Введение

Моим первым соревнованием на выносливость стал забег на два круга вокруг начальной школы Oyster River в Нью-Гэмпшире. Соревнование было одним из многих, устроенных в честь спортивного праздника для учеников пятого класса. Как и большинство 11-летних мальчишек, я часто бегал наперегонки с соседями, но все это были спринты. Без указаний взрослых дети никогда не станут бегать на длинные дистанции. В тот праздничный день я очень хорошо понял почему.

Ничего не зная о беге, мы все ринулись со старта в полную силу. Уже на исходе первой стометровки я почувствовал в ногах болезненную слабость, как будто с каждым шагом становился на килограмм тяжелее. В горле пекло, словно солью посыпали открытую рану. В голове зазвенело, и сознание стало колебаться, словно пламя свечи под жестоким ветром. Те немногие мысли, на которые я был еще способен, мелькали урывками: «Какого черта со мной творится? Это что, нормально? Неужели всем остальным так же плохо?»

Наконец мы пробежали первый круг, и я, подавив жгучее искушение сойти с дистанции, начал второй. Передо мной оставался всего один мальчик: Джефф Бартон, единственный из одноклассников такой же тощий, как и я. Я постарался обдумать ситуацию. Можно ускориться, чтобы догнать Джеффа и тем самым усугубить свое плачевное состояние, или же признать поражение и уступить ему. Однако случилось третье: Джефф запнулся. Воодушевленный видом его неудачи, я обошел его на последнем повороте и триумфально преодолел финишную черту, слишком измученный, чтобы быть способным на нечто большее, нежели внутреннее ликование.

Из этого соревнования я вынес для себя фундаментальную истину о гонках на выносливость. Хотя на место победителя меня вознесли ноги и легкие, только мой ум – и в особенности открывшаяся способность пережить шок от неожиданных ощущений вкупе с готовностью пострадать ради победы – сделал меня чемпионом. Я понял, что главный вызов в забеге на длинную дистанцию – именно вызов разуму.

Через три года после моего триумфа на спортивном празднике я вывихнул колено, играя в футбол. Хирург, вправлявший вывих, посоветовал заняться другим видом спорта. В то время я неплохо показал себя, выступая за школу на забегах в одну милю (1,6 километра), и решил сделать ставку на бег.

Это был 1985 год, времена средневековья в эволюции реконструктивной хирургии и реабилитации коленного сустава. Я носил гипс на всю ногу в течение шести недель после операции и еще полгода ходил со скобками на ноге. Такой каркас из кевлара^[3] с застежками велкро^[4] висел на мне весь первый зимний легкоатлетический сезон в старшей школе. Когда весной каркас сняли, я как будто заново родился. Я семь раз выступил в соревнованиях на одну милю и шесть раз устанавливал личные рекорды.

Осенью я привел нашу школьную команду по кроссу к победе на чемпионате штата Нью-Гэмпшир в одном из трех межшкольных дивизионов. Неделей позже я занял десятое место в индивидуальном зачете на встрече чемпионов, где соревновались лучшие команды и бегуны всех трех дивизионов. Я стал вторым в индивидуальном зачете среди учащихся второго года обучения и лучшим из дебютантов соревнований и был на пути к тому, чтобы за оставшиеся годы учебы стать лучшим бегуном среди школьников Гранитного штата^[5].

Но этому не суждено было случиться. Первый сигнал прозвучал, как раз когда я купался в лучах славы победителя соревнований внутри штата. Они проходили на трассе в Деррифилд-парк в Манчестере, самой сложной в этой части Америки. Дистанция начиналась у подножия горнолыжной трассы, шла вверх и затем спускалась. Я оказался на вершине вторым после Шона Ливингстона, ученика выпускного класса, значительно более талантливого, чем я. Я не особо размышлял об этом, пока мы не выбежали из леса и моя девушка, увидев меня, не закричала тому, кто стоял рядом: «О господи! Он второй!» Тогда я понял, что все кончилось.

