А дальше синие зачем-то напали на зеленых на улицах города, на драку поднялись пригороды, гвардейцы рубили и тех и других, но все когда-нибудь кончается; итог – тридцать пять тысяч уничтоженных зеленых и сотни синих. И полностью сожженный центр города. И император, который запретил гонки колесниц на несколько лет.

Сегодня колесницы несутся по кругу, как встарь. Демы, конечно, мало похожи на то, чем они были два с лишним столетия назад. Но без них не было бы империи.

Они, конечно, отличаются друг от друга. Синие – это по большей части те, кто владеет землей, продает виноград, скот и фрукты. Точнее, их дети. А зеленые – только здесь, в Юстиниане, я понял, где империя берет лучших из лучших юношей для императорской службы.

Кто угодно может стать императором – надо только, чтобы солдаты подняли тебя на щите над толпой. Заимствованные у иранских владык корону и тяжелый шар за прошедшие столетия вручали мяснику, сборщику налогов, крестьянину из северной Сирии… И у многих получалось совсем неплохо.

Неграмотный человек не может править государством. Человек, который не может прочесть хоть часть из тридцати пяти тысяч книг собственной библиотеки, – нелучший император. Но этой страной на самом-то деле правят не императоры, а тысячи чиновников – из ведомств городских эпархов, или подчиненные великого логофета, или логофета войны, или логофета дромы. Последние меня интересовали больше всего – дрома, то есть дорога, это как раз по моей части. Но дело не в этом. А в том, где все эти мальчики, будущие правители империи, получали свое внушительное образование.

В империи учатся все – по крайней мере горожане. Литература, грамматика и риторика, стихи обожаемого всеми слепого поэта, недоступные для меня пьесы умерших мудрецов, а потом и известный всему миру Аристотель. Но в шестнадцать лет все это заканчивалось. И меня часто посещало любопытство – а где они берут людей действительно высокого класса, если академия Афин закрыта давно, а академия в Александрии досталась народу арабийя, они же саракинос? Кто готовит к работе всех этих гениальных юношей, которых, как я слышал, очень тщательно ищут – и находят – по всей империи, невзирая на их происхождение и богатство семьи? Не в монастырях же. Там совсем другая наука, хотя тоже, бесспорно, замечательная.

Вот теперь, в маленькой Юстиниане, я видел, как это происходит. Демы. И здесь демы.

– Где бы они иначе взяли книги, – завистливо сказала Анна. – Две золотые номисмы за вот такую книжечку. А бывает, и пять, и десять. И если ты не сенатор…

Я огляделся. В раскаленном небе застыли крестики птиц, вокруг нас сходили с ума кузнечики.

– Но почему их привезли именно сюда, вот вопрос номер два, – сказал я.

– В драконовые места? – деловито отозвалась Анна.

– Почему попросту не выехать за три-четыре дня пути от стен Города? – продолжил я. – Там уже прохладнее. И никто не разбежится в поисках удовольствий. Все как здесь. Что же тут такого, чтобы ехать через всю империю или то, что от нее осталось? А, дорогая Анна? Ведь дальше – граница. И эти самые саракинос каждый год набегают сюда небольшими отрядами, уводить скот и людей в рабство. И зачем было везти вот этих мальчиков именно сюда, где довольно опасно?

– Не так уж опасно, – с прекрасной уверенностью отозвалась она. – Здесь живут лучшие во всей империи воины.

– То есть?

– Ну здесь же Армениакская фема, – задумчиво сказала она. – Эти люди умеют воевать. Все знают, что у них тут здоровенные мечи с двойной рукояткой. Кони в броне. И железные крюки для лазанья по скалам, и кожаные щиты от камней, которые кидают сверху. В общем, эти армяне – здоровенные ребята, – завершила она.

– Это что – вот они, – я указал на кастру или кастеллий на вершине холма, – и есть те самые армяне?

