Для человека его возраста Стивенс держал спину необычайно прямо. Он не производил ни малейшего звука, ступая по дорогим коврам начищенными до блеска туфлями.

А мы оставляли за собой следы вязкой грязи.

– Э-э… может, мы лучше в носках?.. – шепнула я Алексе.

Но та с отсутствующим видом покачала головой. Только теперь я заметила, как она изо всех сил вцепилась в ткань своего пальто. Закусила нижнюю губу, скользя рассеянным взглядом по сторонам.

Ну, ладно! Чтобы поспеть за дворецким, мы ускорили шаг. Жгучий стыд охватывал меня за всю ту грязь, что мы натащили в самый великолепный из виденных мною когда-либо вестибюлей, так что я старалась не наступать на ковры. Блестящий деревянный настил все же легче мыть. Правда, и поскользнуться на нем проще. Уже через несколько шагов из-за слоя мокрой грязи на подошвах кроссовок я поскользнулась и потеряла равновесие. Пытаясь удержаться, я замахала в воздухе руками, причем угодила прямо в застывшую не хуже цемента прическу бедного мистера Стивенса и ухитрилась ее растрепать, но все равно хлопнулась на мягкое место. Дурацкая грязюка!

Дворецкий обернулся и, подняв брови, наградил меня недоуменным взглядом через сползшие на нос очки, не сказав, впрочем, ни слова. Волосы у него на затылке встали дыбом, словно перья какаду.

– Извините, – пробормотала я.

Алекса молча протянула мне руку и помогла подняться. Ей не впервой, со мной вечно случается что-то похожее, в таких случаях она сочувственно называет меня своим Жирафенком: руки и ноги меня не слушаются, как будто они слишком длинные. В компании своих ровесниц я и вправду часто чувствовала себя жирафихой, ведь в последние годы их фигуры обретали женственные формы, а я становилась все более долговязой. Просто нескладная жирафиха на роликах.

Я снова потащилась за Алексой и, чтобы сохранить хоть частицу достоинства, сдержала желание потереть ушибленное место. Мистер Стивенс двинулся вперед, а его волосы, как ни странно, опять оказались идеально уложены. Мы уже пересекли вестибюль, и старый дворецкий повел нас через обшитую деревом дверь по длинному коридору, вверх по лестнице и вновь по коридору… Я уже заволновалась было, что в жизни не найду выхода из этого дома, если потеряюсь, как мы наконец добрались до гостиной, где стоял обтянутый шелком диван.

– Прошу вас.

Дворецкий, предложив нам сесть, принялся разжигать большой камин. Садиться мы не стали, ведь куда приятнее было подойти к разгоравшемуся огню. Мы с Алексой постарались встать как можно ближе к теплым языкам пламени, а мистер Стивенс ушел. Огонь тихо потрескивал, согревая меня. Легкими уколами тока тепло расползалось по рукам и лицу. Зажмурившись, я наслаждалась красно-оранжевым свечением, которое видела даже с закрытыми глазами. Только мокрая одежда, словно панцирь, долго не пропускала тепло.

Не знаю, сколько я стояла там, надеясь, что тепло охватит меня с ног до головы, может быть, всего несколько мгновений. Во всяком случае, мистер Стивенс вернулся слишком быстро.

– Мэйред Леннокс, леди Штормсей, – объявил он.

Мне пришлось открыть глаза и отвернуться от камина.

Видимо, как и все женщины нашего рода, моя бабушка была высокого роста. Даже выше Алексы и меня. Или просто казалась такой из-за собранных в пучок седых волос? Ее темные глаза, окруженные сеточкой мелких морщин, были такими же, как у нас с Алексой. Нос чуть длинноват, а губы чуть узковаты. Но когда-то она, наверное, была красавицей. В платье темно-зеленого шелка, с белым, скрепленным брошью воротничком, бабушка, как и ее дом, словно происходила из другой эпохи. На шее у нее, на ленточке, висели маленькие очки для чтения в оправе, украшенной красными камушками.

