Mal Peet

The Murdstone Trilogy

David Fickling Books, Oxford

Перевод с английского Марии Виноградовой

.

Original title: The Murdstone Trilogy

Text © Mal Peet, 2014

© Мария Виноградова, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство Альбус корвус», издание на русском языке, 2022

Опубликовано по договоренности с David Fickling Books и The Van Lear Agency LLC

Книга первая
Темная энтропия

1

Солнце садится, оставляя в дартсмурском небе неряшливые лохмотья малиновых облаков. Где-то в папоротниках фыркают и отдуваются невидимые жилистые пони. Последний звонок: горластые грачи спешат на ночлег, дрозд перед сном нарывается на еще одну потасовку за территорию. Мышонок полевой семенит домой, но вот он встопорщился в страхе перед совой. Самое начало весны. Ягнята блеют, призывая мать. Под землей готовятся к ночным похождениям созревшие для гона пахучие барсуки. Уши у лиса пламенеют, он прочищает горлышко.

Тьма охватывает землю, а потом и небо. Единственный источник света теперь – малый квадрат. Свет исходит из окна уединенного коттеджа. А точнее, от настольной лампы на струбцине производства «Хабитат», согнутой над маленьким складным столиком внутри под окном. Лампа делит на две части столик с заляпанной высохшим томатным соусом тарелкой, связкой ключей и просроченным лондонским телефонным справочником.

Вся эта утварь, как и коттедж, принадлежит Филипу Мёрдстоуну. Последний, так и не сняв пальто, сидит, уставившись на иллюзорный жар электрокамина с функцией имитации живого пламени. Он держит пинтовый стакан с мутноватым крепким сидром, налитым из стоящей у кресла двухгалонной пластиковой канистры, – и время от времени прикладывается к нему, словно спохватываясь. Поддельные угли, питающие поддельное пламя, покоятся на решетке просторного камина, сложенного из неровных гранитных плит.

На каминной полке тускло поблескивают несколько памятных призов. Один – кусок стекла, а вернее прозрачного пластика; погребенная внутри торжественная надпись читается только под наклоном. Второй – довольно безвкусная статуэтка, изображающая ребенка, который сидит, скрестив ноги и впившись глазами в книгу. Есть и три иных, и со всех пяти давно пора смахнуть пыль.

Вот уже изрядное время – начав задолго до заката – Филип Мёрдстоун твердит и твердит одну и ту же горькую фразу, словно мантру, несущую утешение.

Она такова: «Я в жопе».

Она его не утешает.

В обычной жизни, как и в своих романах, Филип склонен оставлять самые существенные вопросы без ответа. Сейчас же, в припадке самобичевания, смотрит им прямо в лицо. Даже не вопросам – вопросу. Суровое самодознание, которому он себя подверг, вылилось в одно-единственное недоумение: на кой он продал свою душу?

Ответ: потому что он на мели. Без гроша. Нищ. Он – человек нищий. Знаменитый – ну ладно, известный, – но голь перекатная. Эта неприглядная истина нередко посещает его под знаменами темной ночи. Он гонит ее прочь, включая прикроватное радио и растворяясь в программах «Всемирной службы Би-би-си» о выращивании пиявок в Камбодже или новейших танцевальных модах Саудовской Аравии, – но помогает не всегда.

Безденежье не всегда ужасало его; в конце концов, на то и почтенная традиция литераторов – жить в нищете. Особенно русских литераторов. Умирать в нищете, однако, уже не так привлекательно. Умирать от нищеты – не привлекательно вовсе.

Филип знает, почему продажи его книг резко пошли под откос. И качество тут ни при чем. Каждую субботу он покупает «Гардиан» – в магазинчике на углу Брайен протягивает ему над стойкой очередной выпуск: в полиэтиленовой упаковке, точно порнографическую версию свитков Мертвого моря. Подписан Филип и на журнал «Автор». Так что он в курсе происходящего. О да. Писатели больше уж не затворяются от мира, создавая глубокомысленную изысканную прозу. Нет. Они вынуждены проводить львиную часть времени, торгуя собой в треклятом интернете. Занимаясь блогингом, твитами и апдейтами своих чертовых фейсбучных страничек и разнесчастных нарциссических веб-сайтов.

