МИШЕЛЬ

После задуманного «костра» я принимаю душ и хочу подняться наверх к Фиби.

Думаю, клиентов у нее нет, так как они приходят поздно ночью, а сейчас только десять. Поднявшись к ней, я стучу, но через несколько секунд, осознав, что мне никто не откроет, тяну за ручку сама.

Я знаю Фиб с момента, как переехала в это здание, но у нее не была ни разу.

Честно говоря, я ожидала, что комната будет пахнуть спермой и сексом, но тут пахнет цветами, благовониями и.... книгами.

При входе стоит маленькое зеркальце и столик с цветами, от которых и исходит приятный аромат. Коридор очень узкий, так что сразу можно увидеть открытую комнату, где все прибрано. Стоит небольшая, но побольше моей, кровать с красным бельем.

На другой стороне туалетный столик с косметикой, а на стене как раз полка с книгами. Проводя пальцами по краешкам книг, я достаю каждую и читаю названия. Оказывается, Фиб читает все: от классики до современной литературы. «Гордость и предубеждение», «Доводы рассудка», «Маленькие женщины», «Лолита», «Маленький принц» тянутся до середины полки, а потом незнакомые мне произведения: «Назови меня своим именем»; «Есть, молиться, любить».

– Мишель? Что ты тут делаешь?

От неожиданного я подпрыгиваю.

– Я хотела прийти к тебе. Дверь была открыта, и я решила зайти. Прости за вторжение.

Фиби, в халате после душа, улыбается прекрасной улыбкой и поправляет мокрую прядь за ухо.

– Ничего страшного, оставайся. Но если хочешь большего, для тебя будет скидка.

Она подмигивает и уходит на кухню.

– Выпьем вина! – слышу я.

Пока Фиби достает бокалы, звон которых слышен из кухни, я полностью осматриваю комнату. Да, она крохотная, но я бы лучше тут жила, чем в своей коморке.

Возле постели есть окошко с короткой белой шторкой, из которого можно увидеть, как солнце уходит за горизонт. Для октября очень светло и тепло. Не помню, когда я осенью надевала черный короткий топ, который сейчас на мне.

Напротив кровати также стоят две полки: на одной лампа, будильник и два телефона, а на втором ассортимент куда интереснее: вибратор, дилдо, анальная пробка… и все секс игрушки, которые можно пожелать.

МИШЕЛЬ

Прокручиваю бокал красного вина, лежа на животе в постели и подняв ноги в пустоту. Фиби сидит на полу, сложив ноги по-турецки.

– И как ты сейчас?

Я надеялась, что хотя бы она не будет это спрашивать. Делаю глоток вина, который освежает мои легкие.

– Хорошо. Нет, лучше, чем раньше.

Фиби тянется к краю кровати, чтобы лучше разглядеть меня.

– Малышка, даже если твой брат был ужасным, горевать – это нормально.

Я закатываю глаза и опустошаю бокал.

– Я вовсе не горюю, не скорблю или что там обычно делают! Не все люди заслуживают этого. Горевать по брату, который никогда не заступался за меня? Тот, которому было выгодно, чтобы его сестру изнасиловали, лишь бы он был жив?! Который принес кучу проблем в мою жизнь? Который даже и письма решил не оставлять… хотя вряд ли бы он додумался. Патрик ни о чем не жалеет, Фиби! И скажи мне, почему я должна горевать и пускать слезу, которую он даже не заслужил! Я рада, что он мертв! Очень!

Закончив свою речь, я встаю и ставлю бокал на полку рядом с вибратором.

– Прости, малышка. Значит, ты свободна, и мы больше не поднимаем тему о твоем тупом братце, – улыбается итальянка, стоя перед моими коленями.

Я киваю и поднимаюсь, чтобы уйти. Уже поздно, а завтра нужно рано встать на репетицию.

– Я завтра приду, ты же знаешь.

Стою в дверном проеме и улыбаюсь подруге.

– Буду ждать. Спасибо.

– Адам тоже будет? – с этим вопросом подруга подходит ближе и уже знает мой ответ. – Ну переспали, ну употреблял. Уверена, этим он уже не занимается.

