Штофные шелковые обои

Мы же искать их не будем, а вернемся во Фряново. Новые его хозяева хоть и происходили из Новой Джульфы, но были православными армянами. Людьми они были, мягко говоря, небедными. Настолько не бедными, что, выписали «из Италии искуснейших красильных мастеров, не щадя при том немалых издержек как на содержание сих, так и на обучение собственных своих людей мастерствам красильному, рисовальному и иным, для которых также нанимались иностранные мастера», построили еще несколько каменных корпусов, и к началу семидесятых годов XVIII века шелкоткацкая фабрика производила на сотне станов ежегодно четыре сотни пудов персидских, турецких, итальянских и китайских шелковых тканей.

Между прочим, ткач в процессе работы видел лишь изнанку ткани, а потому должен был уметь безошибочно высчитать, сколько и через какое количество синих нитей нужно вплести красных, потом снова синих, потом две зеленых, потом… и не дай бог перепутать, а чтобы не перепутать и чтобы не выпороли или не отделали батогами, необходимо было постоянно сверяться с заранее нарисованным рисунком орнамента. Это как смотреть на рисунок самолета и делать его на глаз, не пользуясь ни штангенциркулями, ни микрометрами, ни даже простой линейкой, а высчитывая все размеры в уме.

Рисунки, по которым работали мастера-ткачи, рисовали художники, называвшиеся «десигнаторами». Первых десигнаторов привезли из Италии и Франции (вместе с рисунками), а вот первую в крае школу для крестьянских мальчиков, в которой обучали профессии десигнатора⁴⁰, открыл в 1782 году Иван Лазаревич Лазарев – старший сын Лазаря Лазарева и владелец Фряновской мануфактуры.

Сказать об Иване Лазаревиче «владелец Фряновской мануфактуры» – значит ничего не сказать. Он был настоящий «мистер Твистер» екатерининского царствования. В самом, однако, хорошем смысле. Миллионер, владелец пятнадцати тысяч крестьян, огромных земельных угодий в семи губерниях, Лазарев – не просто финансовый воротила, олигарх и человек, который был на дружеской ноге с братьями Орловыми, князем Потемкиным и государственным канцлером Безбородко. Иван Лазаревич строил чугуноплавильные железоделательные и медеплавильные заводы на Урале, осваивал новые рудники, экспортировал металл собственного производства, и не куда-нибудь, а в Англию⁴¹, управлял соляными промыслами в Пермском крае, был советником Государственного банка России, автором проекта переселения армян на Северный Кавказ и в Крым, в результате которого десятки тысяч армян стали подданными Российской империи, строил за свой счет школы, детские приюты, наконец, он, вместе с другими промышленниками, хотел вложить огромные деньги в развитие Аляски. Если бы не Екатерина, которая не дала ходу этому предприятию… И хорошо, что не дала. Берингов пролив – это вам не Керченский. Восемьдесят шесть километров не четыре с половиной, и мост, который пришлось бы строить… Зато в Беринговом лед не в пример толще и по нему хоть на танке… Оставим, однако, эти опасные для здоровья параллели и вернемся к Ивану Лазаревичу. Правду говоря, все эти достойные удивления, уважения и самого пристального внимания ученых-историков стороны деятельности Лазарева для нас, обывателей, затмеваются одним-единственным фактом его биографии – продажей бриллианта весом почти в две сотни каратов графу Орлову, который преподнес его Екатерине Великой в день ее рождения. Екатерина Алексеевна повелела вставить камень в императорский скипетр, и почти все европейские монархи, исключая только самых бедных, не имевших скипетров, узнав об этом, почернели от зависти.

Трудно после упоминания, даже беглого, о таком огромном бриллианте продолжить рассказывать о маленьком Фрянове… И все же я попробую.

При Иване Лазареве качество бархата, парчи и штофов нисколько не уступало французскому, но даже и превосходило его⁴². Отрезы фряновских тканей (всего их выпускалось до тридцати видов) даже дарили иностранным послам, и те просили отрезать еще. Штофные шелковые обои были так хороши, что ими украшали стены елизаветинских, екатерининских и павловских дворцов. Растительные орнаменты, лебеди, павлины, пастушки, нифмы, фавны… Мало кто знает, что разнообразие самых фантастических птиц на фряновских штофах было так велико, что по специальному заказу Ивана Лазаревича гоф-медик и аптекарь Екатерины Великой Леопольд Карлович Гебензимирбитте составил их (птиц) специальный определитель, где подробно описал не только экстерьер, но даже реконструировал возможные голоса этих удивительных пернатых, размножавшихся при помощи изнаночных узелков.

