Глава третья

Проснулся я утром в одной из верхних комнат таверны, лежа на полу. Отсюда, снизу, мне была видна паутина под соседней кроватью, прогнувшейся под могучим весом Поля. Он, должно быть, втащил меня наверх и уложил на коврик, а потом лег спать сам. Я с завистью окинул взглядом его кровать. Хорошо хоть, пол деревянный, а не каменный. Подо мной был коврик, а сверху наброшено одеяло.

Я осторожно приподнял руку и откинул волосы с лица. Обычно я отпускаю их чуть ниже плеч и собираю на затылке в короткую толстую косичку, но в тюрьме они успели сильно отрасти. К тому же за время под арестом я ухитрился потерять шнурок, стягивавший их, и с тех пор волосы сбились в колтуны и висели, закрывая лицо. Вчерашнее полоскание смыло часть грязи, но колтуны никуда не делись. Я хотел было попросить у Поля нож и срезать их совсем, но вовремя отринул эту мысль. Пол все равно не даст мне ножа, подстрижет сам, а это будет больно. Кроме того, мне нравились мои длинные волосы. Когда они были чистые и аккуратно завязаны сзади, это придавало мне, хотелось думать, аристократичный вид, что было весьма полезно. Иногда я прятал в густой косице необходимые мелочи.

Но сейчас мои космы, грязные и спутанные, были далеки от аристократизма. Я до поры до времени откинул их со лба и сел. Едва я шевельнулся, Поль открыл глаза, и я распрощался с мыслью незаметно ускользнуть. Через мгновение я обнаружил, что прикован. Щиколотку обернули чьей-то запасной рубахой и замкнули на ней железный браслет с цепочкой, обмотанной вокруг ножки кровати. Чтобы освободиться, пришлось бы приподнять кровать, на которой лежал Поль. Интересно, кому принадлежала мысль обернуть ногу рубашкой и накрыть меня одеялом. Поль не походил на человека, внимательного к личному комфорту.

Я помылся опять, на этот раз теплой водой в умывальне, в конце коридора. Там уже были волшебник и оба его ученика. Раздевшись до пояса, они с удовольствием плескались. При нашем с Полем появлении они дружно подняли головы, и у всех троих на лицах было написано, что они ждут от меня возмущенного отказа от воды и мыла.

– Я же вчера уже мылся, – напомнил я волшебнику. – Вот, смотрите, руки чистые. И весь я чистый. Зачем мыться еще раз?

Волшебник отошел от тазика с водой для бритья и схватил меня за локоть, постаравшись не задеть чистые белые повязки. Перевернул мне руку ладонью вверх, и я увидел, что в складках кожи еще осталась въевшаяся черная грязь.

– Умывайся, – велел он, и Поль, не дожидаясь протестов, обхватил меня поперек туловища и подтащил к пустому тазику, стоявшему на длинной полке вдоль стены. Держа меня одной рукой за загривок, он взял кувшин и налил в тазик дымящейся горячей воды.

– Я и сам могу умыться, – заспорил я, но тщетно.

Он взял мыло с мочалкой и стал трудиться над моим лицом. Открыв было рот, чтобы заспорить, я тотчас же получил в него щедрую порцию пены. Сколько я ни вырывался, все было впустую. Ручища Поля, лежавшая на затылке, с легкостью обхватывала мне шею с одного боку до другого. Он не проявлял жалости к моим синякам, а я в отместку норовил наступить ему на ногу. Тогда его пальцы сильнее стиснули шею, и пришлось угомониться. Он намылил мне плечи и еще раз нажал сильнее, чтобы я подставил спину. Согнувшись пополам, я увидел в пределах досягаемости его коленки. Я мог бы ухватиться за одну и опрокинуть его на пол, но не стал. Сейчас не время выказывать неожиданные способности. Кроме того, если промахнусь, я только выставлю себя в дурацком виде, а этого мне и так уже с лихвой хватает.

