Цитаты из книг автора «Мэри Шелли»

Можешь не опасаться – я больше никому не причиню ни малейшего зла. Мое существование почти закончено, и теперь меня интересует только одна смерть – моя собственная. Ждать ее не придется. Я покину твое судно на той же льдине, на которой приплыл сюда, и ветер понесет ее все дальше на север. Там я причалю к надежному ледовому полю, сложу из остатков моего имущества погребальный костер и превращу свое тело в пепел. Мои останки не должны стать для любопытных людей, которые рано или поздно появятся здесь, ключом к тайне, и я надеюсь, что никому больше не удастся создать подобное мне существо.

Вот и еще одна моя жертва! – горестно воскликнул он. – И на ней обрывается навеки цепь моих злодеяний… О Франкенштейн! Бесполезно было бы в эту минуту молить тебя о прощении! Для меня, толкнувшего тебя к гибели и погубившего всех, кто был тебе дорог, прощения нет ни на земле, ни выше. Горе, горе! Он мертв и никогда больше не сможет мне ответить!..

Недолгое морское путешествие подошло к концу. Мы высадились на берег и направились в Париж. Однако вскоре я убедился, что переоценил свои силы и мне требуется отдых, прежде чем продолжить путь.

– Что бы ты ни думал, скажу одно: если у меня не будет привязанностей, я окончательно превращусь в чудовище. Любовь другого существа устранит причину моих преступлений, и никто обо мне и моей подруге больше ничего не услышит. Мои злодеяния – результат вынужденного одиночества, которое я ненавижу всей душой. Обретя привязанность равного мне мыслящего создания, я стану частью этого мира, звеном в цепи живущих, в которой для меня сейчас нет места.

Причиной бедствий семейства Де Леси стал отец Сафии, богатейший турецкий негоциант, в течение многих лет проживавший в Париже, но внезапно, по причинам, о которых я ничего не знаю, ставший неугодным властям. Он был арестован и заключен в тюрьму как раз в тот день, когда из Стамбула к нему приехала Сафия. Отца ее вскоре судили и приговорили к смерти. Несправедливость приговора и предвзятость судей были настолько очевидны, что весь Париж возмутился. Молва утверждала, что причиной ареста и суда стали несметные богатства негоцианта и его мусульманское вероисповедание, а вовсе не преступление.

Я ждал подобных слов, – произнес этот демон глухим и невнятным голосом, словно исходящим из-под земли. – Людям свойственно ненавидеть тех, кого они сделали несчастными, а я, надо полагать, несчастнее всех, кто живет на этой земле! Даже ты, мой создатель, отталкиваешь и презираешь свое творение. А ведь ты связан со мной так крепко, что только смерть одного из нас сможет разрушить эту связь. Ты хочешь убить меня? Снова поиграть с чужой жизнью, отнять то, что не тобою дано? Не выйдет! Здесь и сейчас я буду диктовать тебе условия. Они не так уж неисполнимы, и если ты примешь их и дашь согласие, я раз и навсегда оставлю вас, людей, в покое, если же откажешься – один за другим умрут все, кто тебе близок и дорог. – Проклятое чудовище! И ты, для чьих злодеяний ада мало, упрекаешь меня за то, что я тебя создал? Иди же ко мне, и я погашу искру, которую зажег и раздул так неразумно!

То был первый приступ нервной горячки, на несколько месяцев приковавшей меня к постели. Все это время Анри Клерваль был моей верной сиделкой. Щадя здоровье моего отца, которому дальняя дорога была не под силу, и зная, как моя тяжелая болезнь огорчит Элизу, он скрыл от них серьезность моего положения. Он твердо надеялся на мое скорое выздоровление и знал, что никто не сумеет ухаживать за мной так, как он.

Поздней осенью в одну из ненастных ночей я завершил свой труд. Преодолевая мучительное волнение, я подготовил все, что было необходимо, чтобы зажечь и раздуть в моем творении искру жизни. А тем временем бесчувственное создание лежало у моих ног.

Наука Нового времени словно специально стремилась к тому, чтобы опровергнуть именно то, что меня в ней привлекало, – она разрушала величественные, но беспочвенные теории прошлого и взамен предлагала убогую реальность.

Профессор тут же составил список книг по естествознанию, которые мне следовало раздобыть, и отпустил, сообщив, что с понедельника начинает читать курс общего естествознания, а его коллега, профессор Вальдман, – лекции по химии.