Глава 2. На борту «Аргуса»

Он выбросил окурок сигары в море и, облокотившись о поручни, задумчиво смотрел на волны.

«Как они утомительно однообразны, – размышлял он. – Голубые, зеленые, опаловые; и снова опаловые, голубые, зеленые, красивые, конечно, но наблюдать за ними три месяца – это уж слишком, особенно…»

Он не попытался закончить предложение; его мысли, казалось, блуждали среди этих самых волн и унесли его за тысячу миль отсюда.

– Бедная малышка, как она будет рада! – пробормотал он, открывая коробку с сигарами и лениво обозревая ее содержимое. – Как она будет рада и удивлена! Бедная маленькая девочка! Через три с половиной года; да, она очень удивится.

Это был молодой человек около двадцати пяти лет, со смуглым лицом, загоревшим от длительного пребывания на солнце; у него были красивые карие глаза с черными ресницами, которые искрились мягкой доброй усмешкой, густая борода и усы, закрывавшие всю нижнюю часть лица. Высокий, могучего сложения, он носил свободный серый костюм и фетровую шляпу, небрежно наброшенную на темные волосы. Звали его Джордж Толбойс и он занимал одну из кормовых кают на борту добротного судна «Аргус», груженного австралийской шерстью и плывущего из Сиднея в Ливерпуль.

На «Аргусе» было мало пассажиров. Пожилой торговец шерстью, который возвращался на родину с женой и дочерьми, сколотив состояние в колониях; гувернантка тридцати пяти лет, плывущая домой, чтобы выйти замуж за человека, с которым была помолвлена пятнадцать лет назад; сентиментальная дочка зажиточного австралийского винного торговца, которая должна была закончить в Англии свое образование, и Джордж Толбойс были единственными пассажирами первого класса на борту.

Этот самый Джордж Толбойс был душой корабля; никто не знал, кто он и откуда, но все любили его. Он восседал во главе обеденного стола и помогал капитану потчевать пассажиров за дружеской трапезой. Он открывал бутылки с шампанским и пил со всеми присутствующими, рассказывал смешные истории и первый начинал смеяться так заразительно, что невозможно было остаться серьезным. Он был заводилой во всех играх, которые так увлекали это маленькое общество, что ураган мог пронестись над их головами, а они бы и не заметили; но он открыто признавался, что не имел способностей к висту и не мог отличить коня от ладьи на шахматной доске.

Действительно, мистер Толбойс не был слишком ученым джентльменом. Бледная гувернантка пыталась разговорить его на тему о модной литературе, но Джордж только подергивал себя за бороду и смотрел на нее, время от времени делая замечания, вроде: «А, да!» и «Ну конечно!». Сентиментальная юная леди, которая ехала домой, чтобы закончить образование, пытала его Шелли и Байроном, но он только смеялся, как будто поэзия была шуткой. Торговец шерстью пытался выяснить его мнение о политике, но он оказался не очень сведущ в ней; итак, его оставили в покое – курить сигары, болтать с матросами, слоняться по палубе и глазеть на воду. Но когда «Аргусу» осталось плыть менее четырех недель до Англии, все заметили перемену в Джордже Толбойсе. Он стал беспокоен; иногда так весел, что каюта содрогалась от смеха, иногда мрачен и задумчив. Хотя он был любимцем среди матросов, они вконец устали от его беспрестанных вопросов о возможном времени прибытия. Произойдет ли это через десять дней, одиннадцать или тринадцать? Попутный ли ветер? Сколько узлов в час делает судно? А то вдруг его охватывало буйство, и он топал ногами по палубе и кричал, что это разбитое старое корыто, а его владельцы – мошенники, рекламируя его как быстроходный «Аргус». Он не был пассажирским судном, не был приспособлен, чтобы перевозить нетерпеливые живые существа с сердцами и душами, он был годен только на то, чтобы грузить его тюками глупой шерсти.

Солнце опускалось за море, когда Джордж Толбойс закурил сигару в этот августовский вечер. Еще десять дней, как сказали ему днем матросы, и они увидят английское побережье.

– Я поплыву на берег в первой же лодке, – кричал он, – даже в яичной скорлупе. Клянусь, если до этого дойдет, я вплавь доберусь до берега.

Его спутники, за исключением бледной гувернантки, смеялись, видя его нетерпение; она лишь вздыхала, наблюдая за молодым человеком, который негодовал на медленно тянущееся время, беспокойно метался по каюте, бегал вверх и вниз по лестнице и неотрывно смотрел на волны.

Когда багровый луч солнца коснулся воды, гувернантка поднялась из каюты на палубу, чтобы прогуляться, пока пассажиры сидели внизу за стаканом вина. Подойдя к Джорджу, она стала с ним рядом, наблюдая багровый закат на западном небосклоне.

Эта дама была очень спокойна и сдержанна, редко участвовала в развлечениях, никогда не смеялась и очень мало говорила, но они с Джорджем Толбойсом стали лучшими друзьями во время плавания.

– Моя сигара не раздражает вас, мисс Морли? – спросил он, вынимая ее изо рта.

– Вовсе нет, курите, пожалуйста. Я только подошла взглянуть на закат. Какой чудесный вечер!