Еще и теперь образец фряновских шелковых шпалер украшает стены одной из комнат Большого Царскосельского дворца, и на нем кроме клейма владельца фабрики стоит фамилия крепостного мастера.

Иван Лазаревич часто бывал во Фрянове. Для своих нужд он выстроил там деревянную усадьбу⁴³, в которую я и приехал. В те времена никто не рассчитывал, сколько должен простоять дом, прежде чем его снесут и на этом месте устроят торговый центр с подземной парковкой, а потому строили навсегда. К примеру, доски пола второго этажа положили дубовые, шириной от шестидесяти до восьмидесяти трех сантиметров. Они выдержали все – и революционную поселковую администрацию, и драмкружки, и общеобразовательную школу, и квартиры учителей, и до сих пор никто от них не услышал ни единого жалобного скрипа. Теперь в усадьбе живет Фряновский краеведческий музей. Его организовали десять лет тому назад местные энтузиасты. Самым активным энтузиастом был настоятель местной церкви Иоанна Предтечи, построенной еще Иваном Лазаревым, отец Михаил Герасимов. Батюшка имел большое влияние на тогдашнего главу местной администрации – женщину богобоязненную и воцерковленную до такой степени, что без его благословения она не предпринимала… Впрочем, нет. Без благословения отца Михаила глава администрации ополчилась на языческую Бабу-ягу и требовала от устроителей детских спектаклей на новогодних елках вычеркнуть ее из списка действующих лиц⁴⁴. Как бы там ни было, отец Михаил при активном содействии фряновских краеведов-энтузиастов В. Н. Морошкина, А. Ф. Круподерова и Г. Н. Донченко смог убедить главу администрации организовать в усадьбе Лазаревых краеведческий музей. В первое время существования музея не обошлось, конечно, без перегибов на местах. Фряновцы несли в музей все подряд – от старых угольных утюгов до старых пустых бутылок. Мало того, какой-то не очень остроумный человек шепнул первому директору музея, что большое количество экспонатов автоматически переводит музей в более высокую категорию, а более высокая категория – это, понятное дело, более высокая зарплата. Директор, не мудрствуя лукаво, просто установил план каждому сотруднику по сбору экспонатов. Сотрудники с директором спорить не стали и несли, тащили и волокли в музей экспонаты в промышленных количествах. Очищать экспонаты от грязи директор строго запрещал – почему-то ему казалось, что чем они грязнее, тем древнее. Сам ли он до этого додумался или кто-то ему подсказал – теперь уж не имеет значения. Так или иначе, музей ожил и заработал. Неутомимый В. Н. Морошкин написал письмо в армянское посольство, и в усадьбу стали приезжать армяне. Три раза общество «Арарат» проводило во Фрянове Лазаревские чтения по истории армян в России. Около ста человек приехало. К первому разу администрация поселка сделала и установила памятную доску «Усадьба И. Л. Лазарева» и устроила банкет для участников чтений. Во второй раз сотрудники музея устроили для армянских гостей экспозицию, посвященную Лазаревым, прочли доклад, и снова был банкет за счет администрации поселка. В третий и в четвертый приезды все было так хорошо, что после банкета армяне даже запели. Правду говоря, каждый раз после банкетов сотрудники музея заглядывали в ящик для пожертвований на развитие музея, который стоит в вестибюле, и каждый раз надеялись там увидеть… но не увидели. Потом приезжала какая-то армянская школа, армянский писатель, написавший книгу о детище Лазаревых – Институте восточных языков, армянская певица, пытавшаяся продать во Фрянове диски со своими песнями… Кто-то из приезжих подарил музею небольшую керамическую вазу, в которую не только заглянули, но даже и потрясли, перевернув вверх дном. Что ни говори, а среди работников музеев еще встречаются у нас наивные люди. Хотя… Нынешний директор музея Екатерина Чернова рассказала мне, что ждут они в гости Лазаревых. Этим Лазаревым кажется, что они потомки тех Лазаревых. Поскольку род тех Лазаревых по прямой линии пресекся еще в XIX веке, то эти Лазаревы, скорее всего, им даже не однофамильцы, но эти Лазаревы, как доносит разведка, очень богатые люди. Когда Екатерина Евгеньевна об этом рассказывала, то глаза у нее так блестели… Константин Сергеевич в таких случаях не верил. И я не поверил. Снова примут, проведут экскурсию, накормят, напоят, помашут вслед и потом с недоумением будут смотреть в ссохшийся от постоянного незаполнения ящик для пожертвований⁴⁵.

