С точки зрения Чемпиля, демократизация общества должна быть основной темой внешней политики: «Если система правления в евро-атлантическом сообществе является демократической и развитой, то это означает, что необходимые условия и идейные основы для реализации евро-атлантических принципов созданы. Если в последующем проблемы безопасности будут всесторонне решены, то это произойдет в результате обеспечения стабильности и отказа от применения силы. Отсутствие силового вмешательства для демократизации всей государственной системы должно быть ядром внешней политики в обществе» [227а: 22]. То, до какой степени подобные высказывания были способны лечить постсоветские недуги и как подобные стратегии демократизации могли помочь в решении проблем Центральной Азии, покрыто тайной. Следует иметь в виду, что через Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) страны Центральной Азии и их общества попали в атмосферу евро-атлантической системы, требования которой для Запада являются непреложными. Именно из этой среды исходят экспертные оценки, рекомендации (тактические соображения) и способы воздействия на процессы изменений и преобразований в центральноазиатских странах.

Важное место в теоретических диспутах занимает теория «синхронности изменений». Согласно данной теории, в постсоветской Центральной Азии синхронно проходили три исторические процесса: а) формирование национального государства, б) формирование капиталистических отношений, в) формирование демократических прав и свобод [189: 65].

Немецкий социолог Клаус Оффе отмечает: «Только условия, при которых свободная экономика и демократия навязаны обществу извне, могут синхронно и удачно сочетаться и гарантироваться посредством длительной международной зависимости». Примером могут служить Германия и Япония после Второй мировой войны» [189: 66].

Внедрение свободной экономики и демократии в постсоветские общества было «политическим» проектом, который поддерживался евро-атлантической системой и был непонятен большинству людей на территории бывшего СССР. К. Оффе писал: «Учитывая то, что прежняя система стала непригодной, нужны синхронные обновления: ничто не может сохраниться в своем прежнем состоянии» [189: 71].

Рассматривая преобразования в Центральной Азии (и не только в ней), мы видим, что теория синхронных изменений во всех политических, экономических и социальных сферах вполне удовлетворяет Запад и воспринимается им как надежный инструмент воздействия. Одновременно проводятся приватизация государственной или общественной собственности и установление способов свободной и демократической экономики как предпосылки демократической власти, формируются новые государственные институты, возникают новые элиты. В теории меры, которые соответствуют модели «открытого общества», подразумевают высшую степень индивидуализма и преданности власти. Однако остается вопрос: до какой степени эти теории соответствуют реалиям Центральной Азии?

Здесь важно иметь в виду следующие аспекты.

1. Социальный аспект. В рассматриваемом регионе преобладающей является традиционная, патриархальная форма общественного сознания. Объектом общественного сознания в большей степени выступает сельская община и «авлод» (последнее слово в местных языках означает группу кровных родственников, состоящую из большого семейства / семейств / рода); в меньшей степени – отдельный гражданин и гражданское право. Это общество разделено по групповым интересам и не подпадает под западное представление о нации, которая «является идеальным представлением о ценностях государственного регулирования». Таким образом, в Центральной Азии одновременно с формированием национального государства существует и является влиятельным традиционный общественный уклад. Оба процесса находятся под влиянием ислама, который вопреки советской интернационалистской политике не только сохранил свое значение, но оказывает существенное воздействие на формирование национального сознания и идентичности [194: 177]. Параллельное воздействие ислама и современных политических технологий вызывает социальные противоречия, которые в развивающихся исламских странах могут стать причиной появления фундаменталистских и реакционных течений.

2. Политический аспект. В рассматриваемом регионе элиты очень могущественны. Местные элиты в процессе преобразований оказались столкнулись с соперничеством интересов и оказались друг против друга. С одной стороны, экономические преобразования изменяют страны Центральной Азии, делая их общества многополярными. С другой стороны, правящие режимы оказались не в состоянии создать структурные рамки, способные ограничить последствия перемен.

Запад продвигает испытанные стратегии управления общественными процессами, но по объективным и субъективным причинам возможности центральноазиатских элит к овладению этими стратегиями ограничены. Подобное положение объясняется зависимостью элит от патриархальных структур, которые представляют своеобразную социальную «пирамиду». На вершине стоит сильная личность, которая выстраивает иерархию властных отношений, основанную на традиционной и личной преданности; эта личность защищает систему, придает ей легитимность, но в то же время препятствует возникновению самостоятельных политических и гражданских институтов.

