Глава III. Серебряные коньки

Тётушка Бринкер зарабатывала на содержание семьи выращиванием овощей, пряжей и вязаньем и еле-еле сводила концы с концами. Было время, когда она работала на баржах, сновавших вверх и вниз по каналу, и порой вместе с другими женщинами впрягалась в лямку и тянула буксирный канат паксхейта, ходившего между Бруком и Амстердамом. Но когда Ханс вырос и окреп, он настоял на своём и взял на себя эту тяжёлую работу. Кроме того, в последнее время муж тётушки Бринкер сделался таким беспомощным, что ей постоянно приходилось заботиться о нём. Хотя разума у него осталось меньше, чем у маленького ребёнка, он по-прежнему был очень силён и крепок, и тётушке Бринкер нередко бывало трудно справляться с ним.

«Ах, детки, он был такой добрый и работящий! – говорила она иногда. – А умный-то какой! Не хуже адвоката. Сам бургомистр^[4] и тот иной раз останавливался, чтобы спросить его о чём-нибудь. А теперь – горе мне! – он не узнаёт своей жены и ребят. Ты помнишь отца, Ханс, когда он был самим собой, таким сильным и славным? Помнишь ведь?»

«Ещё бы не помнить, мама! Он знал всё и умел делать всё на свете… А как он пел! Ты, бывало, смеялась и говорила, что от его песни даже ветряные мельницы и те запляшут».

«Верно, говорила. Что за память у этого мальчика!.. Гретель, дочка, отними у отца вязальную спицу, да поскорее – он, того и гляди, выколет себе глаз, – и надень на него башмак. Ноги у него, бедного, то и дело застывают: холодные как лёд. Я, как ни стараюсь, никак не могу уследить, чтобы он всегда был обут».

И, не то причитая, не то напевая что-то про себя, тётушка Бринкер усаживалась, и в низеньких комнатках раздавалось жужжание её прялки.

Почти всю работу и на огороде, и в доме выполняли Ханс и Гретель. Каждый год летом дети изо дня в день ходили копать торф и складывали его кирпичиками, запасая топливо. В другое время, если не было домашней работы, Ханс правил лошадьми, тянувшими буксир на канале (так он зарабатывал по нескольку стейверов^[5] в день), а Гретель пасла гусей у соседних фермеров.

Ханс мастерски резал по дереву и, так же как Гретель, умел хорошо работать в саду и на огороде. Гретель пела, шила и бегала на высоких самодельных ходулях лучше любой девочки во всей округе. Она в пять минут могла выучить народную песню, отыскать любую травку или цветок, как только они появлялись, но книг она побаивалась, и частенько один вид чёрной доски в их старой школе вызывал у неё слёзы. Ханс, напротив, был медлителен и упорен. Чем труднее было задание, полученное им в школе или дома, тем больше оно ему нравилось. Бывало, что мальчики смеялись после уроков над его заплатанной одеждой и не по росту короткими кожаными штанами, но им приходилось уступать ему почётное место чуть ли не в каждом классе. Вскоре он оказался единственным во всей школе учеником, который ни разу не стоял в «страшном углу» – там, где висел некий грозный хлыст, а над ним была начертана надпись: «Учись! Учись, лентяй, не то тебя проучит линёк!»

Ханс и Гретель могли ходить в школу только зимой, так как всё остальное время они работали; но в эту зиму они весь последний месяц пропускали занятия, потому что им приходилось помогать матери. Рафф Бринкер требовал постоянного ухода; надо было печь чёрный хлеб, содержать дом в чистоте, вязать чулки и другие изделия и продавать их на рынке…

Пока они в это холодное декабрьское утро усердно помогали матери, весёлая толпа девочек и мальчиков, среди которых были отличные конькобежцы, скользила по каналу. Когда они, ярко и пёстро одетые, летели мимо, казалось, будто лёд внезапно растаял и клумбы разноцветных тюльпанов плывут по течению.