Кстати, о прямой линии. К несчастью, единственный сын Ивана Лазаревича Артемий, офицер Русской армии, бывший адъютантом у князя Потемкина, погиб в одном из сражений Русско-турецкой войны в 1791 году за десять лет до смерти своего отца. Когда Иван Лазаревич скончался в самом начале XIX века, то по завещанию все имущество Ивана Лазаревича перешло к его родному брату Екиму, который… Вы будете смеяться, но Еким Лазаревич, как когда-то Захарий Шериман, тоже стал продавать шелкоткацкую фабрику⁴⁶ вместе с Фряновым и усадьбой в придачу. Причины тому были, однако, другие.

Газ марабу лансе

На дворе стоял XIX век. Мануфактуры с прикрепленными к ним навечно посессионными крестьянами к тому времени превратились в анахронизм. С одной стороны их теснили новые фабрики тех помещиков, на которых работали их собственные крепостные крестьяне, а с другой – вольнонаемные рабочие, содержание которых обходилось куда как дешевле, не говоря о более высокой производительности вольнонаемного труда. Посессионные крестьяне, считавшие себя казенными, всеми силами сопротивлялись своему закабалению. Ткачи бунтовали почти каждый год, отправляли бесчисленных ходоков с жалобами на свое бесправное положение и маленькую зарплату в столицу, как могли вредили производству, запрещая, к примеру, своим женам брать из фряновской конторы коконы тутового шелкопряда на размотку или брать, но у конкурентов, или все же на своей фабрике, но держать месяцами дома, из‐за чего останавливалось производство. Управляющий фряновской фабрикой доносил Екиму Лазаревичу, что рабочие требуют «не взыскивать за испорченные к отделке материи, не требовать в установленное время являться на работу, а когда они хотят, говоря притом, что у них имеются домашние надобности, субботние дни и накануне праздников не заставлять или не требовать их работы, а предоставить в их волю когда кто и сколько пожелает, то и работает; а по сигналам де на каторге работают, а мы де казенные и свободные люди». Как у них в головах мирно уживались эти два диаметрально противоположных прилагательных, «казенные и свободные», – ума не приложу…

Надо признаться, что причины бунтовать были. Достаточно одного четырнадцатичасового рабочего дня, чтобы начать от злости делать узелки на шелковых нитках. Дело дошло до того, что на фабрику был послан с инспекцией представитель министра внутренних дел, «который не замедлил усмотреть, что фабрика очень терпит от господствующего между фабричными духа своеволия и безначалия». И вообще, у Екима Лазаревича было и без того полно забот, связанных с металлургическими заводами на Урале, доход от которых был не в пример больше, чем от фряновской фабрики.

И стал он ее продавать. Двадцать лет продавал. Три раза он хотел продать фабрику казне, и три раза казна отказывалась ее покупать. Делить фабрику по закону нельзя, продавать без бунтующих крестьян нельзя… Уже и нашел Лазарев покупателя на фабрику – московских купцов второй гильдии старообрядцев братьев Рогожиных, уже и заключил с ними договор, но начались бюрократические проволочки, и окончательно все оформить удалось лишь спустя пять дней после смерти Екима Лазаревича в январе 1826 года. Рогожины купили фабрику с обязательством возродить пришедшее в упадок шелкоткачество.