Не прошло и минуты, как меня обогнал Тодд Гейл из соперничающей с нами Академии Стивенса, такой же второкурсник, как я. У подножия горы он был в 10 или 15 метрах впереди меня. Однако трасса делала еще один коварный крутой подъем, прежде чем превратиться в ровную финишную прямую. Я бегал в гору лучше Тодда (вот почему мне вообще удалось оказаться сначала впереди него) и на подъеме начал сокращать разрыв.

Мы вышли на финишную прямую одновременно. Тодд поднялся на носки и рванул вперед. Я тоже. Мы неслись к финишу, в то время как наши родные, тренеры и друзья по команде кричали что было сил, стараясь нас поддержать.

И тут я все-таки сдался. Швырнул полотенце на ринг. Отказался. Это случилось как раз в то мгновение, когда Тодд еще немного ускорился. Я так никогда и не узнал, сумел бы ответить на его последнее ускорение или, может, даже бежать чуть быстрее него, потому что даже и не попытался. Причина была проста: это слишком больно. Какая-то часть меня словно задавалась вопросом: «Как сильно ты этого хочешь?», и другая часть отвечала: «Не так сильно, как тот парень». Я не думаю, что Тодд был более одаренным бегуном или подготовлен лучше меня, иначе мне не удалось бы победить его в двух из пяти кроссовых соревнований, в которых мы встретились до окончания школы. Единственное, что отличало его в тот день, – готовность приложить еще больше сил.

Потрясение, испытанное мной в 11 лет во время соревнований на выносливость, никогда не оставляло меня. Мне нравилось бегать, нравилось быть стройным и быстрым, однако меня корежило при воспоминании о той муке, которую довелось испытать во время бега. Мое неприятие этой мрачной стороны выбранного мной вида спорта оставалось на управляемом уровне, пока я был новичком с невысокими перспективами. Однако не успел я достичь уровня претендента, как с горечью обнаружил, что это чревато еще более жестокими страданиями, не говоря уже о том, что меня ждет в случае попытки стать чемпионом. Только тогда до меня дошло, что до сих пор я умудрялся действовать в пределах зоны комфорта, создававшей иллюзию «стопроцентной нагрузки». И если я намерен действительно стать лучшим, то эту зону придется покинуть.

Однако я так этого и не сделал. То, что со мной происходило, было классическим тяжелым случаем. В день соревнований меня охватывал непреодолимый страх, начиналось сердцебиение, крутило живот, а из головы не шли мысли о предстоящих страшных мучениях. Если соревнования приходились на вторник, на уроках я впадал в психическую реакцию «бегства», будучи не в состоянии воспринять что-либо из сказанного учителем. Если это случалось в субботу, я с великим трудом заставлял себя проглотить хоть какой-то завтрак, прежде чем вместе с товарищами по команде сесть в автобус, который вез нас на убой.

В выпускном классе я приспособился спускать на тормозах свои соревнования, так что мои 100 процентов по умолчанию превратились в 95. Я выкладывался ровно настолько, чтобы никто не догадался, что я напрягаюсь не в полную силу. Даже тогда время от времени мне улыбалась удача – на встрече чемпионов в 1987 году я пришел шестым, – как правило, я покидал беговую дорожку, презирая себя за то, что не сумел выложиться по полной.

Дальше стало еще хуже. На соревнованиях на стадионе в Бостоне я симулировал растяжение лодыжки на середине двухмильного забега и свалился, корчась от воображаемой боли. Несколькими неделями спустя я сделал вид, что не услышал вызов на старт на другой двухмильный забег, и команде пришлось выступать без меня. А после заключительного перед выпуском кроссового сезона я вовсе отказался от бега. (Я завершил его на позорном 17-м месте на встрече чемпионов, а мой давний соперник Тодд Гейл пришел вторым.) Внутренний плакса одержал верх.

