Глава 6. Прочь из этих мест

Когда они вернулись в коттедж на Лэндсдаун, то обнаружили, что старик еще не вернулся, и спустились на пляж поискать его. После недолгих поисков они увидели его: он сидел на груде гальки, читал газету и жевал бутерброды. Неподалеку играл маленький мальчик – копал что-то в песке деревянной лопаточкой. Траурный креп на поношенной шляпе старика и маленький черный сюртучок ребенка болью отозвались в сердце Джорджа. Куда бы он ни взглянул, повсюду находил подтверждение своего горя.

– Мистер Мэлдон, – позвал он, приближаясь к своему тестю.

Старик поднял глаза и, уронив газету, встал с гальки, церемонно поклонившись. Его блеклые, светлые волосы тронула седина, у него был нос с горбинкой, бледные голубые глаза и безвольный рот; одежда, хоть и поношенная, носила следы аристократического щегольства: на застегнутом на все пуговицы жилете болтался монокль, и в руке он держал трость.

– Господи боже! – воскликнул Джордж. – Неужели вы не узнаете меня?

Мистер Мэлдон встрепенулся, и лицо его покрылось красными пятнами, в глазах появилось испуганное выражение, когда он узнал своего зятя.

– Мой дорогой мальчик, – заговорил он, – я не узнал, с первого взгляда не узнал: борода так меняет внешность. Вы не находите, что борода сильно меняет человека, сэр? – обратился он к Роберту.

– О боже мой! – воскликнул Джордж в нетерпении. – Так-то вы встречаете меня? Я приезжаю в Англию и узнаю, что моя жена умерла за неделю до того, как причалил мой корабль, а вы начинаете болтать какой-то вздор о моей бороде – вы, ее отец!

– Истинно! Истинно! – пробормотал старик, вытирая свои красные глаза. – Такое горе, такое горе, мой дорогой Джордж. Если бы вы только приехали неделей раньше.

– Если бы я приехал раньше, – закричал Джордж в приступе горя, – я бы не дал ей умереть. Я бы боролся за нее со смертью! О боже! Почему «Аргус» не пошел ко дну, прежде чем я дожил до этого дня?

Он быстро зашагал по пляжу, его тесть беспомощно смотрел на него, вытирая платком старческие глаза.

«У меня сильное подозрение, что старикан не очень хорошо обходился со своей дочерью, – подумал Роберт. – Не знаю почему, по, кажется, он боится Джорджа».

Пока возбужденный молодой человек в приступе отчаяния мерил пляж шагами, мальчик подбежал к деду и прижался к нему.

– Пойдем домой, дед, пойдем домой, – позвал он. – Я устал.

Джордж Толбойс обернулся, услышав детский голосок, и пристально посмотрел на мальчика.

– Дорогой мой! Солнышко мое! – промолвил Джордж, беря ребенка на руки. – Я твой отец, приехал к тебе из-за моря. Ты будешь любить меня?

Маленький человечек оттолкнул его.

– Я не знаю тебя, – сказал он. – Я люблю дедушку и миссис Монкс из Саутгемптона.

– Джорджи у нас с характером, сэр, – заметил старик. – Он избалован.

Они медленно пошли обратно к коттеджу, и Джордж Толбойс еще раз рассказал о том, как он уехал. Он сообщил и о двадцати тысячах фунтов, накануне положенных в банк. У него не хватило духу спрашивать о жене, а рассказ его тестя не был длинным: через несколько месяцев после его отъезда они уехали в Саутгемптон, где у Элен было несколько учеников; им жилось неплохо, пока ее здоровье не пошатнулось и она не заболела недугом, от которого и умерла. Как и большинство печальных историй, она была короткой.

– Мальчик, кажется, любит вас, мистер Мэлдон, – заметил Джордж, помолчав.

– Да, да, – ответил старик, гладя кудрявую головку ребенка, – да, Джорджи очень любит своего дедушку.