Тут каталась дочь богатого бургомистра Хильда ван Глек в дорогих мехах и широком бархатном пальто, а рядом с нею бежала хорошенькая крестьянская девочка Анни Боуман, в тёплой ярко-красной кофте и голубой юбке, такой короткой, что серые чулки домашней вязки были видны во всей своей красе. Каталась тут и гордая Рихи Корбес, чей отец, мейнхеер ван Корбес, считался одним из виднейших граждан Амстердама. А вокруг неё теснились Карл Схуммель, Питер и Людвиг^[6] ван Хольп, Якоб Поот и один очень маленький мальчик с длиннейшим именем: Воостенвальберт Схиммельпеннинк. В толпе было ещё десятка два других мальчиков и девочек, и все они резвились и веселились от всей души.

Они бежали с полмили вниз по каналу, потом катились обратно и неслись во всю мочь. Порой быстрейший из них разворачивался прямо под носом у какого-нибудь важного законодателя или доктора, не спеша скользившего в город, скрестив руки, а порой целая цепь девочек внезапно разрывалась при появлении толстого старого бургомистра, который, пыхтя, направлялся в Амстердам, держа наперевес свою палку с золотым набалдашником. Бургомистр катился на чудесных коньках с превосходными ремешками и сверкающими лезвиями, которые загибались над подъёмом ноги, заканчиваясь позолоченными шариками; он только чуть-чуть приоткрывал свои заплывшие жиром глазки, и, если одна из девочек делала ему реверанс, он не решался ответить поклоном из боязни потерять равновесие.

Не одни лишь гуляющие да знатные господа были на канале. Тут встречались рабочие с усталыми глазами, спешащие в мастерские и на фабрики; базарные торговки с поклажей на голове; разносчики, согнувшиеся под своими тюками; лодочники с растрёпанными волосами и обветренными лицами, пробирающиеся вперёд, грубо толкаясь; священники с ласковыми глазами, быть может, спешащие к ложу умирающих; а немного погодя появились дети с сумками за плечами, бегущие во всю прыть к стоящей поодаль школе. Все до единого были на коньках, кроме того закутанного фермера, чья затейливая повозка тряслась по берегу у самого канала.

Вскоре наши весёлые мальчики и девочки почти затерялись в этой пестревшей яркими красками, непрестанно движущейся толпе конькобежцев, чьи коньки сверкали, отражая солнечный свет. Мы, пожалуй, и не узнали бы ничего больше об этих детях, если бы они вдруг не остановились как вкопанные и, сгрудившись в стороне, не заговорили все сразу с одной хорошенькой девочкой, которую вытащили из людского потока, стремящегося в город.

– Эй, Катринка, – закричали они в один голос, – ты слышала? Будут состязания… Ты непременно должна участвовать!

– Какие состязания? – со смехом спросила Катринка. – Пожалуйста, не говорите все разом – ничего нельзя понять.

Ребята запнулись и устремили глаза на Рихи Корбес, которая обычно говорила от лица всех.

– Слушай, – сказала Рихи, – двадцатого, в день рождения мевроу^[7] ван Глек, состоятся большие конькобежные состязания. Всё это затеяла Хильда. Лучшему конькобежцу дадут великолепный приз.

– Да, – подхватило несколько голосов, – пару чудесных серебряных коньков, прямо восхитительных! С такими замечательными ремешками! Да-да, и с серебряными колокольчиками и пряжками!

– Кто сказал, что с колокольчиками? – послышался слабый голосок мальчика с длинным именем.

– Я так говорю, господин Воост, – ответила Рихи.

– Так оно и есть…

– Нет, я наверное знаю, что без колокольчиков!

– Ну что ты глупости болтаешь!

– Да нет же, они со стрелами…

– А мейнхеер ван Корбес сказал моей маме, что с колокольчиками, – раздавалось со всех сторон из уст возбуждённой детворы.

Тут мейнхеер Воостенвальберт Схиммельпеннинк сделал попытку окончательно разрешить все споры:

– Нет, никто из вас ничегошеньки не знает! Никаких колокольчиков на них не будет, они…

– О! О! – И хор противоположных мнений зазвучал снова.

