Вообще, строго говоря, красоты природы и рукотворные стихии, типа электричества, плохо совместимы именно в такие моменты – моменты господства мира над человеком. На кухне ветер тихонько и жалобно стучался в окно сухой веткой старой сгорбленной черёмухи, устало растущей возле клумбы под окном. И я, вняв его искренним мольбам, приоткрыл правую створку в прохладное, пахнущее прелой листвой и озоном ночное осеннее забытье.

Ветер самостоятельно, по–хозяйски, но отнюдь не нахально, обосновался на моей кухне, покачивая легкие ажурные тюлевые занавески. Хотелось горячего чаю. Свет по-прежнему был выключен, но темнота стала понемногу угнетать. И тут я вспомнил, что где-то среди кучи разной ерунды в ящике кухонного гарнитура лежали старые свечи. Вот, это то, что было нужно. Это живой огонь. Уж они с ветром найдут общий язык. Но, если все-таки по каким-то неведомым мне причинам у них будут разногласия, то ветер легко и непринуждённо задует слабый, неуверенный в себе, огонёк, восстановив тем самым требуемое равновесие.

Чайник нервно и резко щёлкнул, напоминая всем вокруг о своём существовании. Я уж было потянулся за чашкой, как вдруг почувствовал на себе чей–то пристальный внимательный взгляд. Теперь нас было больше, чем двое, – я и ветер. И это, странным образом, не пугало, а отнюдь – интриговало. Медленно и очень осторожно взяв чашку с полки, я обернулся – на подоконнике, облокотившись на оконную раму, сидел мой давнишний друг и однокашник.

Мы с ним не общались с окончания института, больше пяти лет. Нет, мы не поругались, а просто как-то что-то где-то не срослось, что ли. Всё не было времени, забывалось. А потом и номера телефонов поменялись, и адреса уже не по одному разу. И всё же это был он. Точнее, это был не совсем он, а что–то бесконечно похожее на него: те же глаза, та же улыбка, те же волосы…

…Вот, только он был прозрачен, как лёгкий дымок от маленького несерьёзного костра.

Уже мысленно перебрал различные варианты, откуда и почему меня посетила столь странная, но реальная галлюцинация, как вдруг всё тело пронзила, словно высоковольтным разрядом электрического тока, ясная мысль. В глазах на мгновение потемнело, сердце гулко и больно отозвалось набатом в висках, а во рту сделалось так сухо, как бывает не во всякий неудачливый год в пустыне Гоби. Лишь спустя пару тройку глубоких вздохов мне удалось унять разбушевавшийся организм. И вот тогда, разлепив сухие непослушные губы, держась одной рукой за столешницу гарнитура, я произнёс не своим голосом:

– В-в-витька. Ты чего это? Ты как это?

– Ты всё равно не поверишь, – усмехнулся в ответ старый друг.

– Я теперь всему поверю, – выдохнул я. И, совладав с дрожью в пальцах, налил себе стакан чая. – Будешь?

Витя в ответ громко захохотал.

– А ты, блин, ничуть не изменился, – сказал мой гость, закончив смеяться. – Я же душа теперь, понимаешь?

– Призрак? – неуместно и глупо уточнил я.

– Называй, как хочешь. – Мне показалось, что Виктор даже слегка обиделся. – А я к тебе поговорить пришёл.

– О чём? – Скоростью сообразительности в этот момент я явно не отличался.

– О чём хочешь. Правда, у меня времени всего ничего – только до рассвета.

– Так, когда ты… – Тут я осёкся, отказываясь произносить то очевидное, и от того ещё более жуткое слово. – Когда?

– Позавчера.

Ветер настойчиво напоминал о неукоснительном следовании правилу беседы с душой – рассвет должен был наступить чуть менее чем через полтора часа.

– Витька, Витёк, дружище, ты меня прости, что я…

– Нет, дай я скажу, – вдруг спокойно перебил меня призрак. – Это всё… знаешь, это даже в чём-то забавно. Я же смог через столько лет найти твой адрес. О, ты даже не представляешь, как это было непросто. Только не перебивай меня! Не откладывая в долгий ящик решение, вечером же купил билет на утренний самолёт Москва – Новосибирск. И утро выдалось прекрасным: солнышко яркое, небо ясное, воздух свежий с лёгкой морозцой… В общем, не долетел мой Аэробус, как ты уже успел заметить. Мы рухнули прямо на Уральский хребет. Ну-ну, не надо, не смотри на меня так! Смерть моя была без мучений – почти мгновенной. Никто не выжил из пассажиров и экипажа, к слову.

