Глава 9

Три года назад Лена решила совершить что-то неординарное, выбивающее её из ритма белки-марафонца. Город давил и выматывал, люди, казалось, высасывали последние силы. Лене захотелось совершить побег из цивилизации, и она купила путёвку на Алтай. “Лучше гор могут быть только горы” – процитировал Высоцкого агент компании “Весёлые кеды” во время их встречи. Но уже в первый день похода Лена была готова с ним поспорить. И Саграда Фамилия, и Руанский собор, и даже жалкий Колизей гораздо лучше гор. Она смертельно устала, пятнадцатикилограммовый рюкзак натёр плечи, комары противными укусами набили на её руке созвездие лебедя.

“Боже мой, как же я, оказывается, люблю города. Вернусь и первым делом пойду в Пушкинский музей. Хотя нет, лучше в Третьяковку. Там отличные тёплые туалеты. Вот только бы выжить и вернуться”. Лена сидела на камне с тремя сухими ветками в руке. Вокруг люди в дутых жилетках и светоотражающих куртках разбрелись в поисках опавшего лапника и прутьев для костра. Чуть ниже, у подножия горы четверо парней ставили огромную палатку-полусферу, похожую на муравейник.

Телефон не ловил. Лена боялась, что там, на большой земле, без её участия что-то уже наверняка случилось. Может, с родными, может, на работе, а может, началась революция или Северная Корея скинула ядерную бомбу на Москву. С помощью палочек связи Лена как будто могла дирижировать реальностью. А теперь весь мир за пределами их маршрута стал как бедный кот у Шредингера – он одновременно был прежним, со Спасской башней и статуями Церетели, и уже превратился в руины, по которым рыщут голодные собаки.

“Муравьи” развели огонь и уселись вокруг него. Лена медлила. Может, если я останусь здесь, никто и не заметит? Какой-то долговязый человек, сойдя с орбиты костра, зашагал по направлению к её убежищу.

– Привет, ты чего это здесь сидишь? Ужин готов.

– Загораю, – солнце уже наполовину окунулось в закатную дымку, как вишенка в мартини.

– Видел, что ты сегодня шла позади всех. Всё в порядке?

– Угу. Просто не люблю ходить толпой. Что это там происходит? – она указала палкой в сторону места, откуда раздавалась какофония смешков.

– Началась игра в снежный ком. Все знакомятся.

– Господи.

– Подожди, это они ещё гитару не достали.

Кажется, их обоих объединяла лёгкая социофобия. Лена одобрительно хмыкнула и решила наконец разглядеть своего собеседника. Худой, горбоносый, с длинными прямыми ресницами, как у коровы.

– Лёша, – он пожал Ленину руку отрывисто и твёрдо, как будто вложил в её ладонь эстафетную палочку.

Эту палочку она чувствовала ещё долго, пока они спускались к общей палатке.

На следующее утро всей группой умывались на реке. От ледяной воды сводило зубы. Бывалые туристы заняли самые лучшие места – встали по течению выше остальных. На завтрак сварили рисовую кашу со сгущёнкой. Лёша помогал гиду накладывать липкую массу в пластиковые миски. Когда подавал тарелку Лене – дотронулся до её пальцев. Она заметила. Потом собрали лагерь и двинулись в путь. Группа из двенадцати человек растянулась метров на двести. Впереди шёл гид Серёга в шортах и лёгкой майке, несмотря на прохладную погоду. Замыкал эту змейку Роман Григорьевич, пятидесятилетний “дед” и гроза неопытных девчонок. Он был одет в парусиновую куртку, на голове – кудри ниже ушей, которые он продолжал отращивать, несмотря на залысины. Вокруг головы повязана чёрная лента, как у Рэмбо. Роман Григорьевич любил собирать пахучую траву для вечернего чаепития, умел вязать рифовые, шкотовые и брам-шкотовые узлы, а ещё знал весь репертуар Юрия Кукина.

Лёша шагал рядом.

– Наш “ветеран” вчера сказал, что на этой траве можно сколотить целое состояние, – он кивнул на поляну мелких розовых цветков, сползающую с холма пятном лишая, – местные её копают, сушат, а потом в городах продают как лекарство.

