Мало-помалу звуки деревни стихли, остались позади, только журчала река да скрипели сосны, царапая верхушками веселое голубое небо. Все сразу же притихли, сделались настороженными и собранными, поглядывали по сторонам, хотя лес-то был свой, родной. Однако последнее время в него ходили с опаской, после того как из деревенского стада пропали три коровы. Нашли только хвост да копыта и заговорили о волках невиданных размеров.

Но постепенно освоились и занялись тем естественным, что умели делать лучше всего, – болтовней, разумеется. Только разведчики впереди – квадратный, как шкаф, Телепень с бабскими пышными плечами и худой, как глиста, Скел – ехали молча. Но им это как бы было положено по уставу. Вслед за ними метров через тридцать – Костя с Мелким Бесом, которого он взялся опекать, потом лошади с грузом и вещами, а уже потом – все остальные. Замыкал колонну страшно недовольный Чебот. Но деваться ему было некуда, разве что с позором вернуться в деревню. После этого Верка Пантюхина на него даже не взглянула бы. Позади слышалось: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…» – и смех толстого Дрюнделя, и хихиканье Косого, и веселые вскрики Телепня. Костя никого не одергивал: во-первых, в лесу посторонних нет, а во-вторых, даже громкое ржанье Дрюнделя разлеталось не больше чем на пятьдесят метров. Лес, как вата, глушил все звуки, даже лошади шли почти беззвучно, ступая по мягкой подстилке из сосновых и еловых игл.

Они еще пару раз останавливались, один раз у реки и второй раз при въезде в Лес предков, подтянули грузы, особенно тяжеленную треногу и ДШК, которые весили чуть ли не пятьдесят килограммов. Дальше двигались без остановок, не оглядываясь, все глубже забираясь в лес по наезженной тропе, мимо странных холмов, усыпанных прелыми иголками, мимо зарослей калины и ежевики, мимо ведьминых прогалин, в которых не росла даже трава, мимо мрачных еловых чащоб. Иногда выезжали на поляны, которые одуряюще пахли земляникой, но в основном таились под деревьями, опасаясь все того же вертолета, хотя до его обычного появления было еще ой-е-ей сколько времени.

Этот Лес считался священным – оазис в долине рек Парашка и Зыбь. Дальше на север начинались холодные пустоши, а здесь было полно зверья и рыбы, росли ягоды и грибы, вызревали пшеница и рожь. А отчего – никто не понимал. Лес же вроде бы помогал путнику, и в нем еще ни разу никто не заблудился и не пропал, поэтому они этот Лес любили, ходили сюда за бревнами, грибами, ягодой, травами и смолой для хозяйственных и лечебных нужд. До железной дороги Лес, поросший осиной и березами, был веселым – солнечным, прозрачным, а сразу за насыпью становился смешанным, потому и темнел, и съеживался до размеров взгляда. Косте это почему-то не нравилось, он нервничал, а Мелкий Бес, мигнув растерянно белесыми ресницами, поведал:

– Мне батя не велел геройствовать…

Точно, подумал Костя, смахивая с глаз тяжелый чуб, один он у него. Это я, без роду-племени, делаю что хочу. От этих мыслей на душе сделалось тяжело, как обычно, когда он вспоминал о погибших родителях. В памяти у него ничего не осталось, кроме их смутного образа: мамы в белом платке на плечах и отца в черной флотской шинели. И чем старше он становился, тем чаще вспоминал их и ту, прошлую жизнь, которая казалась ему чуть ли не райской во всех отношениях. Хорошее у меня было детство, думал он, очень хорошее, но куцее.

Мелкий Бес достал соленого рыбца и принялся с жадностью его пожирать. Костя попросить стеснялся, хотя пахло умопомрачительно. А власть проявлять он не хотел, не тот случай. У самого в кармане лежали две картошины и кусок сала. Во рту от запаха рыбы появилась вязкая слюна. Мелкий Бес смилостивился и протянул плавник с пластинками жирного и прозрачного, как янтарь, мяса. Костя сунул этот кусочек в рот и поехал впереди, чтобы больше не соблазняться.

