– Да все одно, с тех пор как они сюда в мастерские работать пришли, ничего путного еще не сделали! Все чего-то темнят, хитрят. Сегодня после обеда чужой шофер приезжал – они ему чинили машину и подменили детали…

– Это они перепутали, когда разбирали и собирали, уже исправили все, – тихо пояснил Кутлукжан Ильхаму – Ты говори о своем… – и махнул на Дауда рукой.

– Хао Юйлань с больных требует денег, яйцами берет, маслом, досками. И еще их свинья пьет воду прямо из арыка! Члены коммуны на селе очень недовольны. Тайвайку говорит, что прибьет эту свинью, если они ее еще хоть раз выпустят!

– Что это такое! – Кутлукжан стукнул ладонью по столу. – В такое время убить свинью членов коммуны ханьской национальности! Что это за слова? Это же реакционные настроения! Чем ты думаешь?

Мгновенно вспыхнувший гнев Кутлукжана и его официальный тон заставили всех быстро переглянуться.

Кутлукжан натянуто улыбнулся и обратился к Ильхаму и Санир:

– Вы тоже, пожалуйста, высказывайтесь! Не сидите молча.

Ильхам увидел в его словах и другой, скрытый смысл: слишком много наговорили Дауд и Мумин, хватит, пора с ними заканчивать; кроме того, они приплели сюда Бао Тингуя с его женой, и надо прикрыть эту тему.

Но Дауда запугать не получилось. Он подумал-подумал, а потом сказал:

– Я не думаю, что воспитывать членов коммуны ханьской национальности в вопросе уважительного отношения к обычаям национальных меньшинств плохо; в этом нет ничего реакционного.

– Так значит, можно убить чужую свинью?

– А кто ее убил?

– Говорили же, что ее убить надо?

– Это в гневе было сказано.

– Да хоть бы и в гневе: разве можно так говорить? – Кутлукжан и Дауд продолжали препираться.

Мумин сказал.

– Руководство большой бригады могло бы, мне кажется, поговорить с Бао Тингуем на эту тему. Надо сказать ему, что свиней держать можно, но в загоне. В этих словах нет ничего плохого…

– Э-э! Брат Мумин, вы все упрощаете! Какое время сейчас! Ты – уйгур, я – уйгур… – Кутлукжан водил в воздухе указательным пальцем. – Если мы будем такие слова говорить, то какие потом могут быть последствия? Какие бы сделали выводы еще пару лет назад? Если кому-то не нравится Бао Тингуй – отправляйтесь-ка сами в коммуну и говорите с секретарем Чжао…

– Что же, по каждому такому вопросу ходить к секретарю Чжао? – не соглашался Мумин.

– Да разве так можно все решать?! – не выдержал Ильхам. А потом спокойно продолжил: – Мы – члены Коммунистической партии Китая, члены ячейки Патриотической большой бригады коммуны имени Большого скачка, а не какой-то «уйгурской ячейки». Как можно так ставить вопрос!

Кутлукжан повернул голову, недовольно сощурился, но, побегав глазами, примирительно сказал:

– Хорошо-хорошо. Ладно-ладно. С идейной точки зрения вы правильно все говорите. Я обязательно поговорю со стариной Бао. Какая разница. Это все частные моменты, не относящиеся к общей ситуации! Эй, брат Дауд, ты все меня критикуешь, что я собрание неправильно веду. Но ты же сам все о каких-то мелочах говоришь – куриный пух и чесночная шелуха, так сказать. Тебе еще больше, чем мне, надо сосредоточиться на главном! Ха-ха-ха!.. Санир, ты все-таки выскажись. Какие там вопросы накипели у женщин?

– Я сначала о мужских вопросах скажу. – Слова Санир заставили всех рассмеяться. – Долго это у нас в бригаде будет продолжаться? Брат Уфур на работу не выходит. В бригаде порядка нет…

– Почему, в чем дело? – спросил Ильхам.