Тут мой друг замолчал. И эта тишина давала понять, что не стоит её ни под каким предлогом нарушать. Мы просто сидели и пили чай. Точнее я пил. После продолжительной паузы, Витя заговорил снова, но голос сильно изменился. Как будто в этот момент мой закадычный товарищ говорил со мной из подвала или глубокого колодца. И столько тоски было в этом голосе, что моё сердце тоже стало потихонечку опускаться на дно холодной ямы грусти.

– Зачем я вообще решил к тебе полететь? Эх… – Витя ещё на несколько минут замолчал. – А знаешь, что самое противное? Знаешь? Теперь я знаю, сколько стоит моя жизнь! Или нет, не так. Я знаю, сколько теперь стоит моя собственная смерть, потому что я сам себе её купил, представляешь? – Тут плечи души затряслись, и она разразилась приступом громкого истерического хохота. И смех этот был жуток – как будто сама старуха с косой решила похохотать с нами.

Внезапно смех моего собеседника резко сменился истерическими выкриками:

– Зачем?! Какого рожна?! – С каждым криком голос Вити делался немного отдалённее и слегка тише.

Потом истерика сменилась плачем. Легким и едва заметным. Рассвет уже был где-то совсем близко, когда Виктор сказал, всхлипывая:

– А ведь я так хотел жить…. Понимаешь? Просто-напросто, хотел жить…

Не зная, что ответить, я молча допивал уже остывший чай. Мне показалось, что что бы я сейчас ни произнёс – всё это будет глупо, фальшиво и неуместно. И я молчал. Молчал до тех пор, пока ветер не завыл пронзительно и тоскливо.

– Кажется… мне пора, – сказал мой друг, становясь всё слабее и слабее различимым на фоне светлеющего неба.

– Подожди, – вдруг опомнился я. – Ты же ещё ко мне придёшь?

– Нет, дружище. Мне нельзя, – грустно ответил Витёк. – Прощай.

Солнце показало самый-самый свой краешек над дальними домами, а Витя уже почти стал невидимым. И продолжал растворяться в пропитанном влагой и озоном воздухе. Витя улыбался мне, но теперь в этой улыбке не было ни грусти, ни тоски. А… не знаю… Надежда, что ли.

У меня к горлу подкатил противный липкий комок, который никак не получалось сглотнуть. А из глаз потекли горячие слёзы. Тихо и спокойно.

– Не грусти, друг, – сказал Витёк еле различимо на фоне шумящей за окном листвы. – Там, – он показал пальцем наверх, в небо. – Там хорошо. Там Бог. Но ты за мной не торопись, слышишь?! Просто береги свою жизнь, и однажды мы снова с тобой встретимся. Обязательно!

С последними словами душа полностью растворилась в утреннем воздухе. А я всё стоял, словно каменный истукан, возле раскрытого окна с пустой чашкой в руках. Стоял и думал о последних словах моего друга. «А ведь и правда, даже если там хорошо, зачем торопиться? Всё равно, все туда, рано или поздно, обязательно успеем…»

Новосибирск – Искитим – Новосибирский Академгородок,

2017 г.

Счастье

М-да… Откуда ж в небе столько воды? Никогда не думал, даже перечитывая в очередной раз главу про Всемирный Потоп в Библии, что так долго может идти дождь. Пусть даже весной. Пусть даже у нас в Сибири.

Вот уже на протяжении четырёх с небольшим куцым хвостиком суток, с неба извергаются тугие потоки воды, не прерываясь ни на обед, ни на перекуры. Солнце не соблаговоляет появляться у нас, и предпочитает отмечать время суток день/ночь, прячась за свинцовыми тучами. А на календаре уже, между прочим, почти лето – середина мая, так её перетак за разные концы подола.