Некоторое время они с Алексой молча смотрели друг на друга. Алекса в промокшей насквозь и слишком яркой одежде стояла, вцепившись в пальто так, что из него выступили крупные капли воды. Для меня Алекса всегда была воплощением Пеппи Длинныйчулок, только еще и вегетарианкой. Сильная, смелая, не такая, как все. Мать, которая не обращала внимания, если кто-то презрительно фыркал, когда она по дороге в детский сад громко распевала песенки вместе с пятилетней дочкой, балансируя на каком-нибудь узком парапете. Нервничать – это не по ней. Но сейчас она явно нервничала.

Алекса облизнула пересохшие губы, а бабушка перевела взгляд на меня. Она долго рассматривала меня, и между нами словно повис невысказанный вопрос, но я знать не знала какой. Алекса по-прежнему молчала. Я сглотнула, и леди Мэйред вопросительно вскинула брови.

Позади нас тихо потрескивал огонь, дождь барабанил в окна. Розы и кусты в саду мужественно боролись с разбушевавшейся стихией.

Вода стекала с наших волос и одежды, образуя лужицы у ног. Бабушка вздохнула, и крылья ее носа затрепетали.

Алекса молчала.

Просто невыносимо!

– Э-э-э… в общем, я Эми, – вырвалось у меня в конце концов. – Рада знакомству с тобой, то есть, конечно, с вами, – пролепетала я и, поскольку леди Мэйред не ответила сразу, добавила для верности: – Миледи.

Всем известно, что люди благородных кровей часто ведут себя странно, когда дело доходит до титулов. Не удержавшись, я согнула колени, изобразив какое-то подобие книксена. Не слишком изящно получилось. И я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо.

Бабушка изогнула рот в подобии улыбки.

– Так она твоя?.. – спросила она Алексу. – Как это может быть?

Шагнув ко мне, она кончиками пальцев провела по моей щеке и подбородку.

Алекса кивнула:

– Я рано забеременела.

– Ах да, – сказала леди Мэйред и теперь уже улыбнулась по-настоящему. – Что ж, Эми, тогда я твоя бабушка, – объявила она. И продолжила, как мне показалось, по-гэльски: – Ceud mìle fàilte! – К счастью, она тут же вернулась к родному языку: – Добро пожаловать в дом Ленноксов, Эм…

– Не надейся, – прервала ее Алекса. – Мы вернулись сюда не для этого.

– Нет? Для чего же? – удивилась бабушка.

Алекса тяжело вздохнула, будто ей стоило больших усилий говорить с матерью.

– Нам надо было уехать, и мы не знали куда, – начала она. – Может, и опрометчиво, но… в общем, мы хотим остаться здесь ненадолго и отдохнуть, вот и все. У Эми сейчас летние каникулы. Неделя-другая – и нам пора домой.

Разумеется, Алекса знала, что я ненавижу ту школу. Видеть своих «друзей» я не хотела никогда больше. Впрочем, приняв решение немедленно покинуть страну, мы не обсудили на какой срок. Может, нам придется когда-нибудь вернуться в Германию. Я все еще собиралась через три года поступать в университет на медицинский. Но что сейчас об этом волноваться? К тому же и бабушка отвергла возражения мамы одним движением тонкой, изящной руки.

– Если хотите остаться, ты знаешь мое условие. Она должна читать. Пока вы здесь, она будет читать, а когда каникулы закончатся, пусть сама решает, что дальше.

– Читать? В каком смысле? – удивилась я. – Почему я должна читать?

Алекса вздохнула:

– Это долгая история, золотко. Связано с нашей семьей, но ничего важного. Мы…

– Она не знает, – глухо сказала бабушка. – Она ничего не знает. – И сморщила губы, словно откусила кусок лимона.

– Чего именно я не знаю?

Леди Мэйред приготовилась отвечать, но Алекса окончательно преодолела свою странную нервозность.

– Не надо сегодня вечером, хорошо? – попросила она бабушку. – У меня сейчас просто нервов не хватит. Эми насквозь промокла и едва не окоченела, да и я тоже. Последние недели были для нас тяжелыми… что уж говорить про дорогу сюда в такую бурю. Давай продолжим разговор завтра.