От полустанка Бобровый остались одни развалины. Сколько Костя себя помнил, полустанок всегда был таким. Все знали, что здесь нечем поживиться, разве что растрескавшимися кирпичами, но все равно с жадностью разглядывали пустые оконные проемы, в которых наверняка когда-то были стекла, и стояли металлические решетки, и даже, наверное, колыхались шторы. Цивилизация, однако! Что это такое, ни у кого не было ни малейшего понятия, хотя все понимали, что вертолет появляется оттуда, из прошлого, из шикарной, безбедной жизни, в которой когда-то все было просто отлично во всех отношениях, – в общем, из прошлого, которого не вернешь. Каждый холмик вокруг казался им чем-то необычным, притягательным, хотя таких холмиков по пути встречалось великое множество – не погосты и не одинокие могилы, а неизвестно что.

Костя не выдержал, соскочил с лошади и в два прыжка очутился внутри полустанка. Крыша и потолок провалены, доски с полов, как и лаги, сорваны, двери унесены неизвестно кем и когда. Он с жадностью пробежал взглядом по стенам, обнаруживая старые, почти стертые надписи: «Здесь был Громов А. В. 23. 09. 2040 г. 2-батальон, 55-го Белозерского полка», или «Татаринов Леха, командир танка 21-го учебно-танкового батальона, 3-я армия, 2040 г.», или уже совсем поздняя, судя по дате, запись: «Матвеев Александр, командир роты 703 стрелкового полка, май, 2041 г.». После этой даты никаких надписей больше не было, словно история человечества обрывалась именно на этом 2041 годе. Из чего можно было сделать вывод, что сопротивление прекратилось именно в то время. Все армии перемололи, с горечью думал Костя, а кто и зачем – неясно. Должно быть, люди-кайманы? Сам Костя никогда их не видел. Говорили, что обычные люди, но с оружием и что они охотятся на таких же людей. Сейчас же 2053 год. Это Костя знал точно. Многие не считали времени, жили от урожая к урожаю, а какой именно год: 51, 52, или 53-й, для них не имело значения. Он же так не думал, ему почему-то было важно знать, какой год и какой сегодня день. Многие в деревне над ним посмеивались, но многие же и уважали, потому что он умел читать и имел суждения о большинстве вещей. А научился всему этому самостоятельно, никто не помогал и не наставлял. Разве что Семен Тимофеевич одобрительно кивал головой: «Молодец, сынок, молодец…», да еще полусумасшедший старик Генка, который в минуты просветления рассказывал о цивилизации и о разных чудесах. Все считали, что это все пустое, никому не нужное, а Костя слушал с жадностью, запоминая каждое слово и впитывая, как пустыня воду, знания по крупицам.

Он не без сожаления покинул здание полустанка, на стенах которого была запечатлена исчезнувшая жизнь, где, казалось, сам воздух напоминал о ней, и, ловко, в одно касание прыгнув в седло, скомандовал:

– Вперед!

Надо будет сюда как-нибудь наведаться. Может, на чердаке есть что-нибудь интересное? – продолжал думать он. Хотя наверняка здесь все давным-давно перерыто еще до моего появления в деревне.

Отряд снова растянулся по лесу, снова позади слышался беспричинный смех Дрюнделя, снова травили анекдоты про легендарного Василия Ивановича и Петьку с Анкой.

Свою историю Костя знал только со слов приемной матери – Ксении Даниловны и приемного отца, сапожника Семена Тимофеевича. Рассказывали, что нашли его, умирающего, на этом самом полустанке, а как он там оказался, они толком объяснить не могли.

– Должно быть, ты с поезда сошел, – рассказывал Семен Тимофеевич, вынимая изо рта здоровенную иглу, которую имел привычку совать в рот, пока натирал дратву воском. – В те времена поезда еще ходили.

– А дальше?.. – затаив дыхание, спрашивал Костя.

Уж очень ему хотелось хоть что-нибудь узнать о своей настоящей семье. О таинственных поездах он слышал много раз и видел их, конечно же, на картинках, но воочию – никогда.

– Так… э-э-э… а чего дальше?.. – обычно задумчиво отвечал Семен Тимофеевич, ковыряясь в подметке и поглядывая на него поверх очков добрыми-добрыми глазами, – дальше известно что: годов тебе было семь или восемь. Правда, мать?

– А может, все девять, – соглашалась Ксения Даниловна, высокая, сухая, как мертвая ель.

– Нет, – в этом месте встревал Костя, – я еще в школу не ходил.