Минерва уже несколько раз поминала его досадный провал по этой части.

– Минерва, но это же к настоящей работе не имеет ни малейшего отношения. Уж вы-то должны понимать.

– Да все я понимаю, Филип. Я, знаете ли, не совсем дура, хотя и ваш агент. Зато к деньгам это все имеет отношение самое прямое. Прошли те дни, когда можно было просто-напросто написать чертовски хорошую книжку и подождать, пока за ней выстроятся очереди. Читателей, дорогой мой, надо френдить. Они хотят быть подписчиками. Хотят быть френдами. Нельзя отсиживаться в упоительном уединении. Да и не так уж оно упоительно, ваше уединение, верно?

Но он отказывался хоть что-то менять. Не из луддизма, ни в коем разе. Ничего подобного. Он и сам периодически садился на ежемесячный автобус в Тависток с написанным от руки перечнем Всего, Что Надо Выяснить, и проводил добрый час, а то и больше, в библиотеке за компьютером. Считал себя виртуозом гуглопоиска. Вот это работа. От этого польза есть. Но все остальное, весь этот пустопорожний сетевой треп… Нет. Нет. Нет!

Он мнил себя благородным – ну ладно, упрямым – сопротивленцем. Вплоть до сего дня. Сегодня – что за день неприглядных истин! – он вынужден был признать, что обманывал сам себя. Водил себя за нос. Абсолютнейше неопровержимый, чтоб его, факт состоял в том, что он позволил себе отстать от жизни. Совсем как какой-нибудь допотопный ремесленник – например, часовщик, – который поднимает взгляд над верстаком и вдруг обнаруживает, что мир перешел в цифровой формат, а его дни сочтены. Или верный и опытный сотрудник, который в один прекрасный день, придя на работу, узнает, что его заменили обрывком компьютерной программы, разработанной каким-то малолеткой из Бангалора.

Он, Филип Мёрдстоун, сделался – само это слово несло в себе убийственный раскат – анахронизмом.

Он судорожно проглатывает сидр, потому что даже это еще не самое худшее.

О нет.

Потому что, раздуваясь и нависая над горизонтом его личной маленькой трагедии, грядет Высший катаклизм. Восхождение темных блескучих калифорнийских Владык киберпространства. Эти современные чингисханы сметают цивилизации, сжигают библиотеки, сажают редакторов стройными рядами на колья, стирают с лица земли хрустальные башни и сложенные из нежно-медового камня старинные университеты в ненасытном алчном стремлении поработить язык, превратить авторов в трутней, обслуживающих пульсирующий амазонский улей, а детей – в пассивных потребителей, тычущих пальчиком в экраны и бесконечно скачивающих бесплатную лабуду. И вскоре, преуспев в своем филистимлянском завоевании, Владыки в псевдодемократичных джинсах и футболках встанут, подбоченившись и обозревая разоренную пустошь, во главе несметных фаланг слюнявых адвокатов по защите интеллектуальной собственности, посмотрят глумливо на последних кое-как копошащихся еще литераторов и скажут: «Что, старорежимные, чернилозависимые неандертальцы, проблема у вас? И какая же? Кто вякнул „копирайт“? Вытащить чертового ностальгирующего торчка перед строем и переломать ему пальцы».

Как Минерва и прощебетала ему в напоминание.

– Когда миром правит Яблоко, все пойдет на хрен. Так что, если ты писатель, единственный разумный путь – заработать тонну денег, пока не началось. А вам, миленький, прошу прощения, поздновато уже тормозить на старте.

Но все еще хуже. Он в нее влюблен. Безнадежно – и это mot столь же juste, сколь и tris te^[1] – влюблен в Минерву Кинч. И, хотя слащавое клише вызывает в нем разлитие желчи, это любовь с первого взгляда. С его стороны.

Первая их встреча произошла в фойе отеля «Мариотт». Он только что отхватил премию Блайтон и Косту за «Последнего у финиша», а она вошла и отхватила его. Он понятия не имел, как должен выглядеть литературный агент. Скорее всего, что-то серьезное и в очках. От средних лет и выше. И тут вплывает это умопомрачительное видение, вслед которому все сворачивают головы, и восклицает: «Филип Мёрдстоун! У меня такое чувство, будто мы знакомы сто лет! Давайте выпьем по бокальчику шипучки и поболтаем о славе».