Сначала мне показалось, что бабушка намерена возразить. Однако она заметила, что я вся дрожу.

– Хорошо, – согласилась она. – Мистер Стивенс приготовит вам комнаты и наберет ванну.

Вскоре мы с Алексой лежали в ванне размером с бассейн. Если встать, то вода доходит до пояса; если сильно не раздвигать ноги, то от одного края до другого можно даже проплыть, сделав руками один-два гребка. Впрочем, мы слишком устали, чтобы заниматься спортом. Лучше понежиться в горячей ванне, отогреть наши онемевшие пальцы. Между нами вздымались горы душистой пены. И даже в этой ванной, отделанной мрамором, под потолком висела люстра с золотыми буквами.

На пути по запутанным коридорам дома я спросила Алексу, почему они с леди Мэйред спорили, читать мне или нет. Ведь ответ подразумевается сам собой: на каникулах я точно не могу не читать. Годами я только тем и занималась, что осваивала содержимое городской библиотеки. Но Алекса лишь пожала плечами:

– Ты же знаешь, Эми, в этой семье все чокнутые.

Обессиленные, мы покачивались в воде, и жар, слегка обжигая мою заледеневшую кожу, постепенно проникал в самую глубь тела. Я погрузилась в воду, расслабилась и смотрела, как колышутся в воде мои длинные, спутавшиеся волосы. Их рыжеватый отлив – жалкая пародия на рыжую копну Алексы, а на мокрых волосах его и вовсе не разглядишь. Но все равно я воображала себя морской звездой на дне тропического моря. Вот это жизнь – ничего не делать, лишь отдаваться теплому течению.

Только я сообразила, что быть актинией не так уж и весело, ведь без книг на дне морском я быстро заскучаю, как по спокойной воде пошли круги – Алекса пошевелилась. Пересекла ванну вплавь, вдохнула воздух поглубже и нырнула. Почти две минуты она оставалась под водой, а когда вынырнула, глаза у нее были такими, будто она едва сдерживается, чтобы снова не заплакать. Может, Алекса проклинала день, когда на ферме, где работала, она подвернула ногу, а в травматологическом пункте шину ей наложил красавец врач. Доминик скоро проник и в ее сердце, и в наш дом. Они не прожили вместе даже года, хотя он сразу стал частью семьи. Жарил себе и мне стейки на нашей кухне, где обычно царила вегетарианская пища. Ходил с нами кататься на коньках… Я по нему скучаю. Он единственный, по кому я скучаю.

– Мы замечательно проведем каникулы на Штормсее, – успокаивала я Алексу ее же словами. Но я и сама думала так же. Ничего нет хуже, чем сидеть дома, ведь там все напоминает обо всем. Там для Алексы все связано с Домеником, а я могу встретить кого-нибудь из своей школы, где не жди сочувствия, если у тебя слишком много пятерок и слишком маленькая грудь.

Алекса смахнула слезы.

– Да, – улыбнулась она. – Ты права. – Посмотрела на меня долгим взглядом, вдруг усмехнулась и подтянула к себе гору пены. – Эми, не правда ли, отпуск лучше всего начинать старым добрым сражением с пеной?

Улыбнувшись, я тоже «вооружилась» пеной…

Когда я засыпала, укутавшись теплым одеялом, то слушала шум бури за окном. Сквозь вой и рев ветра как будто доносились рыдания какого-то ребенка. Может, кто-то плачет ночью на болоте? Нет, конечно же мне это просто почудилось.

Принцесса жила в замке с серебряными зубцами и разноцветными окнами.

Замок тот возвышался на холме, откуда видно было все королевство.

Каждый день поднималась она на вершину самой высокой башни и смотрела вдаль.

Принцесса знала свое королевство от края до края.

Но лишь издали, ведь она никогда не выходила из замка.

Она не покидала его с той поры, как умерли Король-отец и Королева-мать.

Луга и озера казались Принцессе слишком опасными, леса – слишком непроходимыми.

В старых сказаниях, которым не верил никто из ее подданных, говорилось, что где-то глубоко в пещере таится Чудовище.

Принцесса боялась Чудовища.