– Я разве тебе не говорил? Уфур получил письмо от тестя из Советского Союза, тот их зовет всей семьей переезжать. Говорят, они уже получили паспорта советских эмигрантов… – сказал Кутлукжан.

– Советский паспорт? – У Ильхама округлились глаза. – Этого не может быть! Кто же не знает брата Уфура…

– Ты погоди, не говори так! – Кутлукжан предостерегающе поднял палец. – Этого не может быть, того не может быть – в наши дни все может быть! Кому сейчас можно верить? Ты не видел, как начальник отдела уезда Майсум – и тот стал советским эмигрантом?

Новость о том, что Майсум стал эмигрантом, заставила остальных членов ячейки разинуть рты от удивления; наклоняясь друг к другу они стали вполголоса обсуждать ее.

– Майсума я толком не знаю, но вот Уфур… Вы не спрашивали у него, в чем дело?

– Я… не спрашивал. Но если это все неправда, почему же он на работу не выходит? А если правда, то это уже не мое, не секретаря дело! Не нашей бригады и вообще не коммуны это дело! Это гражданин другого государства… Как говорит товарищ Талиф, такая вот ситуация… Э-э! да что уж тут поделаешь! Ну, хватит об этом. Сколько ни говори, а решить мы тут ничего не можем. Санир, обсуди с вашим замначальника бригады – пусть возьмет под свой контроль! У женщин нет рабочих вопросов?

– В последние два дня у женщин с выходом на работу тоже не все хорошо. И еще некоторые говорят, что по уйгурским правилам женщина вообще-то должна дома сидеть…

– Да, отстаем мы еще в идейном плане… А поезжайте в Кашгар, на юг Синьцзяна – там женщины до сих пор еще носят накидки, чтобы никто не видел их лица!.. Хотя, кто знает, что они там себе думают, под накидкой-то! Ха-ха-ха!.. – Кутлукжан решил, что нашел подходящую тему, и принялся гримасничать. Ильхам прервал его веселость, обратившись к Санир:

– Кто это говорит?

– Я узнала кто, – Санир повернулась к нему и повысила голос. – Это не кто-то чужой, это Малихан так говорит!

– Вот же дрянь! Ну пусть только выздоровеет, я скажу дружинникам, пусть зададут ей! – сдвинул брови Кутлукжан.

– Эта Малихан развернула бурную деятельность. – Ильхам пересказал все, что узнал от Леньки.

– Можно ли доверять тому, что говорит Ленька? – холодно сказал Кутлукжан.

– Похоже, что все именно так, – сказал Мумин. – Ибрагим, помещичий элемент из Четвертой бригады, тоже зашевелился. Его племянник Мамед вдруг вернулся откуда-то и ведет себя подозрительно. Рассказывают, он тоже ходил к Малихан домой. И еще появились какие-то непонятные чужие люди, постоянно ходят к Ибрагиму…

– Атмосфера враждебности накалилась, классовый враг чует всякие веяния и внутри страны, и за рубежом, голова у них идет кругом. Одних дружинников послать с предупреждением недостаточно. Я полагаю, надо бы во всей большой бригаде развернуть массовую критику и ударить по подрывной деятельности классового врага, ударить по дурному стилю и методам. А еще важнее – терпеливо вести кропотливую идеологическую работу с широкими массами… – сказал Ильхам.

– Именно так и надо! – поддержали его Дауд и Санир.

– Это предложение очень… Хорошее! – Кутлукжан широко зевнул. – Нам надо провести большое собрание, устроить взбучку нескольким помещикам. – Он снова зевнул, а потом со вздохом продолжил: – Собрание наше затянулось, надо будет впредь это учесть. Отвечать за это буду я. О чем это мы только что говорили?.. А, да! Критиковать помещиков. Сейчас обстановка непростая. Когда критиковать, как критиковать? В каком объеме проводить собрание? Надо обо всем этом посоветоваться в коммуне, получить указания. Что же до активности помещиков, то надо будет подробные сведения отправить наверх. Это дело поручим товарищу Ильхаму… Вот так, вроде бы и все, что у нас еще?

