Позавчера к вечеру Аймилак все-таки вернулась. Асим и плакал, и смеялся, и укорял, и обнимал. Живая и невредимая вернулась дочка, из гибельного места – можно сказать, на волосок от погибели была. Аймилак, взглянув на отца, забеспокоилась и сразу же проверила его пульс; осмотрела горло и язык, измерила температуру – все было в пределах нормы. Она дала отцу несколько дрожжевых таблеток. Отец не слушал разъяснений дочери, принял обеими руками таблетки да так и держал их, все более ощущая, насколько серьезно он болен. От старших он раньше слышал, что эти белые таблетки придумали в Европе, а Европа – это совсем не то, что тут у нас. Они там очень… очень… еще хлеще русских. Ну вот, раз ему теперь надо съесть это придуманное европейскими людьми лекарство – значит, болезнь его и в самом деле серьезна?..

Асим сказал дочери, что теперь, раз она вернулась, не надо ей больше ездить в техникум; вот установится в Поднебесной тишь да порядок – тогда и поговорить можно. Дочь ему отвечала, что в городе и рабочие, и служащие, и жители – все трудятся, живут совершенно нормально, и ничего не происходило такого, чтоб из ряда вон. Асим же раз за разом повторял: «Кто убоится – тот сохранится, кто не страшится – тому конец!»

Сегодня спозаранку Аймилак, взяв что-то из одежды и пару маленьких круглых лепешек, собралась обратно в свой техникум; Асим от этого чуть не помер.

Он решительно не позволил ей никуда ехать. Полдня Аймилак терпеливо ему все объясняла; а он дрожащими губами повторял еле слышно одно и то же: «Не пущу!». Иминцзян поддержал старшую сестру – сказал несколько слов; а потом даже Нишахан, подруга жизни, весь век свой хоть, может быть, и имевшая свои другие воззрения, но ни словом ни делом ни разу не перечившая Асиму – и та сказала свое:

– Пусть идет! Ей скоро кончать, а кончит – будет врачом, это же хорошо! Она девочка молодая, будет как ты весь день дома сидеть – со скуки помрет!

Почувствовав поддержку, Аймилак подняла сумку и собралась идти, но Асим загородил дверь и, не сдерживаясь, беззвучно зарыдал:

– В такое-то время… Вы все меня не слушаете… Вы у меня такие хорошие… Вы все лучше меня!

Нишахан сжалилась над стариком и, смягчившись, спросила у дочери:

– А может, ты завтра пойдешь, а?

Аймилак взвилась. Сейчас выпускная практика и самое напряженное время, а вот уж полдня впустую потрачено – и еще ждать? Еще полдня?!.. Что изменится завтра в характере отца, который всю жизнь такой! Что?! Аймилак хотела идти немедленно. Нишахан дрогнула и тоже расплакалась. Аймилак вспомнила о своем горе, о том, что у нее нет руки и как это неудобно, как некрасиво, и что она – неполноценная девушка… ну что за судьба окаянная! Лишь только Аймилак при новой жизни, согретая ее теплом и светом, смогла пойти учиться, стала культурной, и вот-вот станет востребованным на селе, уважаемым медицинским работником (да, калека, но не бесполезная вещь!), а впереди – светлый и славный путь… Но тут – глупый отец и мягкотелая мать, которые ни капли не понимают и не думают ни о твоих перспективах, ни о твоей жизни, а только и делают, что мешают твоей учебе и тянут назад! И сколько еще ее будет, этой бестолковщины и глупости!.. Тут Аймилак не выдержала и тоже заплакала.

Иминцзян вспомнил, как бросил учебу, как обещал на комсомольской ячейке повлиять на отца и уговорить его спокойно выходить на работу, хорошо трудиться – но отец у него такой тупой, ничего-то не понимает! Он и злился на отца, и жалел мать, и сочувствовал сестре, и так переживал, что не смог выполнить порученного ему комсомолом задания… И у него из глаз покатились слезы.

В этот, прямо скажем, трудный момент в их дверь шагнул Ильхам.