– На коньках для девочек будут колокольчики, – спокойно вмешалась Хильда, – а для мальчиков предназначена другая пара, и на ней сбоку выгравированы стрелы.

– Вот видишь!.. А я говорил! – наперебой закричали чуть ли не все ребята.

Катринка смотрела на них, сбитая с толку.

– Кто же будет состязаться? – спросила она.

– Все мы, – ответила Рихи. – То-то будет весело! И ты тоже, Катринка, обязательно! А сейчас пора в школу, поговорим обо всём этом на большой перемене, и ты, конечно, будешь участвовать вместе с нами?

Катринка не ответила, но, сделав грациозный пируэт и кокетливо бросив: «Слышите? Последний звонок. Догоняйте!» – со смехом понеслась к школе, стоявшей в полумиле на берегу канала.

Все беспорядочной толпой пустились за нею вдогонку. Но тщетно пытались они догнать ясноглазую хохочущую девочку. Она неслась вперёд, то и дело оглядываясь, и глаза её сияли торжеством, а распущенные волосы золотились на солнце.

Прелестная Катринка! Пышущая здоровьем и юностью, воплощённая жизнь, веселье и движение! Немудрено, что этой ночью твой образ, всегда уносящийся вперёд, промелькнул в сновидениях одного мальчика. Немудрено, что много лет спустя, когда ты унеслась от него навсегда, час этот показался ему самым мрачным в его жизни.

Глава IV. Ханс и Гретель находят друга

В полдень наши юные друзья толпой хлынули из школы, чтобы потренироваться часок на канале.

Они катались всего несколько минут, как вдруг Карл Схуммель сказал Хильде с усмешкой:

– Смотри, хорошенькая парочка появилась там, на льду! Вот оборванцы! Не иначе, как сам король подарил им эти «коньки».

– Они упорные ребята, – мягко проговорила Хильда. – Должно быть, трудно было выучиться бегать на таких нелепых обрубках. Ты знаешь, они ведь очень бедные крестьяне. Мальчик, наверное, сам сделал себе коньки.

Карл слегка смутился:

– Ты говоришь, они упорные… Может быть… Но посмотри, как они бегают! Только разбегутся, как уже спотыкаются. Помнишь ту пьесу staccato^[8], которую ты недавно разучила? Им бы под эту музыку кататься!

Хильда весело рассмеялась и отбежала прочь. Догнав небольшую группу конькобежцев и промчавшись мимо, она остановилась возле Гретель, жадными глазами смотревшей на веселье.

– Как тебя зовут, девочка?

– Гретель, юфроу^[9], – ответила та, слегка робея. Они были почти ровесницы, но ведь Хильда родилась в богатой семье. – А моего брата зовут Хансом.

– Ханс – крепкий малый! – проговорила Хильда весело. – Можно подумать, что внутри у него тёплая печка. А вот ты, кажется, совсем замёрзла. Хорошо бы тебе одеться потеплее, малютка…

Гретель, которой больше нечего было надеть, заставила себя рассмеяться и ответила:

– Я уже не очень маленькая. Мне двенадцать с лишком.

– Вот как! Прости, пожалуйста. Мне, видишь ли, почти четырнадцать лет, но я такая рослая для своего возраста, что все другие девочки кажутся мне маленькими. Впрочем, всё это пустяки. Может быть, ты намного перерастёшь меня… Только одевайся потеплее: ведь девочки не растут, если они вечно дрожат от холода.

Ханс вспыхнул, заметив слёзы на глазах у Гретель.

– Моя сестра не жаловалась на холод, но погода и правда морозная. – И он с грустью взглянул на сестру.

– Ничего, – сказала Гретель. – Когда я катаюсь на коньках, мне тепло, жарко даже… Благодарю вас за заботу, вы очень добры, юфроу!