Экономические преобразования, связанные с переделом собственности и получением доступа к природным ресурсам, вызывают глубокое социальное расслоение общества. Новые элиты вынуждены больше задумываться о внутренней стабильности и безопасности, нежели о демократии и правах человека, поэтому возможность создания самостоятельных гражданских и политических институтов всё больше сужается. Когда заходит речь о стабильности и безопасности, в большинстве случаев у разных сторон встречается разное понимание этих понятий.

3. Религиозный аспект. После обретения странами постсоветской Центральной Азии независимости и в связи с изменением их политической структуры положение ислама в регионе существенно изменилось. Ислам стал государствообразующим фактором – и как один из основных типов социальной осведомленности для большинства местного населения, и как система социальных норм. Как следствие, при анализе действительного положения дел, а также при формировании государственных структур необходимо учитывать религиозный фактор, поскольку в молодых государствах преобладающая религия превращается в «часть государства». Огосударствление ислама или, иными словами, становление ислама частью государства указывает на то, что ислам находится в тесной связи с общими процессами институционализации новых государственных организаций. Отсюда следует, что любая внешняя сила, которая намерена контролировать производимые преобразования, должна так или иначе соотносить свои действия с религиозной доктриной, под влиянием которой находится большинство представителей политической элиты региона.

Отсюда делается более понятным стремление к дистанцированию от западной политики и от рекомендуемой Западом социальной модели. Западное понимание демократии исходит из «открытого общества» и верховенства закона. Это понимание возникло в результате собственного, накопленного за века исторического опыта, отсутствующего у азиатских обществ и исламских государств. Столь большая разница в опыте вызывает значительную часть проблем в отношениях евро-атлантического мира и стран Центрально-Азиатского региона.

Если при проведении преобразований в регионе ориентироваться на эту логику, то «модель открытого общества» не должна служить образцом. Следует предположить необходимость использования «закрытой» модели, ведь закрытое общество до сих пор опирается на родоплеменные отношения, кланы, традиционные патриархальные институты. Всё это напрямую связано с вопросом о том, какой должна быть объективная демократия и каким целям должна служить политическая система? [194: 188] Каким должно быть демократическое и правовое государство в Центральной Азии?

Ответы на эти вопросы не найдены ни западными учеными и политиками, ни представителями правящих в Центральной Азии элит. Эти элиты живут в убеждении о несоответствии восточного общества западной демократии.

Вышесказанное подтверждает чрезвычайную важность выбора стратегических критериев при проведении преобразований в политической жизни Центральной Азии. В Центрально-Азиатском регионе пока еще нет зрелых идейных и социально-политических основ, которые соответствовали бы критериям западной политической системы (демократии как основы политической системы и правового государства, а также средства контроля и обуздания власти). Вместе с тем следует отметить, что отрицание авторитарными правящими режимами демократических преобразований в корне противоречит современным потребностям и перспективам развития центральноазиатских стран. Время делает всё больше вызовов, которые чреваты тяжелой экономической и политической депрессией, поэтому важно использовать западный опыт для решения социально-экономических вопросов и предотвращения угрозы возникновения новых общественных конфликтов.

Для Центральной Азии развитие местной демократии, то есть конкретной ее формы, которая соответствовала бы местной социальной структуре и культурному восприятию жителей региона, считается ключевым вопросом изменения и развития политической системы. В связи с этим стратегия изменений должна учитывать такие факторы, как: 1) сохранение мирных условий для желаемого функционирования общества; 2) детерминированную связь между общественными преобразованиями и эскалацией конфликтов в рассматриваемых обществах; 3) влияние стратегии изменений на процесс укрепления национальных государств [187: 16].

Рекомендации и рецепты, предлагаемые Западом другим странам мира, часто вызывают в них негативную реакцию. Так, и в Латинской Америке, и в Азии, и в Африке подобные рекомендации сопровождались усилением левых движений, национальным и религиозным радикализмом. Экономический фундаментализм в качестве ответной реакции порождает фундаментализм и в других областях общественной жизни, в том числе фундаментализм исламский. Предметом критики знатоков ислама в первую очередь становится радикальный материализм, который с их точки зрения является восхвалением идола под названием «капитал» и способствует распространению нравственной разнузданности и сатанинского антикультурья. За последние годы убежденность в этом многих мусульман выросла многократно, не в последнюю очередь из-за оскорбительных нападок на ислам в западных изданиях и фильмах. И теперь неолиберализм характеризуется в таких кругах как продолжение атеистического материализма.