Спозаранку, еще до утреннего чая, Ильхам, руководство и активисты Седьмой бригады провели летучку. Ильхам по разнарядке работал в первой половине дня в поле с того края села, где стоял дом Асима, и, закончив, зашел к нему. Не случайно именно Ильхам пришел проводить работу с Асимом: тот его уважал и слушался, хоть и был намного старше. Среди прочего на то была одна простая причина – Ильхам спас ему жизнь.

Шесть лет назад, в 1956 году, когда только-только образовался под руководством Лисиди самый первый в районе сельскохозяйственный кооператив высокой ступени, Ильхам, погоняя принадлежащую кооперативу повозку, ехал в Чапчал на шахты за углем для повседневных нужд членов кооператива.

В Или уголь из Чапчала считается лучшим. В то же самое время еще не вступивший в кооператив единоличник Асим на своей одноконной повозке с деревянными колесами тоже ехал в Чапчал, и на переправе вместе с Ильхамом въехал на паром. Паром был очень большой, на нем за один раз можно было перевезти много машин, телег и просто пеших людей. Через реку над ее пенящимися и бурлящими водоворотами был протянут толстый стальной трос; сам паром крепился к тросу шкивом – скользящим по этому тросу колесом – и, при правильном положении и под нужным углом, используя силу стремительно несущейся воды, без человеческих усилий и машинной тяги, плот мог переправляться на южный берег и так же возвращаться на северный. Ильхам и Асим, управляя каждый своей повозкой, въехали на этот паром – в бурлящую толпу больших телег, маленьких тележек, грузовиков, велосипедов и пешеходов. Через довольно продолжительное время паром пересек клокочущие мутные потоки реки Или и прибыл к ее южному берегу, но когда все собрались сходить на берег – лошадь Асима вдруг испугалась затарахтевшего рядом грузовика и дернулась. Асим, испугавшись, что лошадь упадет в воду и утащит за собой тележку, шагнул вперед, чтобы удержать ее. Кто ж знал, что плот там окажется неровным!.. Осадив лошадь, Асим не уследил за собой и оказался в реке. Стоявшие вокруг люди закричали. Молодой и сильный двадцатитрехлетний Ильхам тут же, быстрее, чем это можно рассказать, скинул через голову ватник и бросился в водоворот, пока река не унесла Асима, ухватил того за ремень и выволок на берег из пронизывающей до костей ледяной бурлящей воды. Все это продолжалось не дольше двадцати секунд, но река унесла их за это время метров на пятьдесят вниз по течению, подумать только! На другой день никогда не слывший общительным и гостеприимным Асим велел своей Нишахан приготовить лепешек на сливочном масле и лично отправился пригласить Ильхама к себе в дом, где он его самым учтивым образом угощал и одаривал: выложил два с половиной метра замечательной мягкой ткани и полкирпича чая в знак признательности. Ильхам не взял ни того ни другого, зато вдоволь наелся лепешек и, пока ел, рассказывал хозяину – крестьянину-середняку – о преимуществах кооператива, о светлой перспективе социализма; пропагандировал. Вскоре после этого Асим и вступил в кооператив.

– Говорят, вы плохо себя чувствуете? Вот, пришел вас проведать, – первым заговорил Ильхам.

– А-а… О-о… – Асим не знал, что сказать. Иминцзян поспешно вытер глаза и усадил Ильхама на почетное место. Тот медленно вытащил из-за пазухи лепешку – члены коммуны, приходя в село на работы, всегда брали с собой сухой паек, а в обед расходились по домам местных жителей, где их поили чаем. Это заставило Нишахан очнуться и задать несколько вежливых вопросов о здоровье Цяопахан и Мирзаван, после чего она пошла было готовить чай, но тут увидела, что под навесом стоит большой мешок.

– Это чье?

– Мы кукурузу прореживали. Собрал для вашей коровы, – ответил Ильхам.

– Это нам? – Нишахан обрадовалась, но и удивилась: – А вам, что же, не надо? Вам, ведь, наверное, тоже лишним не будет!

– У нас одна коза, у себя травы насобираем – ей хватит.

