– Нет, надо вначале разобраться, кто это такие. Может, действительно кайманы, а может, из какой деревни бандитствуют или вообще пришлые? Тогда дело дрянь. Кабы снова охота на людей не началась, – высказал он все свои опасения и с подозрением посмотрел на Лес предков.

В этом вопросе Костя помочь ничем не мог. Если уж атаман боится, то всем остальным сам бог велел.

Охота на людей закончилась еще до его появления в деревне. Быть может, деревню спасло то, что она стояла на задворках цивилизации и кормилась от леса и за счет леса, который когда-то рубили и вывозили за границу. Теперь даже те давние вырубки стали такими же дремучими, как и старый лес, отличить нельзя, и зверья в нем прибавилось, и непоняток всяких тоже.

– Так я же говорю, я его видел в «вертолете», – уже совсем обнаглел Костя.

К его облегчению, атаман не возмутился, хотя, разумеется, следовало поставить Костю на место.

– Свежо предание, но верится с трудом, – равнодушно ответил он. – Возьми оружие и пошли.

Костя понял, что атаман ему ни на грош не поверил.

Возле деревенских ворот, попорченных бронетранспортером, их встретили селяне. Женщины запричитали, заохали и принялись тут же на крыльце церкви перевязывать Рябого. Костю оттеснили, затерли в толпе, едва выбрался. Что делать?

Подбежал возбужденный Чебот, выпалил:

– Святые угодники! А я одного гада все-таки завалил!

Костя посмотрел на него и позавидовал. Твердым был Ремка буквально во всем, в том числе и по отношению к своим врагам, не испытывал он ни душевного волнения, ни сомнений. Хорошо, должно быть, ему живется, вздохнул Костя, а меня все время мысли гложут, и я часто не знаю, как правильно поступать.

– Я гляжу, ты тоже парень не промах. – Чебот из-под руки посмотрел, как бабы и пацаны тушат горящий бронетранспортер. – Здорово ты его подбил. Жалко, что вчистую, ездить нельзя.

Костя хотел сказать, что не виноват, что по-другому вряд ли получилось бы, да не стал, уж очень возбужденным был Чебот. Не хотелось его разочаровывать. Пусть думает, что я хороший стрелок, что лучше меня в деревне нет.

– Ничего, мы его здесь поставим на площади и из пулеметов, если что, будем шуровать. Твой нож?

Разумеется, внимание Чебота привлек необычный нож, торчащий из разгрузки. Глаза его загорелись еще ярче.

– Нет, – ответил Костя, – атамана.

– Айда за подводой, мертвяков надо свозить, – сказал Чебот, не отрывая взгляда от ножа.

Рукоять у ножа действительно была сделана с изяществом, а зацеп невольно привлекал внимание. Такой зацеп нужен был, чтобы рука никогда не соскальзывала с рукояти.

– Погоди… – ответил Костя и попытался пробиться к атаману, и не только для того, чтобы отдать разгрузку и «плазматрон», но и чтобы еще раз высказать свои опасения.

Ведь получалось, что мертвяки из «вертолета» ожили и ушли! А это противоречит здравому смыслу, нарушает всякую логику и вообще ставит мозги набекрень. Может, атаман объяснит? С другой стороны, вдруг они просто ранеными были, – подумал Костя, – пусть даже и тяжело, а я тень на плетень навожу. Его, как всегда, одолели сомнения. Он принялся обдумывать варианты событий. Надо ли напоминать Рябому? Может, он прав, а я нет? Может, я глупости несу? Еще на смех поднимет перед всеми. Срамоты не оберешься!

Так и не пробился он к атаману, вокруг которого собралась такая плотная толпа. Все требовали от Рябого объяснений, к тому же бабы-знахарки взяли его в такой оборот со своим лечением, что Косте дурно стало. Боялся он крови и всяких знахарских штучек. Потом, подумал он, потом, когда атамана заштопают и перевяжут, поговорю с ним, выясню все вопросы, которые меня мучают.

Хотел он Чеботу пожаловаться, что, кажется, вспомнил, откуда он знает человека со шрамом, да не решился. Не тот человек Чебот, чтобы перед ним исповедоваться. Тут еще с причитаниями налетела Ксения Даниловна, обхватила голову, прижала к сухой груди да так и застыла в своем безутешном горе.

– Что ж ты, сынок, делаешь со мной?.. – спросила она навзрыд, и Костя ощутил, как у нее в груди что-то оборвалось. – Я ж чуть с ума не сошла. Все глаза выплакала. Пойдем домой, пойдем… – Она отстранила его и посмотрела ему в глаза. – Отец заждался.