– Да-да, конечно, – ответил он нетерпеливо. – И все же такой длинный, такой длинный! Еще десять бесконечных дней и десять утомительных ночей прежде, чем мы причалим.

– Да, – промолвила, вздохнув, мисс Морли. – Вы хотите, чтобы время бежало быстрее?

– Хочу ли я? – вскричал Джордж. – А вы разве нет?

– Едва ли.

– Но разве в Англии нет никого, кого вы любите? Разве никто не ждет вашего приезда?

– Я надеюсь на это, – мрачно ответила она. Некоторое время они молчали, он курил сигару с яростным нетерпением, как будто своим беспокойством мог ускорить ход судна, она смотрела на угасающий свет грустными голубыми глазами; глазами, поблекшими от чтения книг с мелким шрифтом и точной швейной работы; глазами, которые, возможно, поблекли от слез, тайно пролитых в безмолвные часы одиноких ночей.

– Взгляните! – неожиданно воскликнул Джордж, указывая в другую сторону, чем та, куда смотрела мисс Морли. – Там новая луна.

Она подняла глаза к бледному серпу молодого месяца, сама почти такая же бледная и безжизненная.

– Мы увидели его в первый раз. Нужно загадать желание! – сказал Джордж. – Я знаю, чего хочу.

– Чего?

– Чтобы мы быстрее добрались до дома.

– А я хочу, чтобы нас не постигло разочарование, когда мы туда доберемся, – печально ответила гувернантка.

– Разочарование!

Он вздрогнул, как будто его ударили, и спросил, что она имела в виду.

– Я имею в виду следующее, – она говорила быстро, с беспокойным движением своих тонких пальцев. – Я хочу сказать, что по мере завершения этого долгого путешествия, надежда угасает в моем сердце: меня охватывает болезненный страх, что в конце не все будет благополучно. Чувства человека, с которым я должна встретиться, могли измениться; или он мог сохранить свое чувство до того момента, когда увидит меня, и затем в мгновение ока утратить его при виде моего бледного изможденного лица, а ведь меня считали хорошенькой, мистер Толбойс, когда я уплывала в Сидней пятнадцать лет назад; или жизнь могла сделать его корыстным и эгоистичным, и он мог желать встречи со мной только из-за тех сбережений, что я сделала за пятнадцать лет. Опять же, он мог умереть. Он мог быть вполне здоров еще за неделю до нашего прибытия, а в эти последние дни мог подхватить лихорадку и умереть за час до того, как наш корабль бросит якорь. Я все думаю об этом, мистер Толбойс, эти сцены мучительно проносятся в моем воображении по двадцать раз за день. Двадцать раз в день! – повторила она. – Да что там, по тысяче раз в день.

Джордж Толбойс стоял недвижимый с сигарой в руке и слушал ее так напряженно, что когда она произнесла последние слова, его напряжение спало, и он уронил сигару в воду.

– Подумать только, – продолжала она, больше разговаривая сама с собой, чем с ним. – Подумать только, оглядываясь назад, как я была полна надежд, когда корабль отплыл, я совсем не думала о разочаровании, но представляла радость встречи, слова, которые он скажет, интонацию, взгляды; но этот последний месяц путешествия, день за днем, час за часом, мое сердце сжимается, мечты угасают, и я страшусь конца, как будто знаю, что еду в Англию на похороны.

Неожиданно молодой человек повернулся к своей спутнице, на лице его была тревога. В бледном свете луны ей было видно, что кровь отлила от его лица.

– Какой я дурак! – воскликнул он, ударив сжатым кулаком по поручню. – Какой же я дурак, что испугался! Почему вы приходите и говорите мне это? Почему вы приходите и пугаете меня до смерти, когда я еду домой, к женщине, которую люблю, к девушке с чистым сердцем, в которой я уверен, как в себе самом? Почему вы приходите и пытаетесь навязать мне подобные мысли в то время, как я еду домой, к моей любимой жене?

– Вашей жене, – промолвила она. – Это меняет дело. Нет причин, чтобы мои опасения тревожили вас. Я еду в Англию, чтобы вновь соединиться с человеком, с которым была помолвлена пятнадцать лет назад. Тогда он был слишком беден, чтобы жениться, и когда мне предложили должность гувернантки в богатой австралийской семье, я убедила его позволить мне согласиться, чтобы он оставался свободным и мог пробиться в жизни, пока я скопила бы немного денег для начала нашей совместной жизни. Я не думала оставаться вдали так долго, но у него ничего не ладилось в Англии. Такова моя история, и вы можете понять мои опасения. Они не должны влиять на вас. Мой случай особый…

– Так же, как и мой, – нетерпеливо перебил ее Джордж. – Говорю вам, что мой случай особый, хотя клянусь, что вплоть до этого момента я не знал страха. Но вы правы, ваши опасения меня не касаются. Вас не было пятнадцать лет; все что угодно могло случиться за это время. Прошло только три с половиной года, как я покинул Англию. Что могло случиться за столь короткий промежуток времени?

Мисс Морли взглянула на него с печальной улыбкой, но ничего не сказала. Его пыл, свежесть и нетерпение его натуры были так странны и новы для нее, что она смотрела на него наполовину в восхищении, наполовину с жалостью.