, – застонал Коротков, – украли, товарищ, молодой человек с усиками.
– С усиками? Это, стало быть, Колобков. Беспременно он. Он в нашем районе специально работает. Ты его теперь по чайным ищи.
– Товарищ, я не могу, – заплакал Коротков, – мне в Спимат нужно к Кальсонеру. Пустите меня.
– Удостоверение дай, что украли.
– От кого?
– От домового.
Коротков покинул крыльцо и побежал по улице.
«В Спимат или к домовому? – подумал он. – У домового приём с утра; в Спимат, стало быть».
В это мгновение часы далеко пробили четыре раза на рыжей башне, и тотчас из всех дверей побежали люди с портфелями. Наступили сумерки, и редкий мокрый снег пошёл с неба.
«Поздно, – подумал Коротков, – домой».
В ушке замка торчала белая записка. В сумерках Коротков прочитал её.
«Дорогой сосед!
Я уезжаю к маме в Звенигород. Оставляю вам в подарок вино. Пейте на здоровье – его никто не хочет покупать. Они в углу.
Ваша А. Пайкова».
Косо улыбнувшись, Коротков прогремел замком, в двадцать рейсов перетащил к себе в комнату все бутылки, стоящие в углу коридора, зажёг лампу и, как был в кепке и пальто, повалился на кровать. Как зачарованный, около получаса он смотрел на портрет Кромвеля, растворяющийся в густых сумерках, потом вскочил и внезапно впал в какой-то припадок буйного характера. Сорвав кепку, он швырнул её в угол, одним взмахом сбросил на пол пачки со спичками и начал топтать их ногами.
– Вот! Вот! Вот! – провыл Коротков и с хрустом давил чёртовы коробки, смутно мечтая, что он давит голову Кальсонера.
При воспоминании об яйцевидной голове появилась вдруг мысль о лице бритом и бородатом, и тут Коротков остановился.
О проекте
О подписке