Поль сполоснул меня кувшином воды. Я выпрямился и попытался напустить на себя презрительный вид, но экзекуция была еще не окончена. Под мои возмущенные вопли Поль провел меня через всю умывальню к ванне с водой и окунул туда головой. Потом приподнял и, пока я откашливался, еще раз намылил мне голову, а потом снова окунул.

Когда его хватка наконец ослабла, я вывернулся и, весь в стекающей воде, отскочил к дальней стене умывальни. Оттуда, кашляя и отплевываясь, настороженно следил за ним. Он терпеливо дожидался, пока я отожму волосы. Я буркнул, что мог бы помыться и сам. Он в ответ швырнул мне полотенце и лениво ткнул пальцем в сторону двери.

У него на лице по-прежнему ничего не было написано, но уголки губ слегка дрогнули. Я выдвинул челюсть, чтобы скрыть выражение собственного лица, прошествовал по коридору и взял в комнате, где спал, свою рубаху и тунику.

– Ты мне все штаны промочил, – проворчал я, натягивая рубаху. Пояс был весь мокрый.

Поль не удостоил меня ответом.

Натягивая тунику через голову, я протопал по лестнице в обеденный зал. Там меня ждал завтрак. Все остальные были уже в сборе. Волшебник и его ученики радостно улыбались. Я, не взглянув на них, плюхнулся на край скамьи.

Прикончив миску овсянки, я слегка пригладил волосы пальцами, чтобы хоть чуть-чуть привести их в порядок. Распутав несколько колтунов, разделил лохмы на три пряди и заплел в короткую косицу. Зажав конец в одной руке, пробежался взглядом по залу в поисках вдохновения. За барной стойкой ждала девушка. Улыбнувшись ей, я покрутил пальцем вокруг кончика косы, объясняя, что мне нужно. Она улыбнулась в ответ, махнула рукой – поняла, мол. Тогда я снова обернулся к столу и поймал свирепый взгляд Пустозвона Старшего, которого, насколько я помнил, звали Амбиадес. Понятия не имею, что его так разозлило. Я устремил свой озадаченный взгляд в миску из-под овсянки.

Через несколько минут девушка принесла еще еды для всех и шнурок для моей косы. Уходя, она оглянулась на Пустозвона Старшего и презрительно фыркнула. Вот, значит, что означал его кровожадный взгляд. Друзей в этой компании у меня не было, впрочем, я здесь не за тем, чтобы заводить друзей. К тому же он слишком много ухмылялся. Я уже успел понять, что люди, которые много ухмыляются, чаще всего смеются надо мной.

Волшебник, Поль и младший Пустозвон – Софос – старательно уминали свой завтрак.

– А она, видать, милашка, – бросил я и поймал сердитые взгляды Амбиадеса и его учителя. Вряд ли волшебник получил от ворот поворот от простой служанки, поэтому я заключил, что он не хочет, чтобы я дразнил его ученика. – Очень приветливая девушка, – добавил я напоследок и углубился во вторую миску овсянки. Она была чуть-чуть клейкая, зато с маслом и медом. Рядом стояла миска йогурта – его я тоже уплел. Софос получил миску поменьше, и, когда волшебник отвернулся, я выхватил ее прямо из-под его поднятой ложки и заменил на свою, пустую. Он вздрогнул, Амбиадес презрительно хохотнул, но никто из них не стал жаловаться волшебнику. Посреди стола стояла большая чаша с апельсинами. Я потянулся было к ним, но перехватил на себе сердитый взгляд волшебника.

– Есть хочу, – оправдался я и схватил три штуки. Два сунул в карманы туники, а третий очистил и стал жевать. В этот миг появилась хозяйка.

Она пришла спросить, не упаковать ли нам обед с собой, но, увидев меня, застыла в изумлении.

Я встретил ее самой обаятельной мальчишеской улыбкой:

– Хорошо я помылся, верно?