– Пойдемте, мама, – ответил Костя. – Я только Ремке помогу мертвяков собрать и тут же приду.

Ксения Даниловна посмотрела на него с укором, в котором крылась и ее безмерная любовь, и страх за него, и надежда на будущую прекрасную жизнь, и с болью вздохнула:

– Ну иди, иди, сынок, помогай. Потом приходи, я тебе щей с курицей наготовила. Хороших щей, вкусных, наваристых… как ты любишь, с кислой капустой и еще кое-что приготовлю, что ты любишь…

– Обязательно приду, мама, вы не беспокойтесь. Я сейчас здесь… и…

Во всей этой суете он как-то забыл о Верке Пантюхиной, а когда вспомнил, то, как нарочно, увидел ее, стоящую чуть в стороне от церкви и суетящейся толпы. Хотел подойти, чтобы перемолвиться словом, да застеснялся непонятно почему. Может, она не меня ждет? – подумал он. Может, ее мать за бинтами посылала? А может, я ей не приглянулся? Подсознательно он понимал, что это глупые отговорки, что Верка пришла именно из-за него, и стоит, и теребит косу, и ждет, когда он к ней подойдет. Но ему нужен был какой-то толчок, хотя бы знак с ее стороны, чтобы не нарваться на грубость и не выглядеть дураком. Хотя какой он дурак? Почти герой. Вот как на меня смотрят, гордо думал он, краем глаза ловя на себе любопытные взгляды односельчан. Подойти или нет? А если подойти, то что сказать? Или ничего не говорить, а просто помолчать? Он готов был уже решиться, и сердце его яростно забилось, но в этот момент подкатил Чебот на телеге:

– Пру-у-у… Давай быстрее, я уже ледник раскрыл…

Момент был упущен. Костя прыгнул на подводу, положил рядом разгрузку, и они покатили. Чебот рассказал:

– Я сам перетрухнул. Первый раз в бою-то. А ты молодец! Я бы так не сумел.

– Чего не сумел? – машинально спросил Костя, все еще думая о дочке кузнеца. Красивая она, таких нет больше.

Но то ли Чебот его не расслышал за грохотом и дребезжанием телеги, то ли не счел нужным объяснить свою мысль, но добавил совсем о другом.

– Я чего через дорогу-то сиганул?.. – засмеялся он, обнажая белые зубы.

Костя посмотрел на него и спросил:

– Чего?.. – в мыслях у него все еще была Верка Пантюхина, и сердце все еще билось в груди, как птица в клетке.

Какие у нее волосы, – думал он, – а какие глаза! А как она говорит… Он едва не предался воспоминаниям об их редких встречах, которые помнил все до одной: и у околицы, и на крыльце ее дома, когда он проходил мимо, и у ледника, в очереди за рыбой. И каждый раз сердце вот так билось. Чебот между тем вдохновенно хвастался:

– Я ж того мужичка сразу приметил, он Клима Данилыча в Тришкины огороды загнал и головы не давал поднять. Вот как! Если бы не я…

Клим Данилович Субботин был столяром и мастером на все руки. Ставил избы и клал печи, а еще ровнял заборы и латал крыши. А Тришка Кузьмин – никчемный мужичок, пьяница и бездельник, был его соседом. Огородов не копал, а все, что добывал на «промыслах», пропивал и прогуливал. Но в том-то и оказался смысл, что его безалаберность сослужила Субботину хорошую службу. Огород-то у Тришки был заросшим, как дикое поле, с какими-то буграми и канавами, чуть ли не с буераками. Вот эти буераки и сберегли Субботину жизнь, иначе деревня в одночасье лишилась бы первоклассного плотника.

– Выскочил Клим Данилыч в одном белье, залег в траве и только и делает, что палит из двустволки и позицию меняет. А мужичку, который на него нарвался, тоже деваться некуда. Не может же он у себя в тылу вооруженного человека оставить.

– Верно, – поддакнул Костя, слушая, как соловьем заливается Чебот. – Ну да, ну да… – А сам все еще думал о Верке. Вот бы ее поцеловать! Так ведь не позволит же, как пить дать не позволит.

– Я, конечно, тоже не дурак…

Впервые Чебот разговаривал с Костей нормальным языком, а не, как обычно, с подковырками и ехидным тоном, мол, «ты ниже меня и не лезь вперед».