А, между прочим, скоро пролетит пять лет, как не стало дорогого и любимого мне человека, но я всё равно, по привычке ли или же из-за приступов тупой и давящей тоской ностальгии, прихожу каждый раз на одно и то же место. Наше место: лавочка, сделанная моим дедом очень и очень давно. И если сесть на эту лавочку спиной к тропинке, по которой только что пришёл, то перед твоим взором открывается вид на небольшой овражек и берёзовую опушку, в которой так любит «запутываться» солнышко на закате. Красота, которую словами-то сложно описать.

Прошло около часа, как я уже полностью промокший всё сидел и тупо пялился вглубь берёзового леса. Просто сидел и смотрел, ощущая, как по уже полностью промокшей куртке стекают тяжелые капли.

Внезапно мне показалось, что на опушку вышел ребёнок. Да-да, именно маленький ребёнок. Правда, на такой дистанции понять, кто это – мальчик или девочка, было крайне затруднительно. И, сгорая от любопытства, я поспешил навстречу внезапно возникшему дитя.

Это была маленькая забавная девчушка, с большими, широко распахнутыми зелёными глазами и рыжими волосами. От чего же, спросите вы, я назвал мою случайную незнакомку забавной? Всё очень просто: одет ребёнок был в ситцевое платьице до колена. На подоле платья красовались облачка в форме овечек. На ногах были гольфы разных цветов: на правой ноге красный, а на левой – жёлтый. Также, на ножках девчоночки были сандалики, что были ей слегка великоваты, от чего дитя смотрелось ещё более забавно и нелепо. А на голове были две торчащие в разные стороны тугие косички. Да-да, несмотря на то, что ребёнок с ног до головы был мокрым, как не знаю кто, косички задорно торчали в разные стороны.

Удручало в этом весёлом портрете одно «но» – девочка плакала. Не хныкала, как это делают иногда вредные дети, не ревела навзрыд, как делают от жгучей боли. А просто – плакала. Я не знал, что нужно говорить в таких ситуациях, поэтому просто спросил первое, что пришло в голову:

– Ты что, ревёшь что ли?

Поистине, глупый вопрос, ведь ответ находился прямо перед моим носом. Девочка угрюмо шмыгнула носом, посмотрела на меня исподлобья, а затем снова опустила взгляд к носкам своих сандаликов. Я слегка смутился, но, подумав пару минут, решил повторить попытку:

– Что с тобой случилось? Чего ты плачешь? Тебя кто-то обидел?

В этот раз реакция девчушки была чуть менее обиженной. Она снова шмыгнула носом, утерла личико кулаком, после чего произнесла:

– Я не плачу вовсе. Мне это, как его там? Грустно, вот что.

      Я молчал, боясь снова сменить детскую милость на плачущий гнев. Пауза была недолгой:

– А грустная я, потому что мне никто вот не улыбается. Вот никто, – и ребёнок снова всхлипнул.

А мне вдруг в голову пришла мысль, что, может, стоит попытаться приободрить девочку:

– А ты сама давно улыбалась? – тут я подмигнул ребёнку. Потом заговорщицким шёпотом продолжил: – Просто сама возьми и улыбнись. Первой. И от твоей первой улыбки и мир станет краше, и солнце засияет ярче, и люди тебе в ответ улыбнутся.

С последними словами я сам, слегка, лишь уголками губ, улыбнулся девочке. В ответ девочка посмотрела на меня внезапно просохшими и ясными глазами. Прошло совсем немного времени, прежде чем на беззаботном лице ребёнка заиграла улыбка – та самая, яркая и непосредственная.

Неожиданно для меня, девчушка подбежала ко мне, и обняла. Обняла так, как умеют обнимать только маленькие дети – изо всех ребячьих сил. А потом так же резко отпустила и, заливаясь весёлым смехом, побежала в сторону леса, периодически кружась вокруг себя.

И только тогда до меня, наконец, дошло, что дождь перестал идти. И, как мне показалось, его не было уже некоторое время. Достаточное для того, чтобы сквозь небольшие бреши в тучах стало проглядывать робкое, но тёплое солнышко.

– П-подожди, постой! – вдруг, опомнившись, выкрикнул я вслед удаляющейся девочке. – Кто ты? Как тебя зовут, малыш?