– Нет-нет! – возразила Хильда, очень недовольная собой. – Я неосторожная, жестокая, но я это не со зла. Я только хотела спросить тебя… то есть… если…

И тут Хильда запнулась, едва начав говорить о том, зачем прибежала сюда. Ей стало неловко перед этими бедно одетыми, но полными достоинства ребятами, хоть она и хотела оказать им внимание.

– А в чём дело, юфроу? – с готовностью воскликнул Ханс. – Не могу ли я вам услужить? Что-нибудь…

– Нет-нет! – рассмеялась Хильда, оправившись от смущения. – Я только хотела поговорить с вами о наших больших состязаниях. Хотите участвовать? Вы оба отлично бегаете на коньках, а за участие платить не надо. Всякий может записаться и получить приз.

Гретель с грустью взглянула на Ханса, а он, сдёрнув шапку, почтительно ответил:

– Нет, юфроу, если бы даже мы записались, мы очень скоро отстали бы от других. Смотрите, наши коньки из твёрдого дерева, – он приподнял ногу, – но они быстро отсыревают, липнут ко льду, и мы спотыкаемся.

Глаза у Гретель заискрились смехом: она вспомнила об утренней неудаче Ханса, но тут же покраснела и робко пролепетала:

– Нет-нет, участвовать нам не придётся. Но ведь нам можно пойти посмотреть на состязания, юфроу?

– Конечно, – ответила Хильда, ласково глядя на серьёзные лица брата и сестры и жалея от всего сердца, что истратила почти все свои карманные деньги, полученные в этом месяце, на кружева и наряды. У неё осталось только восемь квартье^[10], а их едва хватило бы на покупку одной пары коньков.

Со вздохом взглянув на ноги брата и сестры, столь разные по размерам, она спросила:

– Кто из вас лучше катается на коньках?

– Гретель, – быстро ответил Ханс.

– Ханс, – в то же мгновение сказала Гретель.

Хильда улыбнулась:

– Я не могу купить обоим вам по паре коньков или даже хотя бы одну хорошую пару, но вот вам восемь квартье. Решите сами: у кого больше шансов победить на состязаниях, тому и купите коньки. Жаль, что у меня не хватает денег на коньки получше… До свидания!

И, сунув деньги взволнованному Хансу, Хильда улыбнулась, кивнула и быстро ускользнула прочь, догонять товарищей.

– Юфроу! Юфроу ван Глек! – громко крикнул Ханс, с трудом ковыляя за нею, так как ремешок на его коньках развязался.

Хильда повернулась, приложив руку к глазам, чтобы защитить их от солнца, и Хансу почудилось, будто она плывёт к нему по воздуху, всё ближе, ближе…

– Мы не можем взять эти деньги, – задыхаясь, пробормотал Ханс, – хоть и знаем, что вы дали их от чистого сердца.

– Почему же? – спросила Хильда, краснея.

– Потому, – ответил Ханс, кланяясь, как паяц, но устремив гордый взгляд принца на высокую, стройную девочку, – что мы их не заработали.

Хильда была находчива. Она ещё раньше заметила на шее у Гретель красивую деревянную цепочку.

– Вырежьте мне цепочку, Ханс, вот такую, как у вашей сестры.

– Это я сделаю с радостью, юфроу. У нас дома есть кусок тюльпанового дерева: оно красивое, как слоновая кость. Вы завтра же получите цепочку.

И он торопливо попытался вернуть деньги Хильде.

– Нет-нет, – возразила Хильда решительным тоном, – эти деньги – ничтожная плата за такую цепочку!

И она умчалась, обгоняя самых быстроногих конькобежцев.

Ханс удивлённо и долго смотрел ей вслед, чувствуя, что спорить с ней бесполезно.

– Пусть так, – пробормотал он, то ли про себя, то ли обращаясь к своей верной тени – Гретель. – Значит, придётся мне поработать усердно, не теряя ни минуты. Пожалуй, до полуночи просижу, если только мама не запретит жечь свечу, но цепочку кончу… Деньги можно оставить у себя, Гретель.