Разговор между Нишахан и Ильхамом о побегах кукурузы пробудил в Асиме живой интерес – он не удержался и вышел к ним. Как это – тихонько принес целый мешок! – и теперь что? так вот и будут тут сохнуть?! Кто же не знает, что молодые побеги кукурузы для коров – все равно что ароматный плов для людей! Он обнял мешок и приподнял: мешок был тяжелый, набитый плотно, под завязку. Асим бросил в сторону Ильхама ласковый и благодарный взгляд: ну какой же милый, какой хороший и трудолюбивый он человек! Тут же Асим поспешил под навес к своей корове, обеими руками стал вынимать из мешка побеги. Свежие ярко-зеленые сочные листья пахли молодой кукурузой; корова замычала, подошла и стала жевать с явным удовольствием, захватывая помногу за раз, отряхивая липнущий сухой корм. Вслед за коровой, ритмично мотающей и головой и хвостом, радостный Асим тоже стал раскачиваться и причмокивать. Как будто и у него пошли слюна и желудочный сок; настроение стало улучшаться, и в темных тучах, грозно сгустившихся над его головой, вроде бы забрезжил просвет. По крайней мере, он осознал очевидную необходимость выходить на работу в поле.

Пока Асим радовался вместе с коровой, Иминцзян потихоньку сказал Ильхаму, что отец не отпускает сестру учиться. На лице Асима, вернувшегося наконец в дом, появился легкий румянец, но взгляд был виноватый – с большим запозданием он, наконец, обратился к Ильхаму:

– Садитесь, пожалуйста! Садитесь! – после чего сел сам и стал сбивчиво отвечать на вежливые вопросы Ильхама о самочувствии.

– Вам, кажется, неспокойно? Боитесь, что вернутся аймугуки? – участливо спросил Ильхам.

– Как! И вы про них знаете? – Асим был поражен, услышав это слово от Ильхама. То, что он человек «знающий», для работников Седьмой бригады не было новостью. Асим, с одной стороны, даже обрадовался: можно теперь с авторитетным человеком обсудить этот вопрос. С другой стороны, смутное беспокойство только усилилось – ведь, получается, Ильхам тоже признает их существование, этих… аймугуков…

– Раньше действительно были аймугуки, – сдерживая улыбку, сказал Ильхам.

– Были?.. – изменился в лице Асим, и только что вернувшееся к нему и корове хорошее настроение мигом улетучилось.

– Что такое аймугуки? Это, по старым поверьям – кометы, предвещающие беду, это злодеи, губящие людей и приносящие народу несчастья злые духи и оборотни. Разве мало таких было? Гоминьдан, землевладельцы, старые обычаи, банды Оспана и Ма Чжунъина – вот они и есть самые настоящие аймугуки.

Японские империалисты, напавшие на Китай, негодяи, разрушившие счастливую жизнь людей, – тоже аймугуки. И сейчас есть еще аймугуки, которые пытаются разрушить созданное нами, вредят нам; они говорят: «что мое – то мое, а что твое – тоже мое!» – так ведут себя аймугуки. Они хотят посеять у нас смуту, они грабят на пожаре, тянут руки, чтобы в хаосе поживиться. Они – самые настоящие бесы и оборотни…

– Вы это говорите…

– Конечно, я говорю о реальной борьбе. Разве может взаправду вылезти из-под земли черт с длинными рогами на голове? Но там, где есть люди, всегда есть аймугуки – точно так же, как тени там, где есть солнце. Это называется классовый враг, классовая борьба. Именно потому, что есть классовый враг и классовая борьба, – именно потому есть компартия.

– То есть всегда враги? Всегда борьба? И в мире опять будет хаос? – тревожно спросил Асим.

– Какой хаос? Кто хочет хаоса и смуты, ты? я? Компартия тверда и прочна, как горы Тяньшань. Сейчас на полях в рост пошла пшеница, поднимается кукуруза, уже можно снимать первый урожай люцерны; солнце встает на востоке, вода по арыкам течет на поля – где тут хаос? Конечно, есть такие люди, которым только смута и нужна; а есть и такие, которые могут на время поддаться смуте из-за своей робости, по глупости. Но это не беда. Раньше, столкнувшись с трудностями, люди говорили: «Велик бог!» – и, говоря так, находили в сердце своем опору. Ладно, мы и дальше будем обращаться к богу; но теперь у людей появилось новое выражение: мы теперь говорим в сложной ситуации – «Велика сила организации!» – а это значит, что у нас есть партия, есть Председатель Мао!