Ребёнок что-то прокричал сквозь смех, только я не разобрал. И лишь лесное эхо ещё некоторое время повторяло, затухая: «Счастье… счастье…»

Новосибирск – Искитим,

2017 – 2018 года.

И всем воздастся…

«Наверное, вот это вот всё, что происходит сейчас – заслуженно», – пронеслось в моей голове. А голова, знаете ли, гудела знатно: как паровоз.

От следующего удара в правую сторону лица, я вместе со стулом, к которому был привязан скотчем и нейлоновыми стяжками, полетел на пол.

– Мразь, тварь, скотина, – процедил сквозь зубы низкий паренёк в коричневой куртке. Когда он закончил фразу – плюнул мне в лицо. Хотя нет, уже не в лицо, а в кровавое месиво. Я знаю этого уже не подростка: его отца, моего кредитора, я кинул на крупную сумму денег в далеком 2006 году и не менее далеком Владивостоке. И он, судя по всему, тоже меня очень и очень хорошо запомнил.

Да, его отца я осознанно лишил двух с «хвостом» миллионов рублей. Владику нужна была срочная операция – мой тогда ещё совсем маленький сын заболел лейкемией. Я просто не имел права дать ему умереть. Но, как водится, всё упёрлось в деньги… короче, я всё решил, рассчитал и провернул.

Теперь Владик здоров и учится в очень секретном и очень закрытом учебном заведении в Швейцарии. И, даже если бы у этих троих засвербело его найти, их ждало бы фиаско.

– Да что мы с ним цацкаемся, – удивился другой нападавший. Он был чуть выше первого, зато в пару раз толще. – Поднимите это дерьмо, я попробую его разговорить.

Стул, в знак солидарности со мной, принял вертикальное положение. Толстый вынул из кармана мультитул, открыл плоскогубцы, и направился ко мне. Его я тоже помню: моя жена, царствие ей небесное, предпочла меня ему. Хотя с ним она дружила дольше. Теперь её не достать – она ушла в лучший мир, рак крови «сжег» её за полтора года. Я похоронил её сам, вот уже три месяца как назад.

Боль резкая и всеобъемлющая, в моей нижней челюсти уже не хватает двух зубов, во рту противный железный привкус собственной крови.

– Вот его мамку с отцом сперва на лоскуты порезать, – наконец подал голос третий.

И его, как ни странно, я тоже отчётливо помню, как я его выжал на работе, как тряпку. Мы тогда строили детский садик на три сотни деток. И он вздумал халтурить и лениться, гадина. Он у меня начал пахать под угрозой увольнения, и, когда работа была закончена, я его выгнал, не заплатив ни копейки.

Да, конечно, префектура мне заплатила за готовый объект. Но этот гад денег не заслужил от слова совсем. А к моим родителям он не притронется – мои старички спокойно доживают свой век на личном острове на Карибах.

Вы спросите, на какие деньги вот это вот всё, да? Да, я забирал деньги у подонков, хапуг и ворья. И в какой–то момент сам не заметил, как процесс моих мутаций стал необратим. Третий нападающий, со словами «кончать его пора» устремился ко мне, вытащив нож.

Удар был коротким – прямиком в мою печень. В глазах начало темнеть почти сразу, моментально. Уши постепенно начало закладывать, будто их забили ватой.

И уже на границе восприятия я увидел, как дверь в гостиничный номер разлетелась на мелкие кусочки. Видел, как словно в замедленной съемке, в помещение залетела свето-шумовая граната, а следом за взрывом выбежали спецназовцы отдела ФСБ по контролю за незаконным оборотом денежных средств.

Я уже умирал, видя, как моих изуверов расстреливают за попытку применить оружие против сотрудников при исполнении.

Вот ведь ирония судьбы – я и мои палачи умирали одновременно. С одной лишь разницей – я был готов к смерти, хотя её и боялся. А эти три обиженных и озлобленных человека – нет. Я боялся умирать, не скрою этого факта. Ведь там с меня обязательно спросят по всей строгости за всё. Да всего и не надо, достаточно одной заповеди – «Не укради», и можно выписывать приговор-вышку.