– От чего?

– От импотенции.

– Это перспективно. Может, откроем свой бизнес?

– Да мне бы с одним справиться.

– А чем ты занимаешься?

– Я архитектор. У меня маленькое бюро.

– Архитекторам разве не положено проводить свой отпуск в городах?

– Воровать чужие идеи?

– Я бы сказала – вдохновляться.

– Я вдохновляюсь на природе. Запоминаю линии, ищу материалы. Как Алвар Ааалто. Взял и придумал церковь, которая похожа на горный хребет.

– И табуретку из IKEA?

– О! Да ты знаток!

– Ага. Моя фамилия Друзь.

Они проболтали целый день и не заметили, что добрались до следующей стоянки. Когда ложились в палатку, Лёша как будто случайно постелил свой спальник рядом, так, что их плечи теперь касались друг друга. Лена боялась, что он услышит, как её дыхание стало сбивчивым, начала повторять про себя: четыре счёта на вдох, ещё четыре – задержать дыхание, четыре – на выдох. Потом внезапно поняла, что он тоже сейчас не спит, а только делает вид. Так они и пролежали полночи, как две мумии в саркофагах, опасаясь пошевелиться и порвать тонкую паутину, в которую оба угодили.

Утром произошло ЧП. Пара длинноногих девиц и маркетолог Валера не вышли вовремя к месту старта. У них начался понос. Все трое накануне вечером пили чай с “особыми травами”, которым угощал Роман Григорьевич из своего термоса. Самого Рэмбо трава не пробрала. Переход отложили на несколько часов.

Лена прочитала месяц назад, что есть двадцать три эмоции, которые человек не может объяснить. Неосознанное желание смотреть другому в глаза называется опия. Это была она. На завтраке, у костра, пока собирали палатку, Лена всё время встречалась взглядом со своим ночным соседом и замирала, как морская фигура из детской игры. Поход уже не казался ей такой отвратительной затеей. Она радовалась, когда замечала на дороге сусликов. Роман Григорьевич сказал, что местные водители зовут их “смертниками” – делают ставки, можно ли проехать пять километров и никого не задавить. Своим палкам для трекинга Лена дала имена – правую назвала Роза, а левую – Зинаида, уговаривала их не ломаться.

Часам к трём разбили лагерь на берегу озера. Под водой росли сиреневые ирисы и нежные маслянистые водоросли. Гид Серёга потащил всех купаться, хотя никто не подписывался вступать в ряды моржей. Лена сначала отказывалась, но потом, глядя, как остальные девчонки с криками бросаются в воду, решила, что она ничем не хуже. Разбежалась, пролетела долю секунды над поверхностью и окунулась с головой, потревожив отражение гор. Она никогда не ходила на крещенские купания, да и в Бога-то не верила. Но сейчас, уже стоя на берегу в полотенце, ощутила то, что могла назвать благодатью.

Между палаткой и соседней сосной натянули верёвку и повесили сушиться купальники и полотенца. Потом Роман Григорьевич повёл всех, кроме Валеры, пострадавшего от поноса, на ближайшую гору, которую прозвали фиолетовой – в её скальной породе очень много яшмы. Лёша отковырял камень в виде звезды и протянул Лене. Когда вернулись через полтора часа, с карманами, тяжёлыми от цветных булыжников, на верёвке не оказалось двух купальников. Их не было и на траве в радиусе ста метров. Валера мирно спал в палатке. У одной из девиц началась истерика – пропал её любимый Calvin Klein. Все занервничали, стали гадать, откуда могли прийти воры. Ложились с плохим настроением. И на этот раз между Лёшей и Леной протиснулся Серёга.

Рано утром проснулись от криков Валеры, который вышел на минуту в туалет. Он залез обратно, больно наступая коленями на тела в спальниках, и всех перебудил:

– Там лось. Лоооооось! Аааааааа!

Лена выглянула из тамбура. Мимо костровища пролетел сохатый, прижимая к брюху тонкие сложенные пополам ноги. А на рогах у него болтался купальник Calvin Klein и чьи-то салатовые плавки.