Не помню, когда, но я рассказала Фиб все, что было у нас с Адамом. Она, конечно, поддерживает меня, но усердно защищает его.

– Легко говорить. Кто знает, может, он и не бросил.

– Думаю, ради ребенка он должен, – заканчивает она.

Мы обнимаемся, и я целую ее в щеку. Честно, я уже задумываюсь, что гораздо менее проблематично было бы встречаться с Фиб, а не мутить непонятно что с Адамом. Но думаю, у Фиби тоже куча проблем, о которых она умалчивает. Она любит, когда ее видят жизнерадостной итальянкой, которая каждое утро понедельника делиться с жителями здания пиццей, пожелав хорошего настроения перед началом недели.

***

Спустившись на первый этаж, где, как обычно, не работает лампочка, я слышу плач. Не сразу понимаю, откуда и кто плачет, но, спустившись окончательно, вижу мальчика с красными глазами. Это сын Адама. На фотографии я его не разглядела полностью, но запомнила.

У него темные волосы, как у его матери, и карие глаза, как у отца. Невероятная смесь американской и азиатской внешности. Пухлые щечки покраснели от плача, как и глазки.

Он вытирает глаза, стоя в углу, как беспомощный зверек, и я подхожу, сажусь на колени напротив, взяв за руки.

– Малыш, что случилось? Почему ты тут и плачешь?

Мальчик всхлипывает и шепчет, показывая пальчиком в сторону их двери.

– Папа, он… не двигается… меня пугает…

Медленно поворачиваю голову в сторону их комнаты и, кажется, понимаю, что с Адамом. Он не бросил… даже ради сына. Мое сердце ревет, я так опустошена. Я хочу спасти его. Не Адама, а мальчика.

– Как тебя зовут?

Протерев глазки, он громче отвечает:

– Чарльз.

Я улыбаюсь, потому что Чарльз улыбается мне, и, поднявшись, тяну его в их квартиру, в которую мне самой страшно войти.

– Сейчас ты пойдешь в комнату и поиграешь там, хорошо? Я пока поговорю с твоим папой.

Он на удивление слушается и, когда я открываю дверь, Чарльз бегом бежит забирать игрушки с пола и отправляется в комнату, будто за ним кто-то охотится.

Я его понимаю, потому что все это время стою в ступоре от увиденного. Адам сидит на диване, не моргая, как загипнотизированный. Без понятия, сколько времени он так просидел. Я машу перед его лицом.

– Адам.

Он начинает моргать, отчего становится чуть легче. Но страх, что у него могут быть галлюцинации, меня настораживает. Вдруг он примет меня за Санни?

Взгляд устремляется на кухню. На столе лежит маленькая дорожка. Она не из тех, которыми пользовался брат. Так как Патрик кололся, а Адам пока только нюхает, но это пока. Я хочу встать и смыть в унитаз эту дурь, но не двигаюсь.

Каждый человек должен сам спасать свое тело и душу. Те, кто надеяться, что их спасут другие, будут разочарованы. Если его все это устраивает, то пожалуйста, но потом пусть никого не обвиняет, когда его лишат родительских прав.

Собираюсь уложить Адама на диван в правильной для такой ситуации позе, но его резко начинает тошнить, и он блюет на пол.

Я сразу возвращаюсь в свое детство, когда папа пришел поздно ночью весь обдолбанный и наблевал на диван. И кого, вы спросите, заставляли убирать потом все? Да, меня, но вот только я бунтовала, посылала нахер их всех и уходила ночевать к подруге. Я почти каждую ночь оставалась у нее.

Адам скрючивается от боли, и все ненужное выходит из него.

Я закатываю глаза, беру его за локоть и веду в ванную комнату. Он тяжелый и еле ходит, и я отчасти ненавижу, что помогаю ему, но как только я увидела заплаканного ребенка, который не понимал, что происходит… я тут же вспомнила себя в детстве. Когда я сама еще не понимала, что это за белый порошок в кармане у отца, а потом уже в портфеле у брата. Но потом уже все прояснилась…

Адам еще рвет в унитаз, в который он крепко вцепился. Я пока решаю открыть окна в гостиной и нахожу швабру, чтобы все убрать. Мишель, ты так быстро вернулась в прошлое, от которого долго убегала!