Ведь человек волен и свободен в своем выборе, но не свободен от последствий этого выбора.

И это надо помнить всем, всегда и везде.

Я иду к тебе любимая, я иду туда, где создатель.

Май 2019 г.

Последний из…

В дверь снова настойчиво постучали. Долбили долго и упорно. Или у человека, стоящего по ту сторону двери, было много времени, или… Я даже не знаю. После паузы стук снова повторился. Потом ещё и ещё.

– Да убирайтесь же вы! – в сердцах выкрикнул Михаил Иванович. Голова от постоянного стука болела. Даже не болела – звенела. Привычное средство – аспирин плюс рюмка горькой – уже перестало действовать. Киров обхватил скорбный жбан руками, и рухнул устало в продавленное кресло. Всё достало.

За дверью копошились и переговаривались. Михаил Иванович устало проворчал в сторону выхода:

– Если я вам открою, вы потом отвалите ко всем чертям?

В подъезде «сталинки» в момент всё утихло. Через пару мгновений вкрадчивый женский голос проговорил:

– Да-да, конечно, как только вы нас выслушаете!

– Да чтоб вас… – чуть слышно проговорил Киров.

Заржавленный замок щёлкнул трижды, и дверь скрипнула на кривоватых петлях. На пороге убогой однушки стояли две женщины и очень-очень старый мужчина. Он был настолько стар, что его поддерживал специальный автоматизированный внешний каркас – искусственный скелет. Старшая из женщин откашлялась:

– Дорогой Михаил Иванович…

– В пекло ваш пафос, – отрезал токарь шестого разряда. – Давайте коротко, и по делу.

Женщина, слегка смутившись, помедлила полвздоха.

– Михаил Иванович, вы – наша последняя надежда!

Современный мир давно уже разрушил институт семьи. Обычный процесс размножения более не привлекал молодое, подрастающее поколение. Для поддержания популяции человечества, не только в нашей стране, но и по всему миру, пользовались достижениями научного прогресса. И постепенно, не сразу, конечно, не за одно-два, и даже не за пять столетий, генотип выродился. Таким образом, на исходе третьего тысячелетия, из пробирки перестали рождаться здоровые, в полной мере этого слова, мальчики.

Женскую половину населения планеты это проблема, к счастью, не коснулась. Но, всё равно, в итоге, в нашей стране, остался последний здоровый мужчина. А по последней резолюции ООН на посту президента страны может находиться только лицо мужского пола. Так вот, эти инфантильные болезные… хм… мужчинки никак не тянули на такую значимую роль.

– Вы в своём уме?! – Киров слегка икнул: «лекарство» немного не улеглось. – Я всю жизнь, того, у станка. Какой я, к дьяволу, президент?

– Кроме вас – некому, – на ходу выпалила молодая девушка. Она ещё что-то собиралась сказать, но взрослая спутница её оборвала.

– Вы поймите. Но вы – последний «не пробирковый», так сказать, «старообрядец». У вас есть дети?

– Нет, как-то не нажил… – задумчиво ответил Киров.

– Но возраст… ещё… позволит… – прокашлялся старик.

– Вы хотите сказать: я, и вдруг – командовать?

Три головы согласно закивали.

– Но я же ни рожна в этом не смыслю… – Михаил Иванович уставился пустым взором поверх голов пришедших.

– Вам помогут. Вам подскажут.

– Кроме того, вам нужно будет продолжить род…

– Подождите, не гоните паровоз. Вона мужиков сколько в телике. Они умнее, красивше. Да вообще, любого, даже не почесывая, раз – да в президенты.

– Они слишком слабы духом. Плаксы, нытики. Как таким доверить ядерную державу? – взрослая собеседница даже дернула плечиком.

Тут в голове Кирова родилось два животрепещущих вопроса. Недолго думая, Михаил Иванович вывалил свои переживания на собеседников:

– А где прошлый… гарант конституции?

– Из окна шагнул… – не моргнув глазом, прошамкал дед. Слабый был характером. С его инаугурации не прошло и десяти дней.

– Так, стоп! Это – ладно, помер, да и хрен бы с ним! Тем более что «полетать» он сам решил. Но первое лицо в государстве вроде выбирает народ?