И снова обращался в слух – может быть, скажут что-то такое, что связывало его с прошлым, до которого он был очень и очень охоч.

– Значит, все пять, шесть или шесть с половиной, – соглашалась она, вытирая руки о передник и колдуя, как обычно, с драниками. – Большенький был, шустрый и беленький-беленький, как… как… пушица на болоте.

– Точно, – добродушно подтверждал Семен Тимофеевич, – больно шустреньким был, постреленок, едва нас увидел, с криком задал такого стрекача, едва тебя изловили в болоте-то.

– В каком болоте-то?.. – обычно со смехом и с замиранием сердца спрашивал Костя и слушал, слушал с жадностью, ловя каждое слово.

– В каком, в каком? Что за каменной речкой!

Поперек Леса предков действительно лежала каменная морена, черная, как таежная река, не зарастающая ни деревом, ни кустами. Разве что одним лишайником, да и то по краям. За этой каменной пустошью и находилось болото под нехитрым названием Топь. И каждый раз Костя дивился, как он сумел так далеко забраться, потому что для этого требовалось пол-леса пересечь. И вновь испытывал чувство благодарности к своим приемным родителям, которые не бросили его умирать, а проявили терпение и настойчивость в том, чтобы изловить постреленка.

– А что я кричал? – спрашивал Костя и превращался в слух, может, приемные родители что-то такое скажут, что даст ему возможность вспомнить своих настоящих отца и мать.

Тосковал он по ним так сильно, что порой просыпался посреди ночи в слезах и долго вспоминал, как звал их во сне, но никто не отвечал ему и не приходил погладить по белобрысой голове.

На этом разговоры, собственно, и прекращались. То ли Семен Тимофеевич и Ксения Даниловна чего-то недоговаривали, то ли действительно не знали, что сказать, только на душе у Кости оставалось ощущение большего горя. Так он с этим горем и жил. Никто не знал об этом. Никому он ничего не рассказывал. Да и кому это нужно в деревне-то, где по нынешним временам таких историй по дюжине в каждой семье: кого-то убили люди-кайманы, кто-то пропал без вести, а кто-то ушел в поисках другой жизни, и о нем думали, как о вечно живом, и не считали умершим, но тужили от всей души, как умеет тужить русский человек. В памяти осталось только слово – Москва. А что это такое, Костя не знал. Деревенские ничего толком объяснить не могли. «Москва – это город… большой-большой, столица… – говорили с придыханием, – где-то там… далеко…» – неопределенно отвечали и махали рукой в ту сторону, куда убегала железная дорога. Но за этими словами крылась неизбывная тоска, хотя, конечно, никто в открытую своих чувств не выражал. Вот и выискивал он в книгах это странное название. Серьезных книг в деревне было всего три: толстая засаленная Библия, «Справочник молодого моряка», бог весть какими путями попавший в руки Семену Тимофеевичу, и «Кулинария», которая если кого-то и интересовала, то исключительно с точки зрения экзотических названий яств, потому что в основном питались тремя видами продуктов: страшно дефицитным ржаным хлебом, рыбой и картошкой. Из несерьезных книг почти в каждом доме были сказки о хоббитах и властелине колец. По этим книгам Костя и учился читать, да еще по обрывкам любых печатных изданий, которые находил в деревне. Только с каждым годом их становилось все меньше и меньше. Костя выменивал их правдами и неправдами у односельчан и складывал в большой железный ящик, который прятал под кроватью. Была у него там даже энциклопедия без корочек, начиная с буквы «в». А возил он с собой исключительно «Справочник молодого моряка», который выучил наизусть, потому и знал, что такое мореходная астрономия, лоция и еще много чего, и мечтал о далеком теплом море. Вот и сейчас он достал справочник из-за пазухи и с любовью погладил обложку, на которой были изображены штурвал и компас.

Мелкий Бес с усмешкой посмотрел на него и сказал, вытирая жирные руки о лосевые штаны:

– Все читаешь?..

В этом вопросе крылась вся нехитрая мудрость деревни, ее философия и образ жизни: все, что не имело практического значения, считалось глупым и вредным.

– Читаю… – кивнул Костя, срывая на ходу кисть ранней черемухи. Ягоды были терпко-сладкими и хорошо утоляли голод – старое, проверенное средство.

– А мозги не сушит?

– Не сушит.