В 1995 году, все еще уверенный, что отказался от карьеры бегуна, я переехал в Сан-Франциско. Моей целью было взяться за любую, даже первую попавшуюся работу, связанную с писательством. Получилось так, что первое предложение пришло от Билла Катовского, за 12 лет до этого основавшего журнал Triathlete и теперь запускавшего свой проект для спортсменов на выносливость Multisport, посвященный соревнованиям на выносливость. Я бы с не меньшим энтузиазмом вступил в сотрудничество с кем угодно, вплоть до «конопляного» ежемесячника High Times^[6], однако судьбе было угодно по самую макушку окунуть меня в деятельность массмедиа, освещавших жизнь людей, не щадящих, как когда-то я сам, своего тела ради того, чтобы быть быстрее и выносливее других.

Случилось неизбежное. Я снова втянулся в тренировки: сначала как бегун, а потом как триатлет. Это был очень скользкий путь. Я все сильнее увлекался этим времяпрепровождением, подогреваемый новыми амбициями. В итоге я возмечтал стать тем великим спортсменом, каким мог бы быть, если бы не сдался. Но я понимал, что для этого придется преодолеть ту внутреннюю слабость, которая не позволила мне достичь достойного уровня в первый раз. Ради самого себя мне было необходимо избавиться от этого душевного груза.

Меня подвело собственное тело, не желавшее мне подчиняться настолько, что был поставлен диагноз подошвенный фасциит. (Еще в юности были подозрения на слабость опорно-двигательного аппарата, а в 14 лет случился вывих колена.) Я так никогда и не стал тем великим спортсменом, каким мог бы быть, но по крайней мере я сумел выжать максимум, учитывая проблемы со здоровьем. И от груза на душе я избавился.

Если тот момент, когда я уступил первенство Тодду Гейлу на финишной прямой, стал моим символическим отказом от сопричастности к сообществу атлетов, другие мгновения во время марафона в Кремниевой долине в 2008 году превратились в символ моего возвращения. До финиша оставалось еще около трех миль (4,8 километра), и я уже испытывал немалые мучения, когда пробегал мимо молодой пары – судя по всему, они ждали бегуна, за которого болели на обочине. Я уже успел отбежать от них на несколько метров, когда услыхал, как женщина воскликнула:

– Вау!

Понятно, что это могло означать все что угодно. Возможно, ее впечатлило то, как стремительно я бегу. Но лидер марафона (я в тот день финишировал третьим) опережал меня на целых четыре минуты. Значит, дело было не в скорости. Может, ее поразил мой стиль бега? Однако я знал, что никогда не бегал красиво, а уж на тот момент и вовсе похвастаться было нечем.

И конечно, я тут же пришел к выводу, что юная болельщица на самом деле в ужасе от того, как я выгляжу, потому что каждый шаг дается мне через силу. Наверное, со стороны казалось, будто я брел против течения по пояс в быстрой воде. По крайней мере, именно так я себя чувствовал. Кажется, от изнеможения у меня даже слюни потекли. А значит, восклицание этой юной леди могло выражать уважение к моей стойкости и готовности претерпеть что угодно ради упорного стремления достичь результата.

На самом деле в тот раз мне так и не удалось показать то время, на которое я рассчитывал: очередная травма снова ограничила мои тренировки. Однако мое достижение оказалось гораздо важнее: появилась удовлетворенность от сознания того, что я все-таки сумел полностью выложиться в том забеге.

Так 23-я миля в марафоне 2008 года в Кремниевой долине стала самым драгоценным моментом в моей спортивной жизни. Более того, я готов признать ее одним из самых прекрасных моментов в жизни вообще. Конечно, это был всего лишь рядовой забег, однако спорт никогда не идет отдельно от остальной жизни, так же как качества атлета – неотъемлемая часть личности. Преодолев свой страх перед физическими страданиями во время бега, я поднял уровень самоуважения, веры во внутренние силы, которые помогли мне с достоинством пройти через другие испытания – как в рамках спорта, так и за его пределами.

Я мог бы так никогда и не вернуть себе самоуважение таким вот образом, если бы не моя работа спортивного корреспондента и связанные с этим личные встречи с известными во всем мире атлетами. Благодаря этим интервью я понял, что те самые наиболее одаренные 0,001 процента людей так же психологически уязвимы, как и простые смертные, и им приходится преодолевать те же внутренние препятствия, чтобы добиться того, чего не добиваемся мы. Одного таланта для этого мало. И это понимание наградило меня той долей здорового цинизма и вдохновения, что заставили меня стараться усерднее.