– Мишель – слышу я хриплый голос, и, оставив швабру, захожу в ванную.

– Чарльз.

– Он в комнате. С ним все хорошо… уже, – решаю добавить в конце я, чтобы он понял, что напугал сына.

– Можешь принести оставшееся с кухни, – пытается спокойно сказать, когда умывает лицо.

Хочу спросить зачем, но решаю принести без вопросов. Адам смывает в унитаз дурь так быстро, как и принимал ее в себя.

Не думаю, что должна после этого поступка обнять его и сказать, какой он молодец. Кто знает, может, у него еще полно этих дорожек.

Адам хочет сползти на пол, но я удерживаю и веду на диван, где уже прибрала, а свежий воздух с улицы постепенно убивает ужасную вонь. Убрав швабру и помыв окончательно пол, делаю зеленый чай, и заглядываю в комнату, где Чарльз уже спит.

– Мальчик спит. Думаю, тебе уже лучше.

Собираюсь уйти, но у Адама, кажется, фетиш останавливать, хватая за руку. Он сидит на диване, так как силы окончательно исчезли, чтобы встать.

– Спасибо, Мишель. Ты…ты можешь остаться?!

Скидываю руку и не собираюсь продолжать этот диалог.

– Не нужно меня трогать, – стараюсь шепотом говорить я.

– Прошу.

– Я давно должна была лечь спать. Завтра я выступаю… и вообще мне страшно находится здесь.

Запрокидываю голову, чтобы сдержать слезы. Поднимаю глаза вверх, дабы не заплакать.

– Прости, что напугал.

– Ты напугал сына в первую очередь. Ты не видел его, когда он испуганно плакал в углу в подъезде.

Я вздыхаю, и Адам виновато опускает голову.

– Я знаю, мне ужасно стыдно, и я ненавижу себя за это.

– Знаешь, сколько раз я это слышала в своей жизни? И от каких людей и где эти люди сейчас? Могу довести до центрального кладбища! – уже чуть громче говорю я, облизав губы.

Попытавшись успокоить дыхание, я направляюсь к двери, перед этим сказав:

– Не нужно думать обо мне, Адам. Мы друг другу никто. Подумай о сыне. Не создавай ему детство, которое было у меня.

Добравшись до своей комнатушки, я захлопываю дверь и, прислонившись спиной, спускаюсь на пол, где реву от безысходности, от любви и ненависти к этому человеку… возможно, я тут и засну. Без сил, заплаканная, уставшая Мишель. Приятно познакомиться.

6 ГЛАВА
МИШЕЛЬ

Когда мои руки касаются скрипки – я становлюсь счастливой. Когда этот инструмент показывает свою красоту – я становлюсь счастливой.

Я сижу в первом ряду, напротив дирижера, за мной мой класс, и мы доигрываем наше выступление. Не хочу, чтобы это заканчивалась. Целое утро я репетировала, хоть и знала произведение наизусть, но что меня сделает счастливее, если не музыка?

Я слышу аплодисменты зала и открываю глаза. Они были закрыты почти все выступление.

В зале родители учеников, учителя и лица из музыкальных учреждений, которые могут дать шанс каждому из ребят вступить в их ряды.

Наше выступление было последним, после чего мы спускаемся вниз к зрителям, где мне неожиданно дарят букет разноцветных хризантем.

– Ты молодец! – говорит Николь. – Отпразднуем, как обычно, в баре!

Я киваю и иду фотографироваться с учениками и их родителями. Уж такая традиция. На самом деле я не против. Родители засыпают меня комплиментами, отчего я краснею, но явно понимаю, что дети меня любят.

Наконец ко мне бежит в оливковом платье Фиби, а следом и Адам. Я видела, что они пришли вместе. Но как он узнал, что я выступаю? Хотя вчера я вроде проболталась.

Фиби крепко меня обнимает и целует в щеки.

– Я и не думала, что мне может понравится такая музыка. Но ты как обычно идеальна!

– Да, ты была великолепна, – соглашается Адам и вручает мне букет нежно розовых пионов.