– Тогда пусть он лучше остается с вами. Доход от моих денег будет около шестисот фунтов в год. Сто фунтов вы сможете тратить на образование Джорджи, а остальные пусть накапливаются до его совершеннолетия. Мой друг будет доверенным лицом, и если он согласится, я назначу его опекуном мальчика, разрешив пока что вам заботиться о ребенке.

– Но почему бы тебе самому не заняться его воспитанием, Джордж? – спросил Роберт Одли.

– Потому что я поплыву ближайшим кораблем из Ливерпуля в Австралию. Мне лучше заниматься раскопками в лесной глуши, чем оставаться здесь. С этого момента я не могу жить как все люди, Боб.

Глаза старика блеснули, когда Джордж заявил о своем решении.

– Мой бедный мальчик, я думаю, ты прав, – согласился он. – Ты действительно прав. Перемена обстановки, примитивная жизнь и…и… – Он запнулся, заметив пристальный взгляд Роберта, устремленный на него.

– Я думаю, вы слишком спешите избавиться от вашего зятя, мистер Мэлдон, – мрачно произнес он.

– Избавиться от него, дорогой мой! Да что вы! Нет, нет и нет! Но для его же блага, мой дорогой сэр, для его блага.

– Для его блага, я думаю, ему бы лучше остаться в Англии и воспитывать сына, – возразил Роберт.

– Но говорю же вам, я не могу, – воскликнул Джордж. – Каждый дюйм этой проклятой земли ненавистен мне – мне хочется бежать отсюда, как с кладбища. Я возвращаюсь в город сегодня вечером, завтра утром улажу денежные дела и без промедления отправлюсь в Ливерпуль. Мне будет гораздо лучше, когда между мной и ее могилой ляжет полсвета.

Прежде чем уехать, он заглянул к хозяйке, чтобы расспросить ее о жене.

– Они были бедны? – спрашивал он. – Нуждались ли они, когда она болела?

– О нет! – отвечала женщина. – Хотя капитан и бедно одет, у него в кошельке всегда полно золотых. Но бедняжке ничего не было нужно.

Это отчасти утешило Джорджа, хотя он и недоумевал, где старый пьяница ухитрился достать денег на лечение дочери.

Но он был настолько разбит свалившимся на него несчастьем, что был не в состоянии ни о чем думать, поэтому больше не задавал вопросов и вместе с тестем и Робертом Одли отправился на причал, к небольшому пароходу, на котором они должны были плыть в Портсмут.

Старик очень церемонно попрощался с Робертом.

– Ты даже не представил меня своему другу, мой дорогой мальчик, – заметил он укоризненно. Джордж посмотрел на него в недоумении, пробормотал что-то нечленораздельное и побежал по трапу на пароход, прежде чем мистер Мэлдон успел повторить свой вопрос. Корабль устремился навстречу заходящему солнцу, и очертания острова уже растаяли на горизонте, когда они приближались к другому берегу.

– Подумать только, – произнес Джордж, – что всего два дня назад я плыл в Ливерпуль в надежде прижать ее к своему сердцу, а сегодня я уезжаю от ее могилы.

Документ, назначающий Роберта Одли опекуном маленького Джорджа Толбойса, был составлен в конторе поверенного на следующее утро.

– Это огромная ответственность, – волновался Роберт. – Я – опекун кого-либо или чего-либо! Я, который никогда не мог позаботиться о самом себе.

– Я верю в твое благородное сердце, Боб, – промолвил Джордж. – Я знаю, ты не оставишь моего бедного мальчика-сироту и проследишь, чтобы о нем заботились как следует. Я возьму немного из оставленных ему денег, только чтобы хватило добраться до Сиднея, а потом снова начну прежнюю работу.

Но Джорджу явно было суждено самому заботиться о сыне, поскольку когда он добрался до Ливерпуля, пароход уже уплыл, следующий был только через месяц, и Джордж снова вернулся в Лондон и воспользовался гостеприимством Роберта Одли.