Еще одной важной вехой я считаю долгий телефонный разговор с Хантером Кемпером^[7], за два дня до этого победившего в Национальном чемпионате 1998 года по триатлону, проходившем в Оушенсайд (Калифорния). Я присутствовал на его триумфе как репортер Triathlete. На полпути к финишу десятикилометрового бегового этапа Хантер и австралиец Грег Уэлч^[8] далеко оторвались от соперников. В 1990 году Уэлч был первым на чемпионате мира по триатлону, в 1993 году – на мировом чемпионате по дуатлону^[9], в 1994 году – на чемпионате Ironman, а в 1996 году – на мировом чемпионате по триатлону на длинной дистанции. Хантер был 22-летним никому не известным дебютантом, чьим величайшим достижением было второе место в забеге на 10 000 метров чемпионата Конференции Атлантического побережья^[10]. Когда до финиша оставалось полмили (0,8 километра), эти двое все еще бежали вровень. Я спросил Хантера, что он при этом чувствовал.

– Я был на ушах, – ответил он.

Из подробных пояснений Хантера стало ясно, что он был перепуган, ошеломлен и не верил в то, что это происходит в реальности. На его месте я чувствовал бы себя точно так же. Сама мысль, что он преодолевает длинную финишную прямую в компании Уэлча, совершенно лишала его уверенности. Он спрашивал себя: «Как сильно ты этого хочешь?» Это был момент колебаний, сомнений. Но уже в следующее мгновенье Хантер понял, что желание выиграть гонку сильнее, чем страх перед легендарным соперником, и больше не позволил себе бояться. Он очертя голову ринулся в неизвестность и обнаружил, что способен на совершенно новое усилие. Его внезапное ускорение свернуло Уэлчу шею (конечно, фигурально), и дебютант пересек финишную черту в одиночестве, завоевав тогда первый из семи титулов чемпиона страны.

Позднее в том же телефонном разговоре я узнал от Хантера, что его лучший школьный результат на двух милях (3,2 километра) был на две секунды хуже моего. Открытия такого рода – а их еще было много в моей жизни – помогали подавить страх перед испытаниями. Они укрепляли мою решимость стать стоиком и веру в то, что я на это способен.

В то время как я преодолевал новые этапы моей внутренней эволюции, в спортивной науке происходила самая настоящая революция. Новые визуализирующие методы исследования, например магнитно-резонансная томография, помогли пролить свет на работу головного мозга, что позволило спортивным физиологам расширить знания о том, как этот рыхлый полуторакилограммовый «электрифицированный» орган влияет на способность организма проявлять выносливость. Кульминацией этого процесса стало создание принципиально новой «психобиологической» модели выносливости. Так ее назвал Сэмюэль Маркора, итальянский спортивный физиолог, который живет и работает в Англии. Она рассматривает разум и тело в их взаимодействии, где тело играет подчиненную роль. Поскольку меня всю жизнь волновала роль ментальной составляющей в развитии выносливости атлетов, я внимательно следил за этими исследованиями, пока сам не начал пропагандировать эту методику в журнальных публикациях и книгах, таких как Brain Training for Runners («Тренировки мозга для бегунов»). Больше всего в этой психобиологической модели меня привлекало то, что она подтверждала выводы, которые я вынес из уроков, полученных в пятом классе в забеге на длинную дистанцию: главный вызов для спортсмена, тренирующегося на выносливость, – психологический.

Многие аспекты этой проблемы, традиционно считавшиеся биологическими по природе, теперь относят к работе мозга. Взять хотя бы исследования Пола Ларсена и его коллег из австралийского Университета Эдит Коуэн. Результаты их исследований говорят о том, что за исключением самых экстремальных случаев обезвоживание, представляющее собой биологический процесс, не заставляет атлетов снижать скорость во время забега: в этом виновато психологическое состояние – чувство жажды.