Цитаты из книги «Как ты смеешь»

как она поразительно красива: красотой чистой, звенящей, как колокольчик. Этот звон почти оглушает нас. Но мы не позволим ему сбить себя с ног.

Взгляните на меня – Эдди Хэнлон, шестнадцать лет, длинные волосы цвета карамели, кожа упругая, как резиновый мяч. Я в спортивном зале, рядом – моя лучшая подруга Бет; губы-вишенки растянуты в улыбке, ноги намазаны автозагаром, хвостики подпрыгивают в такт. Взгляните, как часто я моргаю, словно окружающий мир слепит мне глаза. Я никогда не была одной из тех, кто носит на лице маску вечного недовольства, непрерывно жует резинку, закатывает глаза и протяжно вздыхает. Не была я такой. Но я знала таких девчонок. И когда появилась она, все их маски тотчас потрескались и облезли, как шелушащаяся кожа. Под маской мы все одинаковые, правда? Хотим чего-то, а чего – не знаем. Не можем даже сформулировать, что нам на самом деле нужно. Но это чувство снедает нас; оно как игла в сердце.

Она открыла нам все тайные чудеса жизни – реальной жизни, той, которую я прежде видела лишь мельком, краем глаза. Умела ли я чувствовать раньше, до того, как она показала мне, что это значит? Орудуя стиснутыми кулаками и вырываясь из оков своего тесного мира, она научила меня жить. Я хотела сохранить то, что имела. Так можно ли винить меня в этом? В том, что я боролась до самого конца? Не надо говорить, что это было зря.

Чем больше я занималась, тем сильнее втягивалась. Благодаря команде поддержки все обрело смысл. У моей беспозвоночной жизни появился хребет, на нем выросли ребра, ключицы; я стала высоко держать голову.

Поначалу чирлидинг был для меня способом заполнить бесконечно тянущиеся дни – каждый из этих долгих дней. Когда тебе четырнадцать, пятнадцать, семнадцать, нужно что-то делать, чтобы убить все это время, это бесконечное зудящее ожидание, когда каждый час, каждый день ждешь чего-то – чего угодно – лишь бы это поскорее случилось. «Нет никого опаснее скучающих девочек-подростков», – сказала тренер когда-то давно, осенним днем, когда ветер кружил сухие листья у наших ног. Но она сказала это не как мама, или училка, или директор, или, чего хуже, школьный психолог. Она знала, каково это. Она все понимала.

Думаешь: это мое тело, и сколько всего оно умеет! Я могу заставить его вертеться колесом, кувыркаться, летать. А потом встаешь перед запотевшим зеркалом – уже без малиновых прядей в волосах, без накладных ресниц с блестками. И видишь, что это просто ты – ты, не похожая ни на кого другого. Незнакомая ты.

Воздух тяжелый, туманный, густой.

Мы едем по улицам в беззвучной и беззвездной ночи. Весь мир тихо спит, трещит огонь в каминах, ставни закрыты наглухо и люди безопасно укрыты в своих домах. Их согревает мысль о том, что завтра наступит, и их снова закружит водоворот привычных дел. Неужели где-то в этом мире есть счастье? Если не здесь, то где-нибудь еще?

Когда смотришь в бездну, Эдди, – сказала она, и ее глаза блеснули, как две сияющие звезды, смеющиеся, а может, плачущие, – бездна тоже смотрит в тебя

– она же как Красная Шапочка, только испорченная: вечно сует свой нос в чужую жизнь.