Адвокат встретил его с распростертыми объятьями, предоставил ему ту же комнату с канарейками и цветами, а сам устроился в гардеробной. Горе эгоистично, и Джордж не сознавал те жертвы, на которые пошел Роберт ради его удобства. Он понимал лишь одно – для него свет померк и жизнь кончена. Дни напролет Джордж сидел, уставившись на цветы и канареек и куря сигары в ожидании, когда пройдет время, чтобы он мог отправиться за море.

Но однажды Роберт Одли вернулся домой с заманчивым предложением. Один из его друзей, молодой адвокат, собрался в Санкт-Петербург провести там зиму и хотел, чтобы Роберт составил ему компанию. Роберт решил, что поедет, только если Джордж присоединится к ним.

Джордж долго отказывался, но убедившись, что Роберт был решительно настроен не ехать без него, он уступил и согласился к ним присоединиться.

– Какое это имеет значение? – рассуждал он. – Одно место похоже на другое, главное, подальше от Англии.

Хотя это прозвучало не очень оптимистично, Роберт Одли был вполне удовлетворен, получив его согласие.

Итак, трое молодых людей отправились в путешествие, имея при себе рекомендательные письма к наиболее влиятельным жителям русской столицы.

Прежде чем покинуть Англию, Роберт написал своей кузине Алисии о предстоящем путешествии со старым другом Джорджем Толбойсом, недавно встреченным им спустя несколько лет и только что овдовевшим.

Ответ Алисии пришел с ближайшей почтой:

«Мой дорогой Роберт!

Как это жестоко с твоей стороны умчаться в этот ужасный Петербург перед началом охотничьего сезона! Я слышала, что люди отмораживают себе носы в их суровом климате, а поскольку твой нос несколько длинноват, я бы советовала тебе вернуться, прежде чем наступит зима. Кто такой этот мистер Толбойс? Если это приятный молодой человек, ты можешь привезти его в Корт, как только вы вернетесь из путешествия. Леди Одли просила меня передать просьбу купить ей соболей. Цена не имеет значения, берите самые лучшие. Папа носится со своей новой женой, как с писаной торбой, но мы с ней совсем не можем ладить; не то чтобы она была неприятна мне, нет, что до этого, то она ухитряется быть любезной со всеми, но она так безнадежно глупа.

Остаюсь твоя преданная кузина Алисия Одли».

Глава 7. Год спустя

Прошел год с тех пор, как Джордж Толбойс стал вдовцом; траурный креп на его шляпе совсем выцвел, и когда угасал последний жаркий день августа, он сидел и курил сигары в тихих апартаментах на Фигтри-Корт точно так же, как и год назад, когда рана была еще свежа и все вокруг напоминало о его горе.

Но через год бывший драгун пережил свое несчастье. Внешне он мало изменился. Но кто знает, какие внутренние перемены вызвал этот удар судьбы! Кто знает, как муки совести терзали честное сердце Джорджа, когда он ночи напролет лежал без сна, думая о своей жене, покинутой в погоне за состоянием, которое она уже никогда не сможет с ним разделить?

Однажды, когда они были за границей, Роберт Одли рискнул поздравить его с возвращением к прежней веселости. Он горько рассмеялся в ответ.

– Ты знаешь, Боб, – сказал он, – когда наши солдаты были ранены в Индии, они возвращались домой с пулями внутри. Они не говорили о них; крепкие и здоровые, внешне они выглядели как ты или я, но любое изменение погоды, даже самое незначительное, любое колебание атмосферы возвращало прежнюю боль, такую же острую, как будто рана была только что нанесена на ноле боя. У меня своя рана, Боб, пуля еще внутри, и я буду носить ее до могилы.

Путешественники возвратились из Санкт-Петербурга весной, и Джордж снова поселился в апартаментах своего друга, покидая их только время от времени, чтобы съездить в Саутгемптон навестить своего маленького сына. Каждый раз он приезжал нагруженный игрушками и сладостями для ребенка, но, несмотря на это, Джорджи так и не привык к своему отцу, и сердце молодого человека разрывалось от боли, когда он видел, что вместе с матерью потерял и сына.