– Пока тот мужичок возился с Климом Данилычем, я сзади подкрался и как врезал ему по кумполу! Хи-хи!

– Погоди, погоди… – словно очнулся Костя, – а почему по кумполу-то?

Чебот посмотрел на Костю с непонятным любопытством и признался:

– Да понимаешь, – шмыгнул носом для оправдания, – я вначале не разобрался, как эта штука стреляет…

– Бывает! – согласился с его находчивостью Костя, постепенно втягиваясь в разговор. – А потом?

– А потом что? Потом, – похвастался Чебот, – пока ты за бронетранспортером гонялся, мы втроем четвертого завалили.

– Что, был и четвертый? – удивился Костя.

– Ну а как же? С другой стороны деревни лежит. Мы вначале твоего возьмем, а потом за тем поедем.

– Он не мой, – признался Костя. – Его Дрюндель завалил.

– Ух ты! – воскликнул пораженный Чебот и даже остановил лошадь: – Пру-у-у… – Повернулся к Косте и все тем же тоном добавил: – Молодец пацан! Ха-ха… А где остальные?

– Почем я знаю? – сварливо ответил Костя и подумал, что теперь пацанам достанется на орехи. – В лесу, должно быть…

Злости у него к ним не было, но и жалеть он их не собирался. Взрослеть в нашем мире надо быстро, ох как быстро. Здоровенный Телепень опозорился на всю жизнь. С остальных взятки гладки, они как бы неоперившиеся пацаны еще. А Телепень за версту заметен. Теперь деревня год будет злословить, а потом еще три года вспоминать, и до конца жизни к нему приклеится какая-нибудь злая кличка, типа «слабак» или «дохляк». Получается, что Телепню не позавидуешь. Девки на него теперь даже не глянут, а родители позора не оберутся, и каждый уважающий себя человек, покупая рыбу у отца Телепня, ехидно будет спрашивать: «А как твой сынок поживает?.. Кто ему сопли-то вытирает и портки поддергивает?..»

– В штаны наложили, – желчно констатировал Чебот и в задумчивости посмотрел на некогда веселый лес, над которым голубело весеннее небо и плыли белые, легкие облака. – Пошла! – Он дернул вожжи.

Они проскочили мимо бронетранспортера, который караулил Тришка, не давая детворе забраться внутрь и растащить все то, что там было ценного. Рябой, несмотря на ранение и суету, постарался, с теплотой подумал Костя. Толковый у нас атаман, зря я решил, что его пора списывать. Пусть еще послужит на благо деревне.

Дрюндель ходил вокруг убитого, как неприкаянный, и страдал. На его лице были написаны страх и отчаяние. Однако кое-что он подчистил: с руки убитого пропали часы, которых не заметил Рябой и на которые Костя тоже имел виды, но правда была на стороне Дрюнделя: как ни крути, а это его трофей. «Пусть пользуется, – великодушно решил Костя, – мне не жалко». – И промолчал, ничего не сказал Чеботу. Да и зачем в деревне часы-то? Разве что петухов будить?

– Где вы ходите?! – рванулся Дрюндель навстречу. – Я здесь уже напужался до смерти!

– Не бзди, вояка, – весело крикнул Чебот, привставая и с любопытством оглядывая убитого, – мертвые не кусаются. Говоришь, твой? Ты завалил?!

– Я, – гордо ответил Дрюндель и выпятил грудь, не чуя подвоха. Лицо его расплылось в самодовольной улыбке. – А кто еще?! – Он с важностью посмотрел на Костю, ожидая от него поддержки, но Костя промолчал, потому что, на его взгляд, Дрюндель не нуждался в ней.

– Тогда и грузи! – приказал Чебот, сплюнув и равнодушно усаживаясь на место, но даже по ушам его было видно, какой он молодец и какой Дрюндель тряпка, хотя и убил каймана одним выстрелом. С помощью «плазматрона» это может любой дурак сделать, а ты попробуй голыми руками!

Дрюндель уставился на него, словно проглотил лягушку, потом посмотрел на убитого, и на глаза у него сами собой навернулись слезы. Здоров был трофей Дрюнделя, настолько здоров, что один он его даже приподнять не смог бы.

– Да ладно… – великодушно пожалел его Чебот. – Пошутил я… Сейчас поможем. Как-никак ты сегодня у нас герой.