– Да, – улыбнулась в ответ она. – Где же ты так испачкался?

– В тюрьме, – объяснил я.

– А, – протянула она без всякого удивления. Люди что ни день попадают в тюрьму, дело обычное. – Рад небось, что вышел.

– Да, госпожа, тем более что у вас так хорошо кормят.

Она рассмеялась и снова обернулась к волшебнику. Тот хранил мрачный вид.

– Господин, вам что-нибудь еще понадобится?

– Нет, спасибо, мы остановимся на обед в Эвизе.

Все ушли навьючивать лошадей, остались только волшебник и я. Мы сидели за столом, пока Поль не прислал Софоса с сообщением, что все готово к отъезду. Во дворе стояла колода, так что я смог самостоятельно взгромоздиться на лошадь. Правда, Поль ухватил ее под уздцы, а Софос придерживал мне стремя и помогал советами.

– Не надо вот так ползти на животе, – говорил он. – Никуда она из-под тебя не денется.

– А вдруг, – уныло ответил я.

Едва мы выехали со двора, из парадных дверей таверны вышла хозяйка. В руке она держала узелок, завернутый в платочек. Одной рукой она остановила мою лошадь. Я восхитился смелостью ее поступка, но сама она явно не находила в нем ничего необычного.

– Вот тебе гостинцев на дорожку. До Эвизы путь долгий. – Она протянула мне узелок. – Мой младшенький тоже в тюрьме сидит.

– Ого, – отозвался я без всякого удивления. Небось не смогли дать приличную взятку сборщику налогов. – Не беспокойтесь слишком сильно, – продолжал я, хотя волшебник усердно тянул мою лошадь прочь. – Там не так уж плохо. – Я забылся настолько, что улыбнулся совершенно искренне, но, увидев, как озарилось хозяйкино лицо, тотчас сменил улыбку на дерзкую ухмылку. – Да простят мне боги это бесстыдное вранье, – пробормотал я себе под нос.

Таверна осталась позади. Дорога петляла среди оливковых деревьев. Едва мы скрылись из виду, волшебник остановил и своего коня, и моего тоже.

Он склонился в седле и отвесил мне крепкий подзатыльник, потом отобрал узелок с обедом, который я приспособил к какой-то пряжке на седле.

– Эй! – возмущенно заорал я. – Это дали мне!

– Не хватало только, чтобы ты трепался с каждым трактирщиком отсюда и до самых гор.

– Трактирщику я не сказал ни слова, – обиженно возразил я, потирая шишку на том месте, куда пришлось его увесистое кольцо с печаткой. – Ни единого слова. Только проявил вежливость к хозяйке.

Волшебник снова занес руку, но я ловко увернулся.

– Оставь свою вежливость при себе, – рявкнул он. – И ни с кем не болтай, понял?

– Ладно, ладно. Обед хоть вернете?

Не вернул. Сказал, мы пообедаем позже. Еще целый час я дулся. Вперил взгляд в седло и не обращал внимания на проплывавшие мимо пейзажи – что я, луковых грядок не видел? Наконец мы добрались до поля, где убирали урожай. Сладковатый пряный запах разбудил мне желудок. Я выпрямился, осмотрелся и окликнул волшебника:

– Эй! Есть хочу.

Он меня словно не услышал, но я все равно решил: хватит дуться. Обед от этого не приблизится, да к тому же ссутуленная над седлом шея уже начала побаливать. Я достал из кармана апельсин и стал чистить, бросая корки на дорогу. Первое время за городом я чувствовал себя как букашка посреди скатерти. Теперь же мир стал смыкаться на более уютный манер. Дорога то медленно карабкалась в горку, то спускалась в распадок. Мы постепенно поднимались на холмы, за которыми нас терпеливо поджидали горы. Поля становились меньше, их обрамляли оливковые деревья, способные расти там, где никакого другого урожая не соберешь. Разрозненные рощицы смыкались все теснее, пока не слились в единый лес, мерцавший серебристо-серой листвой. Интересно, как крестьяне различают, где кончаются их владения и начинаются чужие.