«Что мне делать? – спрашивал он себя. – Если я заберу его от деда, я разобью его сердце; если позволю ему остаться, он вырастет чужим мне и будет больше любить этого старого пьяницу-лицемера, чем собственного отца. Но тогда что же делать невежественному, тупому драгуну, вроде меня, с ребенком? Чему я могу научить его, кроме как курить сигары и слоняться весь день без дела?».

Итак, подошла первая годовщина с того августа, 30-го числа, когда Джордж увидел в «Таймс» объявление о смерти своей жены, и молодой человек снял наконец траурную одежду и потрепанный креп со шляпы и сложил их в сундук, в котором хранил пачку писем своей жены и локон волос, срезанный с ее головы после смерти. Роберт Одли никогда не видел ни писем, ни длинную прядь шелковистых волос, и Джордж никогда не упоминал имени своей жены после того дня в Вентноре, когда узнал подробности о ее кончине.

– Сегодня я напишу своей кузине Алисии, Джордж, – заявил молодой адвокат накануне 30 августа. – Ты знаешь, что послезавтра первое сентября? Я сообщу ей, что мы оба приедем на недельку в Корт поохотиться.

– Нет-нет, Боб, поезжай один; едва ли они захотят принять меня, я лучше…

– Похороню себя на Фигтри-Корт, довольствуясь лишь обществом собак и канареек! Нет, Джордж, этому не бывать.

– Да я и не люблю охоту.

– Ты что, думаешь, я заядлый охотник? – воскликнул Роберт. – Послушай, я не могу отличить куропатки от голубя, и для меня не имеет значения – первое сентября или первое апреля. Я езжу в Эссекс, только чтобы подышать свежим воздухом, есть вкусные обеды и ради удовольствия лицезреть честное, красивое лицо моего дяди. Кроме того, на этот раз у меня есть и другая цель – я хочу увидеть этот золотоволосый образчик совершенства, мою новую тетушку. Так ты поедешь со мной, Джордж?

– Ладно, если ты и вправду этого хочешь.

Его горе, ставшее более спокойным после первой буйной вспышки, сделало Джорджа покорным воле своего друга, готовым поехать куда угодно; он ничему не радовался, но принимал участие в развлечениях других с безнадежной, ненавязчивой, без жалоб покорностью судьбе, свойственной его простой натуре. Но со следующей почтой пришло письмо от Алисии, в котором говорилось о том, что молодые люди не могут быть приняты в Корте.

«В доме семнадцать свободных комнат, – с негодованием писала молодая леди, – и все же, мой дорогой Роберт, вы не можете приехать, потому что госпожа вбила в свою глупую голову, что она слишком больна, чтобы развлекать гостей (хотя она так же больна, как и я), и что джентльмены (огромные грубые мужчины, как она их называет) не могут находиться в доме. Извинись, пожалуйста, перед твоим другом Джорджем Толбойсом и передай ему: папа надеется, что вы навестите нас в охотничий сезон».

– Жеманство и прихоти госпожи не помешают нам поехать в Эссекс, – решил Роберт, сворачивая письмо, чтобы закурить им трубку. – Вот что мы сделаем, Джордж: в Одли есть превосходная гостиница, и в окрестностях полно мест, где можно ловить рыбу; мы поедем туда на недельку. Рыбная ловля гораздо лучше, чем охота. Нужно только лежать на берегу и следить за удочкой; едва ли мы наловим много рыбы, но зато приятно проведем время.

Он протянул свернутое трубочкой письмо к тлеющим уголькам в камине, но затем, передумав, развернул его и разгладил скомканный лист.

– Бедная маленькая Алисия! – промолвил он задумчиво. – Жестоко так бесцеремонно обращаться с ее письмом – пожалуй, я сохраню его.