То ли кнут у Рогожиных был длиннее, то ли пряник слаще, но, по всей видимости, пользоваться они умели и тем и другим. Рогожины первыми в России установили на своей фабрике машины француза Жаккара, изобретение которого состояло в том, что рисунок на ткани можно было запрограммировать при помощи специальных металлических перфокарт. Фактически жаккардов стан был до некоторой степени прообразом аналоговой вычислительной машины. История его появления в России была сложной. Сначала правительство, стремясь оправдать слова Пушкина о том, что оно единственный европеец в России, купило в 1822 году за границей жаккардов стан, привезло его вместе с описанием и чертежами в Москву, где и выставило на обозрение текстильным фабрикантам. Еще через год в Россию приехал иностранец Каненгиссер⁴⁷ с усовершенствованной моделью стана, и в этом же году жаккардовы машины заработали во Фрянове. В действительности же все было совсем не так просто. Машины Жаккара были довольно несовершенны и представляли собой скорее опытные, нежели серийные образцы. Работать на них было сложно, но до какой степени сложно – представить себе было нельзя, поскольку в работе этих машин никто не видел. В 1826 году Рогожины установили первый стан на своей фабрике и выписали за немалые деньги людей, которые могли обучить фряновских рабочих тонкостям новой технологии. Уже через два года местный умелец скопировал и улучшил машину Жаккара так, что можно было приступать к ее серийному производству⁴⁸.

Новая технология позволила на порядок увеличить объемы производства и улучшить качество получаемого узорного шелка⁴⁹. Через три года после приобретения фабрики Рогожиными в Петербурге проходила Первая публичная выставка российских мануфактурных изделий. Это был звездный час рогожинского предприятия. Очевидец писал: «Ни одна мануфактура не сделала столь быстрых успехов. Три залы наполнены были шелковыми всякого рода изделиями, которые, будучи развешаны по стенам и разложены на столах, представили зрелище сколь великолепное, столько же отрадное для сердца всякого патриота». Список образцов тканей, представленных Рогожиными, на выставке можно хоть со сцены декламировать – столько в нем неизъяснимой прелести. «Ленты гроденаплевые, разных цветов и узоров; ленты кушачные; платки, газ фасоне омбре, а ла Наварин, гренадиновые фасоне; вуали газ фасоне; эшарф газ фасоне омбре; платки лансе Александрин, Александрин омбре, тож де суа Перс; пальмерин с атласными каймами; эшарф пальмерин тож; газ марабу лансе; материи узорчатые, гроденапль а ла Грек, бархат разных цветов⁵⁰, полубархат, муслин Ориенталь, пальмерин…» Читаешь и просто кожей ощущаешь, как из-под вуали газ фасоне тебя прожигает насквозь заинтересованный взгляд таких черных глаз… или воображаешь, как гибкую точеную шею обвивает тончайший, золотистый и узорчатый шелковый шарф из ткани сорта газ марабу лансе, или руки у тебя чешутся от непреодолимого желания расправить все оборки и воланы на блестящем пышном платье из гроденапля а ла Грек, или ты медленно, как только возможно, и еще медленнее укутываешь опарные, купеческие плечи платком из Александрин омбре де суа Перс…⁵¹ и какая-нибудь монументальная Домна Евстигнеевна, зябко поводя под этим платком огнедышащими своими плечами, зевнет и скажет…

Впрочем, мы отвлеклись от выставки. Успех был таким полным, что братьям Рогожиным не только вручили специальные именные медали «За трудолюбие и искусство», но и по представлению Мануфактурного совета Николай Первый удостоил Павла и Николая званиями мануфактур-советников.

В 1835 году в Москве была устроена Вторая выставка мануфактурных произведений. И снова «из произведений известных наших фабрикантов Мануфактур Советников Рогожиных искусная отделка полосатых гроденаплей заслужила наиболее внимание знатоков. Выставка их была очень разнообразна; их муселин-де-суа, крепы, газы, фуляры… были одобрены всеми». Сама фабрика была самым тщательным образом описана как образцовая, а ее владельцы, братья Рогожины, были награждены орденами Святой Анны третьей степени. И тут… Да, вы не ошиблись – ровно через тринадцать лет после приобретения братья Рогожины решают избавиться от своей фабрики. Оказалось, что под ворохом гроденаплей, муселинов-де-суа и вуалей газ фасоне постоянно тлел бунт посессионных рабочих. Дошло до того, что в 1837 году суд Богородска признал фряновских ткачей «закостеневшими в буйствах» и «безнадежных к повиновению».