* * *

Софос, ехавший слева от меня, спросил:

– Там и правда было не так уж плохо?

– Где?

– В тюрьме.

Я вспомнил, о чем говорил трактирщице, долго внимательно всматривался в Софоса, с удобством восседавшего верхом на своей породистой кобыле.

– Хуже некуда, – с прочувствованной искренностью ответил я. – Ничего ужаснее, чем та тюрьма, не случалось со мной за всю мою жизнь.

В его взгляде читалось: по его мнению, со мной всю жизнь только и случались происшествия одно другого ужаснее.

Он что-то хмыкнул и, слегка пришпорив лошадь, выдвинулся вперед, подальше от меня.

Поль по-прежнему держался рядом со мной. Я украдкой покосился на него через плечо и наткнулся на каменный взгляд. Съел апельсин и стал прислушиваться к разговору волшебника с Софосом и Амбиадесом. Он их о чем-то расспрашивал. Велел Софосу рассказать о характерных признаках эвкалиптовых деревьев. Софос долго рассуждал о том, о сем, вспоминал, плодоносят они или нет. Я почти ничего не уловил из его рассказа, но, видимо, он отвечал правильно, потому что волшебник сообщил, что доволен. Амбиадес с оливковыми деревьями показал себя гораздо хуже, и волшебник остался недоволен. Амбиадес на лошади слегка отстранился от волшебника, и я понял, что тычки по голове увесистой печаткой были здесь делом обычным. Волшебник потребовал правильный ответ у Софоса, и тот его дал, явно стыдясь за старшего приятеля.

– Видишь, Амбиадес? Софос слушал меня гораздо внимательнее. Не хочешь ли высказать догадку, почему видоописание такого рода имеет большое значение?

– Что-то не хочется, – отозвался Амбиадес.

– Все равно попробуй.

– Наверное, для того чтобы знать, где какие деревья сажать.

– Продолжай.

Но Амбиадес больше ничего не смог придумать.

Софос постарался прийти ему на помощь:

– Если увидишь новое дерево и оно будет точь-в-точь похоже на оливу, то сразу поймешь, можно ли есть плоды с него.

– Если оно выглядит точь-в-точь как оливковое дерево, значит, это и есть олива, – огрызнулся Амбиадес. Я привстал на одном стремени и подался вперед, насколько мог. Хотелось посмотреть, зальется ли краской Софос. Так и есть. Покраснел.

– При этом, – указал волшебник, – если ты, Амбиадес, не можешь подробно описать оливковое дерево, то, увидев его, можешь и не узнать. Так?

Я привстал на другом стремени. Теперь покраснел Амбиадес. Да еще и насупился.

– Теперь проделаем то же самое со смоковницами, – продолжил волшебник.

Амбиадес стал наугад блуждать и по этому видоописанию, и я потерял интерес. Усталость одолевала, я съел второй апельсин.

До Эвизы оставалось еще далеко, а я уже выбился из сил. Без конца ныл, говорил, что больше не могу, но никто меня словно не слышал. А еще я проголодался. Сказал волшебнику, что, если мне не дадут поесть, я умру от голода прямо в седле, и он наконец с неохотой развязал выданный мне узелок. Но потребовал, чтобы я разделил его поровну с Амбиадесом и Софосом, не внимая моим заявлениям о том, что они не успели проголодаться столь же сильно, как я.

Амбиадес благородно отдал мне часть своей порции, но сделал это так, что я невольно ощетинился.

Мы пришли в Эвизу ближе к вечеру. Волшебник ворчал, что мы движемся медленнее, чем следовало бы. Он не учел моего виртуозного умения обращаться с лошадьми.