Ильхам задумался. Дауд встал размяться, подошел к окну, сел на подоконник, поглядывая наружу, и вдруг как будто что-то заметил.

– Секретарь Лисиди вернулся, – сказал он, не оборачиваясь.

Ильхам бросился к окну и разглядел вдали в сгущающемся вечернем сумраке худую фигуру. На приближавшемся человеке было пальто из блестящей кожи и кожаная шапка; он нес на плече тяжелый вьючный мешок. Это был тот самый Лисиди, о котором Ильхам постоянно вспоминал уже целые сутки.

Все выбежали навстречу. По совершенно неподходящей для начала лета одежде можно было догадаться, что Лисиди был на высокогорных пастбищах; как будто даже повеяло прохладой горных лугов. Он в самом деле только что спустился с гор и единственное, что успел, – это снять седло и вьюк с лошади.

Ильхам и Лисиди долго и горячо приветствовали друг друга. То, что Ильхам при этом называл Лисиди секретарем, было очень неприятно Кутлукжану Конечно, здешние сельские жители имеют такую привычку – называть человека по его должности, даже и прежней, но все же нельзя при действующем секретаре называть секретарем другого; тем более Ильхам не простой сельчанин. Кутлукжан громко хмыкнул:

– Ладно. Время уже позднее. Собрание ячейки на этом закончено, – а потом отдельно обратился к Санир: – Ты можешь идти, товарищ женщина, дома дел много!

– Нет, я еще не попробовала творог и сыр, которые привез секретарь Лисиди.

Ну вот! И Санир зовет его секретарем, да еще и так ласково.

– Творог есть, конечно; как же можно приехать с пастбищ и не привезти творога и сыра! Но подождите – сначала я вам покажу кое-что другое… – Лисиди открыл мешок, достал и бросил на стол сверток, тот упал с тяжелым железным звуком.

– Пистолет! – изумленно выдохнули все хором.

От древнего, покрытого пятнами ржавчины маузера шел запах плесени, машинного масла и металла. Ильхам подвинул его ближе к лампе и увидел полустертые русские буквы.

– В горах битва идет вовсю, – сказал Лисиди. – Скотовладелец бай Балади ведет бешеную подрывную агитацию, подбивает на предательство Родины и уход за рубеж. Еще они хотят увести с собой наше племенное стадо. Мы организовали борьбу с ним, а у него самого обнаружили это оружие… – Лисиди закашлялся.

– Все ваш бронхит? – участливо спросил Ильхам.

– Нет, я здоров, – возразил Лисиди и продолжил: – Этот маузер деду бая Балади подарил один офицер еще восемьдесят лет назад, когда Или захватили царские войска. Его передавали из поколения в поколение, так он попал к Балади. Во время демократических реформ в пастбищном районе Балади отказался его сдать и тайно закопал под камнем на скале с одинокой сосной. Недавно Балади его откопал – значит, думает, что время пришло… Ты смотри-ка! Тень старого царя еще не развеялась… Неужели есть люди, продолжающие дело царизма, подбадривающие детей и внуков прежнего бая?

– В этих государственных делах нам не разобраться. Лучше расскажи, что там в скотоводческой бригаде происходит, – холодно и обыденно сказал Кутлукжан.

– Мы организовали борьбу с баем Балади, стали все вместе вспоминать прошлое, сопоставлять горький опыт, думать о светлом будущем… – Запыленное, осунувшееся после долгой дороги лицо Лисиди прояснилось, словно на него упал луч света. – Какой подъем духа у скотоводов-казахов! Какая ненависть к врагам, как рвутся в бой! Если бы мы их не сдерживали, баю Балади пришел бы конец – прибили бы они его! Теперь все коварные сплетни разоблачили, пастухи прозрели, все полны решимости защищать новую социалистическую жизнь, отстаивать священную землю нашей Родины. Сейчас как раз идет отел, и стрижка – самое горячее время у скотоводов; мужчины, женщины, старики, дети – все и днем и ночью работают не покладая рук. В горах еще холодно, новорожденных ягнят держат в палатках, чтобы не мерзли. Как там сейчас все кипит! Решили таким образом ответить на происки классового врага – самыми высокими показателями выживаемости ягнят и настрига шерсти… – тут Лисиди достал два свертка с сыром. – Глядите, в этом году и сыр особенно вкусный! Бери больше, детям своим отнеси! – сказал он Санир.