Он чуть не лишился чувств, точно неопытная героиня бульварного любовного романа. И с тех самых пор безбожно эротизировал каждый их короткий и безличный поцелуй.

Эротизирует и сейчас, топя стенание в сидре. Как у большинства одиноких мужчин, у него широкий репертуар стенаний.

Он лишь раз пробовал пригласить ее на свидание. Набирался отваги целый месяц. Она отказала, хотя и мягко, дав понять, что виной всему ее несгибаемый принцип: профессиональные отношения с личными перекрываться не должны. Она, собственно, употребила термин «взаимно вредить друг другу».

Кроме того, он ее боится. Сперва ему это не мешало. В конце-то концов страх и влечение обитают в человеческом сердце в одних и тех же покоях. Но со временем страх отвоевал себе в этом тесном помещеньице большую часть и жилплощади, и обстановки. Мёрдстоун боялся Минерву не только потому, что она (признавал он с горечью) куда опытнее его в постельных делах. Нет, скорее потому, что она уверенно вращалась в мире, который он презирал, но от которого зависел. Она разбиралась в издательском бизнесе, а он только и умел, что писать книги.

До сих пор, пока он не соизволял обо всем этом задумываться, издательский бизнес представлялся ему безбрежной рекой, питаемой (и загрязняемой) непредсказуемыми и не отмеченными на картах притоками. Он знать не знал, как функционирует этот поток. Где там коряги, где мели, где судоходные каналы. А вот Минерва знала. Видит бог, знала еще как! Роскошная, уверенная и недоступная, она стояла у руля парохода «Подростковая литература», бестрепетно ведя его по коварным течениям между хищных аллигаторов, пока он, увенчанный лаврами Филип Мёрдстоун, судорожно цеплялся за перила.

Частично проблема, конечно, состояла и в том, что это он всегда приходил к ней. Кроме одной отмененной встречи. Она посылала за ним – и он спешил на зов. Пылко и безнадежно, вот как сегодня. Отправлялся в эту чертову нору, мешанину, выгребную яму – Лондон.

2

– Столик на двоих, – впорхнув, сказала она. – На имя Кинч. Спасибо.

Филип заказал «мексиканское ассорти» и получил огромную квадратную тарелку, на которую, судя по всему, стошнило кошку – аккуратными кучками вокруг сложенного блина. Кучки были соединены тонкой полоской жиденького красного повидла. Среди съеденного кошкой торчало что-то зеленое.

Минерва молочно-белым ногтем сковырнула с зубов зернышко граната и раздавила его на скатерти. Крохотный ошметок красной плоти напоминал последствия вскрытия мелкого зверька.

– По-моему, миленький, вся проблема в том, что вы потеряли аппетит.

– Ничего подобного, – с жаром возразил он. – Очень вкусно, правда. В Девоне тебе такого не подадут.

Минерва приподняла руку.

– Филип, я не про еду. Я про вашу работу. Ну ладно, не просто работу, а тематику.

– А-а, – сказал Филип и подлил в бокал молдавского пино гриджио, изображая задумчивость. – А что именно?

Она по-учительски вздохнула.

– Мне самой нелегко, окей? Но давайте коснемся основ. Филип, почему вы пишете романы для детей, простите, юношества?

– Боже, ну и вопрос. Ну то есть… Вы же мой агент.

– Да, за грехи мои. Итак. Вы пишете для детей, потому что наделены уникальным пониманием травмы детства. Никто, то есть вообще никто и никогда не писал о сложнообучаемом ребенке столь проникновенно и поэтически, как вы в «Первом у финиша». Чудесная, чудесная книга. Совершенно заслуживает все полученные награды. Открыла новые рубежи. Заставила синдром Аспергера выглядеть круто.

– Последнем, – сказал Филип.

– Что-что?

– «Последнем у финиша». Вы сказали «Первом».

– Прошу прощения. Как бы там ни было, вы сделали всю эту область, ну, понимаете, неадекватных мальчиков, вашей вотчиной. Возможно, именно поэтому-то теперь никто больше такого не пишет. Своими пятью прелестными проникновенными романами вы сказали все, что тут можно было сказать.