После завтрака предстояло главное восхождение. Группа медленно набирала высоту. У Лены началась одышка, кололо бок. Ботинки натёрли большой палец. Чем выше поднимались, тем больнее было дышать полной грудью, появился привкус крови. И к чему этот героизм? Эта необъяснимая жертва? Роман Григорьевич крикнул через плечо: “Самурай не знает цели, у него есть только путь”. Вокруг уже не было никакой растительности, их окружала чёрная каменистая земля и грязные половики снега, на которых можно было легко поскользнуться. Лёша шёл впереди и подавал Лене руку. Через пару часов вся группа наконец добралась до плато. Перед ними открылся вид на чёрно-белые пики гор, как будто стая касаток плыла по океану. Казалось, что под ногами стелется туман, но это был не он. Туманом притворились облака, которые в прямом смысле теперь можно было потрогать рукой. Волосы намокли, лицо как будто кто-то облизал, но в этот момент Лена почувствовала, что находится на своей самой главной вершине. Все её внутренние пружинки распрямились, голова пошла кругом. Захотелось остаться здесь навсегда.

Спускаться было непросто, но всё же легче, чем восходить. Лена отстала от Лёши, пару раз больно ударилась о камни. В самом конце спуска она совсем потеряла равновесие и проскользила на попе несколько метров. Слёзы выступили даже не от боли, а от обиды, что цель была так близко, но она не удержалась. Леша увидел её всю в грязи, с клочками травы, прилипшей к штанам, и обнял так крепко, что ребра захрустели. Плотину прорвало. Лена завыла в голос, и это были самые сладкие слёзы в её жизни. Ей больше не хотелось ничего контролировать. Молча дошли до места, где нужно было разбивать лагерь. Пока остальные разбирались с брезентовой ярангой, Лёша достал тёплые куртки, взял Лену за руку и повёл в лабиринт между сосен. Они, потные, уставшие, завалились прямо на пряную хвою, еле стянули влажные вещи. Мошки атаковали незащищённые части тела, корешки впивались в спину. А потом они сидели по-турецки и смотрели на звёздную сыпь. Никто их не искал.

Глава 10

Сахалинский часовой пояс всё ещё выдавливал из Лены последние силы. Утром она почувствовала себя младенцем из племени майя – их голову тоже стискивали прессом, чтобы та приняла остроконечную форму, как символ плодородной кукурузы. Кое-как придя в себя, Лена решила, что пора действовать без посредников – заскочила в офис, а потом направилась в ДК. Её то и дело обгоняли стайки визжащих детей, которых сзади подгоняли родители. Без сомнения, это было самое красивое здание в городе, построенное в стиле сталинского классицизма, с широкими расколотыми ступеньками, светлыми колоннами и двумя круглыми барельефами на фасаде: на одном – сноп сена, на другом – арфа. Над входом висела растяжка: “Шубы из добротного мутона”. В вестибюле пахло краской, старый паркет скрипел, как расстроенная виолончель, полукруглые окна прятались за лиловыми портьерами с многослойной драпировкой. У Лены защемило сердце от ностальгии. Вот-вот из-за поворота выйдет нетрезвый худрук Голобородько и позовёт на репетицию. По этажу разносилось: “и ррраз, носочек тянем, ииии два, Маша, опять ворон ловишь, иии раз…” На стене – расписание кружков, детские рисунки с видами Крюкова и доска почёта “Передовики КультТруда”, женщины сфотографированы в жабо и кокошниках, мужчины – в бабочках.

С директором ДК, Светланой Гарьевной, Лена столкнулась в дверях кабинета. Стройная, с балетной осанкой, светловолосая, примерно одного возраста с главой района. Лена заметила, что она чуть ли не первый человек в Крюкове, одетый не во что-то тёмное и бесформенное, а в бежевое платье-сафари с голубым шейным платком. Лена сбивчиво объяснила, кто она и о чём хочет поговорить.

– У меня сейчас смотр коллективов перед отчётным концертом, вы не против, если мы всё обсудим во время прогона?

Это прозвучало скорее как единственно возможное решение, нежели как вопрос, открытый к обсуждению.