– А мне бабка говорила, что сушит, что человек от чтения слепнет и умирает.

– Не учи дедушку кашлять, и вообще, меньше свою бабку слушай, – возразил Костя, выплевывая косточки. – Ты в школу когда-нибудь ходил?

– Не-а… а что это такое? – насмешливо спросил Мелкий Бес.

– Я тоже не ходил, – вздохнул Костя, – а школа – это такое место, где учат разным полезным вещам.

О школе он, конечно, слышал от столетнего деда Генки, который жил по соседству и был когда-то учителем истории. Но Костя так до конца и не понял, что такое школа. Помещение, где собираются дети, а учитель им рассказывает всякие премудрости. Это все ясно. А кто же учителя обучил, если умнее его никого нет? Врет, наверное, – недоверчиво думал Костя о деде Генке. – Хотя не похоже, не должен, старый больно, в чем душа держится.

– Тю-ю-ю… – не поверил Мелкий Бес. – Мой отец как хворостину возьмет, как замахнется, сразу научит в два счета.

– А кем он у тебя был в той, прежней жизни?

– А я что, знаю? – удивился Мелкий Бес и захлопал белесыми ресницами. – Может, он ее и не видел, эту прежнюю жизнь, за водкой-то?

– Ну что он умеет?

– Самогонку умеет варить, картошку сажать, – неуверенно принялся перечислять Мелкий Бес. – На охоту может сходить, дров наколоть… а вот еще – вертолет мне в детстве делал с этим, как его…

– С пропеллером, – уточнил Костя.

– Точно.

– Ну вот видишь, – многозначительно произнес Костя, – а говоришь, ничего не умеет. Ты хоть знаешь, как и чем ружье стреляет?

– У нас уже не стреляет, – хмуро пожаловался Мелкий Бес. – Пороха нет.

– А что такое порох?

– А бес его знает?!

Собственно, из-за этой присказки его и назвали Бесом, только мелким, чтобы не путать с папашей, которого называли Большим Бесом из-за размеров и крутого нрава.

– Порох, – нравоучительно сказал Костя, – это такое вещество, которое китайцы изобрели.

– Кто-кто?.. – брезгливо переспросил Мелкий Бес и снова захлопал белесым ресницами.

– Китайцы.

– А где они живут? – Мелкий Бес, дурашливо огляделся, словно ища этих самых китайцев.

– Сам не знаю, – неохотно признался Костя. – Должно быть, очень далеко – в Китае.

– Так как же их порох к нам попал? – с презрением спросил Мелкий Бес, словно подловил Костю на вранье.

На такую дремучесть Костя ничего возразить не мог. Действительно, как так получается, что порох изобрели за тридевять земель, а он очутился в самом глухом месте на земле? Было отчего призадуматься.

– Так его ж, наверное, привезли тем самым поездом… – нашелся Костя. – Только по дороге и могли, – догадался он.

Не пароходом же, действительно, потому что ни Парашка, ни Зыбь несудоходны, и не самолетом, и не вертолетом, потому что в деревню сроду ничто не летало.

– Кто? – безмерно удивился Мелкий Бес. – Китайцы?

– Откуда мне знать? Может, и китайцы, я их в глаза не видел.

– Зря тебя атаманом назначили, – вдруг обиделся Мелкий Бес. – Хоть и временно. Врешь ты все и насчет китайцев, и насчет пороха. Вред от тебя один. Не атаман ты, а-а-а…

– Но-но… – предупредил Костя и невольно тронул поводья, чтобы, если что, хватить Мелкого Беса за рукав и привести в чувство.

Но Мелкий Бес не был бы бесом, если бы не среагировал. В мгновение ока его лошадь скакнула на два метра вправо, благо дорожка была широкой, и оттуда он уже поведал:

– А-а-а… порох, да будет тебе известно, из земли выходит, как железо или медь. Места только знать надо. Вот мой батя ходит и находит.

На том их разговор и закончился, считай, ничем. Если впереди все было тихо, то позади то и дело слышался громкий хохот Дрюнделя. Зря я считал Беса слабаком, думал Костя. Надо бы его при случае прищучить, а то возомнил о себе. На душе же у него сделалось так противно, что он дал себе слово больше друзей не заводить и держать язык за зубами, тем более показывать свою ученость, которая всех раздражала.