В Европе и в США раздаются критические высказывания со стороны представителей интеллигенции, которые обвиняют современный капитализм в неблаговидных изменениях в области культуры и духовности – безо всякой перспективы по улучшению ситуации. В связи с этим отметим позицию американского культуролога Жака Мартина Барзена; она, хотя и спорна, однако вызывает интерес. Он считает картину Марселя Дюшана, на которой Джоконда изображена с усами, символом бескультурья: «С этого момента в западной культуре наступил период вседозволенности, и общественная культура фривольно и беспечно направилась в сторону стагнации и деградации» [171].

Большинство критических замечаний американских исследователей напрямую высказаны в адрес США. С точки зрения критиков, в XX веке США превратились в страну с однородной популистской культурой, в которой развлечения одержали победу над духовностью и даже самой жизнью. Америка, проводящая политику защиты прав потребителей, пропагандирующая эгалитаризм и умножающая новые технологии, уничтожает культурные различия без создания новой культуры. Еще один американский ученый Кристофер Клаузен предостерегает: мировая культура, движимая подобными началами, погубит культуру традиционную, а также станет причиной внекультурного смешения бизнеса, новых технологий и всеобъемлющего индивидуализма [181а]. Естественно, подобная тенденция, наблюдаемая в центре неолибералистской системы, вызывает ответную реакцию на Востоке – и особенно в исламском мире, который сохраняет традиционные устои, в которых сконцентрированы вера и нравственность, считающиеся практическими предписаниями. Между тем для создателей и деятелей глобалистской цивилизации культурные особенности и национальные традиции несущественны, второстепенны и мешают мировому прогрессу. Аналогичным образом эскалация напряженности в отношениях человека с природой также не считается принципиальным вопросом, хотя экологическая катастрофа уже началась. Практика мирового развития в течение последних десятилетий показывает, что в рамках неолиберальной геополитической модели глобализации путь для решения важнейших общечеловеческих проблем пока еще не найден; глобалистская политика скорее разрушительная, нежели созидательная, чреватая всё новыми и новыми социально-экономическими и природными проблемами.

В связи с этим возникает необходимость продумать создание иной модели развития и применения новых методов социальных преобразований. Само социальное развитие становится всё более сложным, когда нельзя однозначно говорить ни о прогрессе, ни о регрессе. Многие проблемы требуют системного подхода, в первую очередь – социально-экологические измерения, которые указывают на серьезные угрозы обществу и на основную проблематику по выходу из системного кризиса, охватившего все области жизнедеятельности человечества.

По этой причине следует уделять внимание принципам и оценкам прогресса, далеким от политизированных проектов. Они связаны с теорией устойчивого развития. В этой теории понятие прогресса не трактуется через экономическое развитие, совершенствование техники и технологий. Ядром устойчивого развития является приоритет экологии, а целью – формирование новых отношений человечества с окружающей средой и с обществом. Эти отношения должны быть регулируемыми и устойчивыми. Расточительная политика человека применительно к природе должна быть заменена эволюционным процессом развития, который возрождает традиционные ценности и возможность баланса между духовными и материальными возможностями, а также обеспечивает технологическое развитие социальных и экономических структур.

Ключевые и универсальные принципы теории таковы:

– устранение конфликтов, которые формируются в процессе социально-экономического развития, возможно только при наличии стабильности и неразрушения естественных основ жизни;

– улучшение качества жизни людей должно осуществляться в диапазоне, расширение которого не приведет к разрушению среды обитания и к глобальным изменениям экологии;

– переход к устойчивому развитию, постепенное возрождение естественной экосистемы до такого уровня, который мог бы обеспечить устойчивость среды.

Теория устойчивого развития многогранна, она охватывает все жизненные вопросы. В ней чистые технологии обеспечивают защиту ресурсов, под ее влиянием новые формы международного экономического и социального сотрудничества будут противостоять нынешним разрушительным процессам [187: 26–27].