Видно было, что он не забыл паники в Лесу предков и тихонько издевается над Дрюнделем. Костя уже стоял рядом с убитым и старательно отводил взгляд от его лица. Теперь он был более чем уверен, что это тот самый человек со шрамом, который убил его родителей в поезде. Память вдруг выплеснула из себя все, что накопила за эти годы. Словно рухнула плотина, и на него обрушились все страхи той ночи, которая превратилась в кошмар, приходивший к нему почти еженощно.

Поезд проснулся от сильного толчка и диких криков. Стреляли совсем близко. В коридоре топали здоровенными сапогами. Рядом в купе, должно быть, убивали человека – там кто-то хрипел и лупил ногами в стенку с такой силой, что она прогнулась.

– Лежите, лежите! – встревожился отец и выскочил из купе.

Больше Костя его не видел. Таким он ему и запомнился – в рубашке, джинсах и тапочках на босу ногу. В следующее мгновение в коридоре раздались выстрелы, и мать, сообразив, что к чему, защелкнула дверь на «собачку». С другой стороны в нее тотчас ударили чем-то тяжелым, массивным. Лопнуло зеркало, полетели осколки.

– Лезь! – Мать схватила его, сонного и ничего не понимающего, завернула в одеяло, чмокнула в лоб и вытолкнула в окно.

Костя шлепнулся на гравий и больно ударился. Он хотел заплакать от страха, но еще страшнее было то, что мать не выпрыгнула за ним следом и что в купе происходило что-то жуткое и непонятное. Там мелькали страшные тени.

– Костя! Беги! Беги… – услышал он крик и, конечно же, никуда не побежал, а как привязанный пошел вслед за тронувшимся поездом, пока не показалось это уродливое лицо со шрамом.

Человек, оскалившись, высунулся из окна. В руке у него был пистолет, он целился в Костю, а затем выстрелил: «Бах! Бах! Бах!» И тогда Костя действительно испугался и побежал, а потом три дня прятался на полустанке, ожидая возвращения родителей.

Теперь этот человек лежал перед ним и был мертв. Мертвее не бывает. Кровь отлила от лица, оно сделалось белым как мел и безразличным ко всем деревенским страстям. Однако шрам, проходивший через левое веко, оставил глаз открытым, и от этого казалось, что мертвец подглядывает за ними. Добить бы его надо на всякий случай, подумал Костя, чтобы наверняка, чтобы не проснулся, а подох окончательно и бесповоротно, да как-то глупо при всех, скажут потом, что я псих, или засмеют, чего доброго. И не добил, застеснялся Чебота и Дрюнделя – в общем, оплошал без меры, о чем потом долго сожалел. Хотя если бы добил, то ничего последующего не случилось бы и не развилось в длинную-длинную историю.

– Слышь, – сказал Чебот, – говорят, охотник к нам забрел и рассказывал, что эти самые кайманы, – он кивнул на мертвеца, – на Большой земле власть большую имеют.

– Может быть, – сказал Костя. – Я не знаю. Сейчас «время-марь», все может быть. Нам-то все равно, мы на отшибе живем.

– Оно-то так, конечно, – согласился Чебот и вдруг заорал на Дрюнделя: – Ну что ты стоишь? Давай! – И схватил мертвяка за руку.

Костя – за другую. Рука было негнущаяся, как деревяшка. Дрюндель неуклюже пристроился к ногам. Мертвяк оказался очень тяжелым. Они втроем только с третьей попытки перевалили его в телегу.

– Ну вот так-то лучше! – подмигнул Косте Чебот, отряхивая руки.

Костя сел в телегу так, чтобы не видеть лица убитого. Пока они ехали назад, ноги десантника в высоких армейских берцах шевелились, и Косте казалось, что тот оживает. Несколько раз он испуганно оборачивался, ловя на себе не менее испуганный взгляд Дрюнделя. Возле дома Зиминой погрузили пулеметчика, которого подстрелил Костя. Самое неприятное заключалось в том, что голова у пулеметчика оказалась вчистую раздавлена колесами бронетранспортера. Чебот велел Дрюнделю взять у Зиминой помойное ведро и соскрести лопатой в него то, что осталось от головы. Нехорошо как-то было оставлять раздавленную голову на земле.

Пару раз Дрюнделя вырвало в то же самое ведро. Они с Чеботом не успели и глазом моргнуть, как он его бросил и побежал по единственной улице деревни, словно трусливый заяц, несмотря на то что Чебот свистел ему вдогонку и обещал при встрече сильно намять бока.

– Что мы, за него должны вкалывать?! – возмущался он и никак не хотел успокаиваться. – Ну попадись ты мне, толстопузый уродец!