Она быстро зашагала по коридору, не оглядываясь на Лену. Светлана Гарьевна вошла в зал и села недалеко от пульта звукорежиссёра. Лена пристроилась на соседнее кресло. За кулисами толкалась малышня в пышных юбках, расшитых пайетками. На первом ряду сидели девушки с бубнами, в костюмах какого-то северного народа, какого именно – Лена не знала. На сцене двое парнишек в косоворотках играли на баянах, вытягивая шеи и притоптывая каблуками остроносых туфель. Баяны казались такими огромными и тяжёлыми, что непонятно было, как дети не падают со стульев, растягивая меха. За их спинами возвышался баннер, который не убрали после выездного собрания пятидесятников – “Сила моя в Господе. Праздничное служение для женщин”.

– Так вам просто нужно помещение?

– Да, Юлия Михайловна сказала, что…

– Ах, Юлия Михайловна. Зачем вы тогда ко мне пришли?

– Не понимаю.

– Администрация распоряжается этим залом, как ей вздумается, моё мнение здесь не играет роли. Неважно – репетиции, не репетиции, нужен он для детей, не нужен. Для всяких шарлатанов и съездов местных чинуш из “Единой России” двери всегда открыты.

– Я не из “Единой России”.

– Вы из нефтяной компании, это почти одно и то же.

– Мы планируем закупить колонки, микрофон для ДК, – Лена решила, что самое время выложить козырь.

Светлану Гарьевну как будто подкинуло на месте. В это время из-за кулис вышли девочки-дошколята и начали изображать сороконожку.

– Спасибо, конечно. Мы не в том положении, чтобы от милостыни отказываться. Но только всё это не имеет смысла. Зачем здесь хороший микрофон, если нам некому учить детей петь?

– Простите, кажется, я задела сложную тему.

– И вы извините – она параллельно делала какие-то пометки в своём блокноте, – вы здесь, конечно, ни при чём. Наша глава района, возможно, хорошая женщина, прекрасная жена и любящая мать, но, к сожалению – плохой руководитель.

– Я ничего не знаю о её биографии.

– А вы поинтересуйтесь, вам с ней работать. Например, год назад она перенесла день города на две недели – с третьего августа на пятнадцатое. И знаете почему?

– Почему?

– Хотела сделать приятное мужу, у него день рождения пятнадцатого. Или вон видите девочку, вон ту, с длинной косой? Это Катя Синицына, моя ученица, призёр областной олимпиады по истории среди седьмых классов. Но когда пришла квота на район – одно место в лагерь “Орлёнок” на смену одарённых детей – кто поехал? Нет, не Катенька. И даже не Ваня Чернаков, бадминтонист, чемпион области по младшим. Поехал Серёжа Гусенцов, сын Юли Михалны, оболтус, который в прошлом году вылил учительнице клей на голову.

– А вы сами преподаёте?

– Да, фортепиано.

На сцене выстроился ансамбль, зачехлённый в чёрный низ, белый верх, – восемь девчонок и четыре мальчика. На вид – младшая школа. За рояль уселась немолодая дама-хормейстер, в платье с кружевным воротником. Первый ряд стоял на полу, а для второго вытащили лавочку. Так что получилась двухэтажная конструкция. Дети пихались и веселились до тех пор, пока хормейстер не гаркнула увесистым басом:

– Смии-ирно. Запеее-вай!

Ансамбль затянул на три голоса “Ой, то не вечер”. Лучше всех было слышно даму за роялем. Исполнение не отличалось стройностью. Светлана Гарьевна сдвинула брови и сосредоточенно вслушалась. Лена сделала то же самое. И тут она явно поняла причину дисгармонии.

– Альты фальшивят. Им слишком низко. Я бы предложила поднять тему на тон выше, с ре на ми минор.

Светлана Гарьевна посмотрела на неё так, как будто увидела только сейчас.

– Музыкалка?

– Нет. Я в театральной студии занималась. Мы там и пели тоже. Ещё на гитаре училась.

– Но жизнь свою вы с театром не связали.

– Нет, не связала, – Лена словно заглотила кусок наждачки.