– Вы это очень хорошо говорите, но мне все равно страшно…

– Чего вы боитесь, что вас пугает? В народе хорошо сказано: страх – это бес; бесов вообще-то нет, но если человек боится беса, то бес появляется и цепляется к нему…

– Да-да… Вы это… чаю выпейте, – промямлил Асим, и как раз вошла Нишахан с чайником.

Утершая слезы и умывшаяся Аймилак вышла из внутренней комнаты и сказала:

– Отец, я ухожу…

Асим вытаращил глаза, но сказать не мог ни слова – словно держал во рту вареное яйцо.

– Отпустите ее, пусть идет! Учеба – дело хорошее. Какая славная девушка! – негромко сказал Ильхам Асиму.

Асим по-прежнему молчал. Ильхам вместо него ответил Аймилак:

– Ступай, учись хорошенько. Выучишься – станешь хорошим врачом! Только старайся теперь еще усерднее, а в воскресенье наведывайся домой, чтобы отец с матерью были спокойны. Договорились? – И это «договорились» относилось к обоим – и к дочери, и к отцу.

Аймилак кивнула, и Асим что-то неразборчиво буркнул – не то «да» не то «нет». Аймилак бросила на Ильхама взгляд, полный признательности, повернулась и вышла.

За чаем Ильхам нарочно критиковал Иминцзяна:

– Ты, брат, что-то разленился! Совсем расслабился! Так же нельзя, смотри – стена побелена наполовину и брошена; это все равно что побрить половину головы – одна половина белая, другая черная, ну куда это годится!

Иминцзян хотел было оправдаться, но Ильхам сделал знак, чтобы он помолчал.

– После обеда закончим – вместе побелим, я помогу!

Когда речь зашла о побелке, старикам стало неловко, и тогда Ильхам переменил тему разговора:

– Какие у вас замечательные розы! Я как вошел во двор, так и замер от вида этих распускающихся бутонов! Какой насыщенный красный цвет! А розовые – такие нежные!..

– Что, розы уже распустились?

– Как это? Вы что же, не знаете, что у вас в саду происходит? – засмеялся Ильхам.

– Так ведь… пока сажаешь-сажаешь… Все оно вот оно, перед носом, а и не видишь… Кто ж знал, что за эти дни, когда голова занята… этими… – тихо бормотала Нишахан.

– А?.. Э-э… Вы, значит, любите розы? – Асим в смущении не нашелся, что еще сказать.

– Конечно. Все любят розы, особенно те, кто из района Кучар. Брат Рахман говорит, что там все подряд – и мужчины, и женщины, и стар, и млад – все любят втыкать розу себе в волосы или под край шапки. А тех, кто приходит в гости с букетом роз, – тех принимают особенно радушно.

– А мы уйгуры из илийского Таранчи – ведь на монгольском это значит «люди, выращивающие хлеб», – еще при Цинской династии нас переселили сюда из Кашгара в Южном Синьцзяне, чтобы усилить границу и заниматься тут земледелием, потому что в Или крестьян не хватало. Мы не хуже тех, кто в Кучаре! – вмешался в разговор Иминцзян. – Я помню, как в четвертом классе наш учитель литературы пришел с огромным букетом роз и так с ним и забрался на кафедру! Рассказывает нам урок, а сам то и дело опускает голову и нюхает розы. Тут директор школы зашел на урок, увидел это дело и, говорят, потом сделал учителю замечание. А учитель с ним не согласился! И они спорили-спорили, да так и ничего не решили! – тут Иминцзян громко расхохотался, рассмеялся и Ильхам. Асим смотрел то на сына, то на гостя – и тоже засмеялся.

– Заходите после работы, возьмите себе роз – и бабушке Цяопахан отнесете, и сестричку Мирзаван порадуете, – предложила Нишахан.

– Ладно, спасибо. Брат Асим! – просто и прямо заговорил Ильхам. – Когда цветут розы – как раз самая горячая пора на полях! Судьба годового урожая решается именно сейчас! Настоящие земледельцы в это время не сидят по домам. Брат Асим, как я погляжу, болезнь ваша – от уныния. Может, это жена помещика – Малихан – нашептала какую-нибудь околесицу?..