– Ну, черт, даже не знаю. В смысле, в новой книге, по-моему, я вышел в совершенно новое, гм, измерение…

– Вы это о футболе?

– Ну, не просто о футболе…

– Футбол – это круто, – сказала Минерва. – Сразу плюс к продажам.

– Да, но книга, разумеется, на самом деле не совсем про футбол.

– Именно, и это Проблема номер один, окей? Миленький, вы когда-нибудь играли в футбол?

– Ну, нет, не то чтобы, но…

– Так я и думала. Но, собирались сказать вы, это неважно, потому что «Удаление» на самом деле не про футбол. Оно про ранимого приемного мальчика смешанных кровей и с проблемами в обучении, который хорошо играет в футбол и уверен, что настоящий его отец – футболист из Премьер-лиги. Поэтому он старается связаться с ним, оказывается отвергнут, а потом осознает, что ему не нужна отцовская ролевая модель, поскольку у него хватает своих внутренних сил. В общих чертах.

– Ну, да, и…

– И я не могу это продать, – сказала Минерва.

– Что вы имеете в виду?

– То, что я обошла этот город вдоль и поперек, на коленях. Я просила, умоляла, рыдала – и никто не хочет публиковать еще одну книжку про ранимого слабоумного мальчика. Даже если там есть футбол.

– А. – Филип отпил вина.

Минерва разглядывала его. Он был все еще хорош собой, в этаком стиле чуть помятого сельского викария. В нем до сих пор проглядывал серьезный улыбающийся молодой человек с фотографии на обложках его книг. Волосы не тронуты сединой, а что он до своих лет так и не научился прилично стричься, так оно даже трогательно. Кожа, правда, начала терять тонус – лицо напоминало по текстуре слегка залежавшееся в корзинке яблоко. Минерва на краткий миг более или менее профессионально задумалась, занимался ли он в последнее время сексом. Ну, скажем, с тех пор как премьер-министром был Тони Блэр. Она промокнула помаду бумажной салфеткой, вздохнула и взяла быка за рога.

– И, миленький, я только что видела показатели продаж «Цыпленка Уолдо».

Он отважно посмотрел на нее.

– Триста тринадцать, – сказала она.

– Боже. Нет. Но – Минерва, рецензии были великолепными.

– Одна великолепная рецензия. В «Мерри-гоу-раунд». От Тоби Червила. Который предо мной в долгу. И о котором я кое-что знаю. Честно говоря, была пара так себе отзывов в блогах, но их вы, конечно, не видели.

У Филипа было потрясенное, неверящее лицо человека, обнаружившего у себя в гостиной дохлую корову.

После нескольких неудачных попыток сказать что-нибудь гневное или высокомерное он выпалил:

– И что нам теперь делать?

Минерва чуть подалась вперед и нежно накрыла рукой его запястье.

– Двигаться дальше. Всех удивить. Снова отрастить аппетит.

Убрав руку, она махнула официанту, который подпирал стойку и глазел на Минерву. Тот подошел к столику с таким видом, точно это был лишь один из нескольких доступных ему увлекательнейших вариантов времяпрепровождения.

– Что-нить еще? – спросил он.

– Фэнтези? – Филип повторил это слово шепотом, словно непристойное ругательство, которое могли услышать из-за соседних столиков.

– Или, чтоб уж совсем точно, – сказала Минерва, – Высокое Фэнтези. С двух больших букв.

– И что оно собой представляет, если простыми словами?

– Толкин на максималках, – сказала Минерва. – Некроманты. Темные силы. Героические походы. Как правило, за утерянными Мифическими Артефактами. Гоблины, Цверги, Эльфы, тоже сплошь и рядом с больших букв. Гномы. Бороды. Сдвиг времени и пространства. Книги с глубоким философским подтекстом, который никто не понимает. Ну знаете.

– Боже праведный. Минерва, вы же не всерьез? Вы же знаете, я не могу писать этот бред! Я ненавижу Толкина. Не шучу. Гнусная претенциозная эскапистская чушь. Полно, вы сами знаете, это не мой жанр.

– Филип, миленький. Вы совершенно не в том положении, чтобы выкаблучиваться насчет жанра. Ваш жанр, который вы более или менее изобрели – окей? – жанр Ранимого Придурковатого Мальчика, хоть и мил сам по себе, не продается. Фэнтези же, с другой стороны, разлетается с полок. Ведрами, вагонами, и еще в электронке. И знаете почему? Потому что дети хотят читать именно это. Особенно ранимые придурковатые мальчики.