– Что за милая девочка! – воскликнула Гретель, восторженно хлопая в ладоши. – Слушай, Ханс, значит, недаром аист свил гнездо у нас на крыше прошлым летом! Помнишь, как мама сказала, что он принесёт нам счастье, и как она плакала, когда Янзоон Кольп застрелил его? И она сказала, что Янзоону это принесёт горе. И вот счастье к нам пришло наконец-таки! Теперь, Ханс, если мама пошлёт нас завтра в город, ты сможешь купить коньки на рынке.

Ханс покачал головой:

– Барышня дала нам деньги на покупку коньков, но, если я заработаю их, Гретель, они пойдут на шерсть. Тебе нужна тёплая кофта.

– О-о! – крикнула Гретель в неподдельном отчаянии. – Не купить коньков! Да ведь я мёрзну вовсе не так уж часто. Мама говорит, что в жилах бедных детей кровь бежит вверх и вниз, напевая: «Я должна их согреть! Я должна их согреть!..» О Ханс, – продолжала она, чуть не всхлипывая, – не говори, что ты не купишь коньков, а то я заплачу… И вообще я хочу мёрзнуть… то есть мне, право же, страшно тепло…

Ханс быстро взглянул на неё. Как истый голландец, он приходил в ужас при виде слёз да и любого проявления чувств и пуще всего боялся смотреть в голубые глаза сестрёнки, залитые слезами.

– Пойми, – воскликнула Гретель, догадавшись, что преимущество на её стороне, – я буду страшно огорчена, если ты не купишь коньков! Мне они не нужны, я не такая жадная. Я хочу, чтобы ты купил коньки себе. А когда я подрасту, они пригодятся и мне… Ну-ка, Ханс, сосчитай монеты. Видал ты когда-нибудь столько денег?

Ханс задумчиво перебирал монеты на ладони. Никогда в жизни ему так страстно не хотелось иметь коньки. О состязаниях он слышал ещё до разговора с Хильдой и по-мальчишески жаждал случая испытать свои силы вместе с другими ребятами. Он не сомневался, что на хороших стальных лезвиях легко обгонит большинство мальчиков на канале. Возражения Гретель казались ему убедительными. С другой стороны, он знал, что ей, такой маленькой, но сильной и гибкой, стоит только неделю потренироваться на хороших лезвиях, и она будет бежать лучше Рихи Корбес или даже Катринки Флак… Как только эта мысль пришла ему в голову, он принял решение. Если Гретель не хочет кофты, она получит коньки.

– Нет, Гретель, – ответил он наконец, – я могу и подождать. Когда-нибудь я накоплю денег и достану себе хорошую пару коньков. А на эти деньги купишь коньки ты.

Глаза у Гретель засияли радостью, но она сразу же заспорила снова, хоть и не очень настойчиво:

– Барышня дала деньги тебе, Ханс. Если их возьму я, это будет очень скверно с моей стороны.

Ханс решительно тряхнул головой и зашагал вперёд, а его сестрёнка то шла, то бежала за ним вприпрыжку, чтобы не отстать. Они уже сняли свои деревянные полозья и спешили домой – рассказать матери радостные новости.

– Слушай, я знаю, как надо сделать! – весело закричала вдруг Гретель. – Купи такие коньки, которые тебе будут немножко малы, а мне велики, и мы сможем кататься на них по очереди. То-то будет славно, правда? – И Гретель снова захлопала в ладоши.

Бедный Ханс! Соблазн был велик, но стойкий юноша поборол его:

– Глупости, Гретель! С большими коньками у тебя ничего не выйдет. Ты и на этих-то спотыкалась, как слепой цыплёнок, пока я не обточил концы. Нет, тебе нужна пара как раз по ноге, и ты вплоть до двадцатого должна пользоваться всяким удобным случаем, чтобы тренироваться. Моя маленькая Гретель завоюет приз – серебряные коньки!

При одной мысли о такой возможности Гретель не смогла удержаться от восторженного смеха.

– Ханс! Гретель! – послышался знакомый голос.

– Идём, мама!

Они поспешили домой, и Ханс всё время подбрасывал монеты на ладони.

* * *