К этому времени они уже почти миновали Лес предков, деревья вокруг стали мельче, поредели, а лошади то и дело ступали на камни, которые появились на дороге. Да и сама дорога превратилась из широкой и удобной – в две колеи, выбитые, видать, подводами в каменистой почве. Между колеями то и дело попадались лужи, в которых отражалось голубое небо и жили лягушки и головастики. Справа возник луг, поросший ромашками, а по лугу этому были проложены глубокие борозды, ведущие к невидимой отсюда реке Парашке. Костя часто ломал себе голову: зачем эти борозды и какая от них польза? Ведь не просто же так их люди рыли? И вдруг его только сейчас, когда он увидел все поле, как карту, с этими каналами и грядами камней по периметру, осенило. Так это же осушительная система! Как я раньше не допер? Ему стал ясен гениальный замысел людей, которые жили до него: осушить луг и засеять его. Нет, не зря я книги читаю, не зря. В книгах вся мудрость. Эх, найти бы мне такую, где все тайны мира изложены, я бы за эту книгу полжизни отдал!

Они въехали на поляну, где когда-то располагался хутор. То ли Ярви, то ли Ялкуба, не запомнишь. От хутора того осталось длинное каменное здание без крыши и потолка, но с монументальными вратами, через которые, должно быть, лошадей водили. В трещинах массивных стен росли огромные березы, а во дворе находился неказистый холмик – баня. Костя еще помнил времена, когда в той бане стоял железный котел. Котел тот местные умельцы давно пустили на поделки, как то: ножи, зубила и прочую мелочь для нужд деревни.

Не разнуздывая лошадей, сделали короткий привал. Поели, что бог послал. Толстый Дрюндель, сын мельника, тайком слопал два вареных яйца и заел ржаным хлебом, потом сунулся к общему котлу и урвал черемши с картошкой. Костя не стал одергивать его за жлобство, но решил при случае отыграться. Многие так подумали, кроме Мелкого Беса, который был другом Дрюнделя и которому перепадало от его щедрот: то хлебная корка, то кусок вареной землянухи. Запили ключевой водой и тронулись дальше.

Дорога втянулась в короткую Оленью падь – узкую, как горлышко бутылки, на неприступных стенах которой гнездились орлы, выскочила из нее и стала подниматься в гору. Под ногами струился ручей. Деревья враз поредели, стали мельче и рассыпались кучками по склону. Судя по всему, вертолет должен был появиться часа через три-четыре. Он всегда прилетал в полдень, поэтому-то они и постарались выйти пораньше. Многие пытались узнать: куда же он держит путь, этот вертолет? Да никто не вернулся. Ясно, что за Девять холмов красных дьяволов. А дальше куда? Рябой еще до того, как Костя стал что-либо понимать в устройстве деревенского мира, строго-настрого запретил спускаться за перевал. А вертолет знай себе летал туда, словно по расписанию. Вот и решили его подловить себе на голову.

Подъем занял много времени. Узкая тропинка, которой мало кто пользовался, серпантином петляла до самого неба. Костя уже нервничал. Если вертолет застигнет их на склоне, то лучше и удобнее мишеней не найти – спрятаться негде, а убежать не получится. Некуда убежать. Поэтому он все чаще понукал спутников:

– Давай!.. Давай быстрее!.. – и то и дело озирался по сторонам. «Может, кто-нибудь останется жив, если вовремя замечу?» – думал он.

Толстый Дрюндель уже не веселился. Куда смех улетучился! Лицо у него стало напряженным и все больше и больше вытягивалось, по мере того как лошадь под ним приседала на задних ногах и скользила на мокрой тропе. Да и другие лошади, особенно те, на которых был приторочен груз, боязливо косились в сторону обрыва, прижимали уши и скалились. Не были они привычны к горам, да и откуда здесь большие горы? Разве что перевал Семи братьев. По деревне ходила байка, что еще в достопамятные времена на горе один за одним погибли семь братьев, якобы из-за девушки, которую они всемером любили.

Телепень не выдержал, соскочил на землю и, пыхтя, побежал, держась за заднюю луку седла. И сразу стал тормозить группу и даже удостоился злого окрика Чебота:

– Куда прешь, остолоп?!

Они едва не сцепились. Костя крикнул, привстав в стременах:

– Все, хватит! На перевале разберетесь! Спешиться!