Филип не без успеха изображал собой британского военнопленного, гордо игнорирующего тяжелую рану.

– А вы, Минерва, можете быть жестокой. Вы знали? К слову, пудинг омерзителен.

– А я вам говорила не заказывать. А теперь слушайте, окей? Я вам кое-что расскажу. Три месяца назад ко мне на стол легла рукопись. Огроменная тяжеленная кипа бумаги, машинопись. Я уже много лет такого не видела. Попыталась поднять – чуть спину не сорвала. Называлась она «Талисман Истины».

Филип застонал.

– Автор – баптистский проповедник и массажист на полставки из Хаддерсфилда. Сказал, написал это за три месяца, в припадке вдохновения. Я пролистала первые пару глав, а потом отдала почитать Ивлин.

– Ивлин?

– Ивлин Дент, моя ассистентка. Она такое любит. На следующий день она пришла поздно, с ввалившимися глазами, и сказала, полный отпад. Так что я препоясала чресла и предприняла новый заход. Ни структуры, ни развития характеров, одно только безумное нагромождение событий на головокружительной скорости. И, разумеется, смертельно религиозно. Белый Некромант оказывается плохо замаскированным Христом в остроконечной шляпе.

– Ну разумеется, – сказал Филип. – Это уж как водится…

Минерва подняла изящную руку, прерывая его.

– Три недели спустя – всего три, милый, окей? – я продала «Талисман Истины» ребятам из «Пегасус Букс» с авансом… ладно, скажем просто, не сильно меньше бонуса коррумпированного банкира. Плюс еще американские издатели по головам друг у друга лезут, только бы заполучить эту книгу, так что я собираюсь устроить аукцион. И на прошлой неделе я согласилась на полмиллиона за право выпуска компьютерной игры. Во вторник вылетаю в Эль-Эй закрывать сделку.

Филип медленно покачал головой.

– Мир сошел с ума, – произнес он, как будто находился совершенно один.

– Собака лает, караван идет, – сказала Минерва.

Он подозрительно прищурился на нее.

– Что это значит?

– Это значит, миленький, что вам предстоит решить, кто вы – лающая в ночи собака на привязи или часть каравана. Или, если предпочтете, передний фургон с оркестром. Знаете, что сказал мне Уэйн Димбли из «Пегасуса» напоследок, после того как мы пожали друг другу руку над «Талисманом», скрепляя сделку? Он сказал: «Минерва, душа моя, а там, откуда вы это взяли, еще такого нету?» Практически умолял. «Может, и есть», – говорю я ему.

Она откинулась на спинку стула и пронзила своего клиента взглядом огнедышащего дракона.

– Минерва, я же сказал. Я не могу писать эту хоббитскую пошлятину. Просто… не могу.

– Разумеется, можете, – резко возразила Минерва. – Филип, вы профессионал. Вам любая тема по плечу, если вы всерьез зададитесь целью.

Филип так стиснул руки, что костяшки пальцев у него побелели.

– Минерва, прошу вас. Послушайте. Я…

– Нет, миленький. Это вы послушайте меня еще одну минутку. Ваш общий доход за прошлый год – за все пять книг, окей? – составил двенадцать тысяч с мелочью. Моя доля от этого – жалкие тысяча восемьсот плюс НДС. И вам, может быть, по сердцу сидеть в своем барсучьем домишке, питаясь сушеными мышами и ягодами с придорожных кустов, но у меня запросы слегка побогаче. Тысяча восемьсот – это мне ланчи на неделю, да и то едва-едва. Если, конечно, не сюда вот есть ходить. Окружающие уже начинают недоумевать, с какой стати я за вас держусь. И, миленький, говоря начистоту, в минуты ясности я и сама задумываюсь.

– Вы же не всерьез! – вскричал Филип в ужасе. – Не надо так говорить. Ну то есть, боже праведный, я сейчас и в самом деле в легком упадке, но…

– Это не называется – в легком упадке, Филип. Это называется – в полной яме. В глубоком колодце. Можно сказать даже, на дне пропасти, в которой царит вечная ночь.