Откуда он знает, что это мои любимые цветы? Если только Фиби не сказала. Я тихо благодарю его и поглядываю на подругу, которая, улыбаясь, покусывает губу и смотрит на меня в ответ. Впрочем, нет разницы, откуда он узнал, все равно эти цветы пойдут в мусор. Мне от него ничего не нужно.

Забрав букет, я поправляю пучок и складки на зеленом классическом платье.

– Мы собираемся с коллегами отметить концерт в баре, не хочешь присоединиться? – спрашиваю я Фиби, пытаясь игнорировать присутствие Адама.

Подруга смотрит на часы.

– Ну, сейчас только шесть. Клиент у меня в девять, так что я в деле.

Попросив подождать меня, я иду за кулисы, где кидаю на стол цветы и запихиваю инструмент в чехол. Теперь ничего не грозит мне, забрать инструмент к себе домой. Но заберу я его завтра, ибо не хочется тащить его в бар.

– Можно? – слышу голос за спиной и понимаю, кому он принадлежит.

Я встаю и смотрюсь в зеркало, освобождая темно-рыжий хвост из пучка.

– Нет, – строго отвечаю я.

Но Адам, как я и думала, не слушается.

– Я все выкинул. Больше ничего нет, Мишель. Обещаю, что и не будет. Чарльзу сказал, что плохо себя чувствовал и извинился, что напугал.

Перевожу взгляд на него.

– Не нужно оправдываться. И забери букет. Я не люблю пионы, – швыряю букет в его грудь.

Адам сжимает губы и, положив цветы обратно на стол, подходит ближе ко мне.

– Я очень сильно тебя разочаровал. А вчера так напугал сына. Позволь показать настоящего Адама, которого ты знаешь.

– Но я не знаю настоящего Адама, – шепчу, смотря ему в глаза.

Только в мелодрамах он посмотрел на нее, она на него – и все, они любят друг друга самой чистой любовью. Такого не бывает в реальной жизни.

– Завтра в Макдональдсе. В семь вечера.

Я издаю смешок.

– Что?

– Я бы мог пригласить тебя в более приличное место, но Чарльз требует уже какой день бургер, а я ему обещал.

Внутри все сжимается, и я машу руками.

– Стоп! Постой, Чарльз тоже будет присутствовать на этом…. свидании? – спрашиваю я и вздрагиваю от последнего слова.

Адам нежно касается моей щеки.

– Ты же хочешь узнать настоящего меня, а без сына это невозможно.

Я опускаю глаза вниз и чуть улыбаюсь. Мне важно, чтобы мужчина был примером для своего ребенка, а когда он отец-одиночка, так это еще важнее.

– Ты согласна?

Я поднимаю голову и долго молчу.

– Обещаю, что то, что было вчера, не повторится.

– Но ты ведь знаешь, что эти слова не помогут. Тебе нужно лечение. Люди, которые действительно смогут помочь.

Адам кивает, и я вздыхаю.

– Но я согласна пойти на свидание в Макдональдс, – улыбаюсь я.

На самом деле это куда лучше, чем идти в фешенебельные заведения, где, открыв меню, не знаешь, что это за блюдо, но делаешь вид, что все понимаешь, чтобы не казаться тупенькой.

Адам улыбается широкой улыбкой, и его карие глаза блестят от радости. Он проводит рукой по волосам и собирается поцеловать меня в губы, но остановившись, касается губами щеки.

АДАМ

Доезжаю до школы и, выключив мотор, откидываюсь на спинку сиденья.

Чарльз играет в детской футбольной команде, занятия заканчиваются ближе к восьми.

Улица полна машин таких же как я, родителей, которые пришли за своими детьми. Вдали виднеется ярмарка тыкв, ведь в конце следующей недели уже Хэллоуин. Луч закатного солнца бьет в лобовое стекло машины и одновременно смешивается с осенними листьями на асфальте.

Вчера был самый ужасный день в моей жизни, не считая дня, когда я узнал о смерти Санни. Я напугал ребенка. Что было бы, если бы Мишель не услышала или не была дома в тот момент? Мне стыдно перед Чарльзом, перед Мишель. Я с отвращением отношусь к себе. Сегодня утром я пообещал, что вся эта хрень должна окончательно закончится, ибо меня ждет такое же будущее, как у Патрика.