– Иди, у тебя дел много, – кивнул Кутлукжан.

Санир ушла. Теперь Кутлукжан обратился к Мумину:

– У тебя сейчас тоже горячий период – пшеница в трубку выходит, воды нужно много; а на поливе дежурные по ночам спят, вода льется неравномерно – где густо, где пусто, как у плешивого на макушке. Займись! Контролируй!

Мумин покивал и тоже ушел.

– И ты иди, – Кутлукжан бросил взгляд на Дауда.

– Я никуда не спешу. Мне еще охота поговорить с секретарем Лисиди. – В словах Дауда чувствовалась непреклонность.

– Ладно, сказал Кутлукжан и обратился уже к Лисиди: – Начальник большой бригады, ты устал. Сначала отдохни, а о работе потом поговорим. Ну? Где это видано – всегда с гор приходят отъевшиеся, а ты исхудал!

– Это значит, что я раньше был слишком толстый! – рассмеялся Лисиди.

– Мне понравились методы, которыми товарищ Лисиди развернул работу в горах; мы здесь внизу тоже должны взяться за дело таким образом… – сказал Ильхам.

– Верно, а? Давайте завтра-послезавтра изучим подробнее этот вопрос? Что если начальника Лисиди попросить подготовить для нас – так сказать, в обобщенном виде – опыт проведения работы в скотоводческих бригадах… Ну ладно, у меня еще кое-какие дела. Не надо и вам забывать, что у товарища Лисиди не все хорошо со здоровьем, что он очень устал… – Кутлукжан, не дожидаясь от других реакции на свои слова, развернулся и исчез.

– У вас что, собрание? О чем совещались? – спросил Лисиди.

– О чем совещались? Да все равно без толку, какая разница! – с раздражением фыркнул Дауд. – Чем вообще наша ячейка занимается? Умные лица строим? Из пустого в порожнее? О чем Кутлукжан хочет, о том и говорим, а о чем не хочет – не говорим. Что делать – он решает, а чего он не решил – того и не делается. Ячейка обсудила, ячейка решила… все без толку!

– Действительно так? – спросил Ильхам.

– Конечно. Как мы этой весной на ячейке решили про мастерскую? А секретарь Кутлукжан все равно посадил туда этого Бао Тингуя! Ввели комендантский час, потом отменили – когда мы на ячейке это обсуждали? Как хочет, так и воротит! Я вот что скажу: то, что мы сегодня слышали – про борьбу с врагом, про материалы подготовить, получить указания в коммуне – все это пустая болтовня, поговорили и закончили, ничего этого не будет! И чтобы Лисиди, как начальник большой бригады, рассказал об опыте работы – это тоже только слова. Короче, что ему не нравится, то на ячейке и не пройдет, а пройдет – так не будет решения, а и будет решение – так не выполнят. Я погляжу, так и не нужна ячейке никакая комната для заседаний, табличку с надписью «Ячейка» надо на шею Кутлукжану повесить, и тогда все будет правильно.

– Если у тебя есть замечания, надо их высказывать прямо, – сказал Ильхам.

Дауд, явно не соглашаясь, щелкнул языком и даже встал:

– Не выскажешь! Этому нашему секретарю никто ничего не может высказать. Ты ему говоришь прямо, а он тебе увертками отвечает; его не переговоришь. Что бы ты ему ни сказал – он никогда не ответит, что не согласен. Все «хорошо» да «хорошо», – Дауд изобразил интонации Кутлукжана. – Только потом от всех этих «хорошо» результата нет никакого! – Дауд помотал головой и тоже ушел.

– Пойдем ко мне домой, нам надо поговорить, – сказал Лисиди после минутного молчания.