Четвертого мертвяка Рябой и деревенские мужики со зла так искалечили, что, когда стали его поднимать, Косте показалось, что у того в ногах и руках по лишнему суставу образовалось. Намаялись они с ним больше, чем со всеми остальными. Костя еще никогда так не уставал. А Чеботу, казалось, хоть бы хны. Он только еще яростней стал поносить Дрюнделя.

Они с трудом скинули мертвяков из телеги на ледник, наивно полагая, что вытаскивать их оттуда будет кто-то другой. В деревне было два общественных ледника, построенных еще в середине прошлого века. Когда-то рыбная артель хранили в них рыбу. Так оно и повелось: при любом строе общественную рыбу в теплое время года хранили в ледниках, лед в которых возобновляли каждую зиму. По весне один из них освободился.

Чебот посмотрел в черную пасть ледника и попросил, с вожделением поглядывая на нож в разгрузке:

– Подари…

– Нельзя, – Костя поморщился, как от зубной боли, – не мое…

– Ну и что?.. – цинично сплюнул Чебот и высморкался, как мужик на сенокосе, а руки вытер о молескиновые штаны. – Скажешь, что потерял…

Его глаза, черные, как зрачок ружья, требовательно уставились на Костю. Может быть, Костя и подарил бы ему этот нож, да не было в тех глазах ни дружбы, ни расположения, а одно желание заполучить нож, пусть даже ценой неприятностей для Кости.

– Я бы сказал, – вздохнул Костя, – но ведь ты знаешь нашего атамана.

– Знаю, – понимающе кивнул Чебот. – Тогда пошли домой, жрать охота.

– Пошли, – согласился Костя и немного погодя спросил, оглянувшись на ледник: – Зачем мы это делаем? Похоронили бы, и все!

– Я сам не очень-то понял, – ответил Чебот. – Возись здесь с ними. Главное, что Рябой сказал: положите на лед, и точка! Ведь ты знаешь его?! – ехидно добавил он, намекая на нож.

Костя сделал вид, что ничего не понял.

– Знаю, – согласился он и подумал, что все равно нож не отдаст, – ему виднее.

На этом и разошлись, каждый в свою сторону, оба перемазались в грязи и крови, и когда Костя явился домой, Ксения Даниловна только всплеснула руками:

– Хорошо хоть отец догадался баньку затопить. Сбрасывай верхнюю одежду и марш мыться.

Костя скинул в угол, подальше от печи, разгрузку, туда же поставил «плазматрон», схватил сменное белье и побежал в баньку на край огорода.

Поперек огорода пролегали мостки, по обе стороны которых росли картошка, лук, в теплице под стеклом ветвились побеги огурца. За огородом тек широкий и глубокий ручей, в котором Костя в детстве ловил пескарей и уклеек. По другую сторону ручья, заросшего стрелолистом и водокрасом, разбегался луг, а уже за лугом начинался Лес предков.

В бане пахло березовыми вениками и влажным воздухом. Костя торопливо разделся, стараясь как можно меньше ступать на мокрые, скользкие половицы, схватил чистую шайку, березовый веник и нырнул в мыльню, ориентируясь на единственное окошко, которое светилось в глубине черного пространства.

Семен Тимофеевич крякнул откуда-то из темноты:

– Дверь-то, дверь-то!..

Костя поплотнее закрыл разбухшую дверь, по низу которой тянуло холодком, и шагнул туда, где должна была быть печь с котлом. Он плеснул в шайку кипятка, разбавил его холодной водой из бочки и пошел туда, где, белея голым телом, мылся отец.

– Ну-ка… – воинственно сказал тот и окатил Костю холодной водой.

Костя взвыл от неожиданности, хотя знал эту дежурную шутку отца, и, счастливо засмеявшись, принялся мыться. Все его горести моментально испарились, и он снова ощутил себя дома, где спокойно и уютно и где можно не бояться, что тебе прострелят голову или сожгут из «плазматрона».

Потом они терли жесткими вихотками друг другу спины, радостно крякали, сменили по три тазика воды и, намывшись, подались в парильню. Отец плеснул на камни. Пар с шипением ударил вверх и мгновенно заполнил крохотное помещение. Еще острее запахло сосновыми досками и распаренными вениками.

– Ну-ка… давай! – Семен Тимофеевич забрался на верхнюю полку, почти под потолок, где невозможно было дышать. – Поддай!

Костя плеснул еще и выхватил из ведра веник, в котором он отмокал.

– С оттяжкой… с оттяжкой… – руководил процессом отец.