Мистер Роберт Одли положил письмо Алисии в одно из отделений своего письменного стола с пометкой «Важно». Бог знает, какие замечательные документы хранились в этом особом ящике, но я думаю, весьма маловероятно, чтобы там содержалось что-либо юридически ценное. Если бы кто-нибудь сказал тогда молодому адвокату, что такая простая вещь, как простенькое письмецо его кузины, станет однажды звеном в ужасной цепи улик единственного уголовного дела, которое доведется вести Роберту Одли, возможно, он только приподнял бы свои брови немного выше обычного.

Итак, молодые люди уехали из Лондона на следующий день с чемоданом и рыболовными снастями и попали в старомодную, приходящую в упадок деревню Одли как раз вовремя, чтобы заказать обед в таверне «Солнце».

Одли-Корт находился в трех четвертях мили от деревни и располагался, как я уже говорила, в глубокой низине, закрытой со всех сторон густым лесом. Попасть туда можно было только по дороге, по обеим сторонам которой ровно в ряд стояли деревья, словно в аллее помещичьего парка. Это было мрачноватое место, но для такого ослепительного создания, как бывшая мисс Люси Грэхем, щедрый баронет превратил старую усадьбу в небольшой дворец для своей юной жены, и леди Одли была счастлива, как ребенок, окруженный новыми и дорогими игрушками.

Теперь, когда удача повернулась к ней лицом, так же, как и в прежние времена, куда бы она ни пошла, повсюду приносила свет и радость. Несмотря на откровенное презрение мисс Алисии к ребячеству и легкомыслию своей мачехи, Люси любили и восхищались ею гораздо больше, чем дочерью баронета. Было так трудно противиться очарованию ее непосредственности. Ее хорошенькое личико светилось детской невинностью и искренностью. Ее большие влажные голубые глаза, розовые губки, маленький носик и обилие красивых колец подчеркивали ее юность и свежесть. Люси было двадцать лет, но никто не давал ей больше семнадцати. Она любила обряжать свой стройный стан в тяжелый бархат и шелка и выглядела как ребенок, нарядившийся на маскарад; фигурка ее была совсем детской. И все ее развлечения были ребяческими. Она не любила ни читать, ни учиться, но обожала общество; чтобы не оставаться в одиночестве, она взяла к себе в наперсницы Фебу Маркс, и ее любимым занятием было, развалившись на одном из диванов в своей роскошной гардеробной, обсуждать новый туалет для предстоящего обеда или просто болтать о чем-нибудь, перебирая в восхищении свои богатства – драгоценности и подарки сэра Майкла.

Люси посетила несколько балов в Челмсфорде и Колчестере и сразу же была признана первой красавицей графства. Она была вполне довольна своим высоким положением и красивым домом; все ее капризы и прихоти исполнялись; повсюду окружало восхищение и ласка; щедрый муж не скупился, давая ей деньги на булавки, и не было бедных родственников, которые покушались бы на ее кошелек и покровительство – итак, во всем графстве Эссекс не сыскать более счастливого создания, чем Люси, леди Одли.

Молодые люди сидели за обеденным столом в маленькой гостиной таверны «Солнце». Окна были распахнуты настежь, и через них врывался свежий деревенский воздух. Погода стояла чудесная: листву деревьев слегка тронули золотые краски осени, кое-где на полях еще колосилась пшеница, на других она уже упала под сверкающим серпом, а по узким сельским дорогам коренастые лошадки уже везли телеги, груженные богатым золотым урожаем.

Человек, который вырвался на природу из душного, пыльного Лондона, испытывает чувство восторга и пьянящей свободы. Нечто подобное почувствовал Джордж Толбойс, впервые после смерти жены.

Часы пробили пять, когда они закончили обед.

– Надевай шляпу, Джордж, – обратился Роберт Одли к своему другу. – В Корте не обедают раньше семи, у нас есть время прогуляться и осмотреть окрестности.