– Нет… я… – лицо Асима то краснело, то бледнело.

– Иминцзян, уже наелся? Готовь известь! – скомандовал Ильхам. – Давай сюда кисть!

– Нет-нет-нет! Я сама! – разволновавшаяся Нишахан стала отбирать у Ильхама малярную кисть из конского волоса, но Ильхам не отдавал.

– Да вы увидите – я не хуже русских женщин умею белить! – Ильхам громко захохотал.

…Приход Ильхама был как порыв теплого весеннего ветра. Бывает, что кое-где по углам, с теневой стороны, куда не попадает солнце, сугробы лежат чуть не до начала лета – и не тают; лежат, ждут, пока прилетит такой вот теплый весенний ветер.

Корова все еще смачно жует сочную молодую зелень, принесенную Ильхамом. Стена уже докрашена, в доме стало чисто, светло, свежо и радостно. Аймилак ушла, пообещав вернуться в субботу – всего-то пять дней осталось. Иминцзян весело тарахтит без умолку. Пока они белили домик, Асим тихонько сидел на корточках у своих роз и чинил тяпку. Иминцзян отчитался перед Ильхамом: какие именно подрывные беседы вела со стариками Малихан – насколько они их запомнили. Ильхам не спешил с расспросами, чтобы не переполошился старик; а когда собрался идти, Нишахан сорвала самую большую, самую яркую, красивую розу и дала Ильхаму еще раз напомнив, чтобы он после работы зашел снова…

В обеденное время Ильхам сделал крюк в сторону дома Асима не только для того, чтобы проведать этого «почтительного и послушного слугу Истинного Владыки», как иногда горделиво говорил про себя Асим; было у него и другое важное дело: он хотел осмотреть тот участок арыка, где вода прорвала дамбу ночью тридцатого апреля, а находился он как раз рядом с этим домом. Раньше здесь была низина, канал проходил по ее верхнему краю. А дальше к югу, от сада Асима, начинался пологий подъем, и там было больше сорока му земли, куда вода не доходила, там росли кое-где одни только ирисы, лисохвост, дикий овес да крапива. В 1958 году, в период Большого скачка, Ильхам предлагал продлить арык метров на двадцать и распахать эту пустующую землю: в первый год посеять тыкву, на второй год – горох, и получать хороший урожай. Но там, где низина, надо было делать высокую дамбу, чтобы поднять воду до этих сорока пустующих му, напор был бы сильный, и если бы прорвалась вода, остановить ее было бы трудно. Тогда Ильхам был полон решимости засадить полезными культурами эти сорок му и считал, что все зависит от человека: можно так построить, чтобы вода не прорвала дамбу. Когда они строили этот рукав арыка, они использовали все подходящие инструменты, которые только имелись у строителей: трамбовки, вальки, катки – наращивали слой за слоем дамбу и каждый слой уплотняли, так что получилось довольно прочно. А по бокам арыка с двух сторон сделали очень пологий склон, чтобы даже тяжелая телега на деревянных колесах не повредила дамбу. Прошло несколько лет, и ни разу не было никаких происшествий; насыпь проросла травой, корни травы переплелись и сделали дамбу еще прочнее. Но в тот раз вода пробила в ней дыру метра два шириной. За десять с лишним дней ил, собравшийся в низине, высох под жаркими лучами солнца и потрескался причудливыми узорами, напоминающими черепаший панцирь. Кроме этого двухметрового участка, в котором свежие комья глины перемежались с пучками соломы – их использовали, чтобы заделать брешь, – остальная часть дамбы была цела, и не было на ней заметно никаких следов разрушения – ни выбоин от копыт, ни колеи от колес, ни нор, прорытых земляными крысами. Выйдя от Асима, Ильхам уселся напротив этого колена арыка и долго сидел, наблюдая и размышляя. В тот злополучный день дежурил на поливе известный на всю округу Нияз-дерьмо. Этот «подарок Неба». Только сейчас, по слухам, он с приятелями отправился в горы собирать дикие травы и уже много дней не был дома.