– Ну да, – сказала Анна. – Видел, какой у них хлеб? Как простыня. Но вкусный, если свежий. Хотя и нормального хлеба хватает. И кстати, уважаемый сер Нанидат…

Надо было признать, что мой второй вопрос оставался без ответа. Зачем было ехать именно в этот, возможно – последний перед границей городок? И почему после нашего появления здесь в ночи разносится вой, который для местных жителей остается такой же загадкой, как для нас?

Но если мой опыт хоть что-то значит, а он, к сожалению, значит очень много, нам недолго осталось ждать хотя бы некоторых разгадок.

– И кстати, уважаемый сер Нанидат, – не отставала упорная Анна, – я не знаю, понравится ли это тебе, то есть вам, но пришло время обеда, и…

Тут я приготовился проявить раздражение – опять лезть по тропинке вверх по холму…

– …и я хотела пригласить… У меня есть горшочек со вкусной едой и немножко хлеба. Так вот живем. На гору не ходим, едим супчик.

Я уже хорошо знал, что Анна и еда нежно дружат. Она накормила меня чем-то, стоившим не просто меньше фола, а, видимо, меньше половины его. Это был всего лишь горох, на грани между кашей и супом, а ведь эту грань надо тоже уметь почувствовать. Небольшой котел стоял у Анны во дворе виллы, укрепленный между тремя аккуратными пирамидками камней, с четвертой стороны камня не было, туда Анна запихивала все сухие ветки в округе и устраивала очаг. Я подумал, что давно не ел ничего настолько дешевого – я бы даже сказал, позорно дешевого, она даже плоские ложки, кажется, сама вырезала ножиком из дерева. Но и такого вкусного. Как это делается? Поджаренный лук, понятно, вот он. Немножко местной зелени, как в монастыре. Тоже понятно. Но…

– Просто, – сказала Анна. – Главное – свиная шкурка. Ее можно выпросить вообще просто так, бесплатно, если попридуриваться у прилавка! Всего-то вот такой кусочек, много ли бедной девушке надо. Ты смазываешь ею котел и жаришь лук, вот так… И после этой жарки шкуркин запах – он очень важен для супа. Если это вообще суп. Вот. Ну еще зелень хорошая. Тут вообще хорошо, если бы… Не эти странные вещи.

Я задумался.

– Ну ладно, – сказал я, наконец. – Мы явно не поймем сейчас, зачем нас привезли сюда. Но давай посмотрим – а что здесь вообще есть, вокруг нас. Вот, видишь, эта точка на земле – тот холм и городок на нем. А вот много открытых, без всякой стены, холмов к югу от него – это город, которого уже нет, только мы тут сидим. Вот дорога…

Анна, к моему удивлению – сколько же талантов у девочки, – мгновенно набросала в пыли довольно ясную карту. И если вспомнить, то это ведь благодаря ее чертежу я понял, что монастырь – тот самый, который буквально через два дня спас жизнь Прокопиусу и мне, – ближе, чем кажется, если лететь прямо, как птица.

– Так, монастырь от нас к юго-востоку? – бормотал я. – А юго-запад, что тут?

– Ничего, сер, – уверенно отвечала Анна. – Горы там непроходимы – для армий саракинос, то есть. Нет ущелий, ну разве очень маленькие тропы.

– А дальше монастыря? – спросил я после паузы.

– Дорога… – задумалась Анна. – Которая ведет в еще одну долину…

И замолчала.

Потом добавила:

– А вот уже там, где долина, там совсем рядом граница. Я потом узнаю, сер Нанидат.

Я задумчиво посмотрел на нее: в происходящем я ничего не понимал, кроме одного. Моя уважаемая переводчица – человек на редкость быстрого ума и действия, и мне просто придется направлять ее усилия, потому что иначе она обойдется и без меня, а тогда будет хуже.

– Остался вопрос, который задал тогда… в первый вечер… Никетас этот, с его толстой мордой, – неожиданно подтвердила мои опасения Анна. – А что мы вдвоем тут делаем, с этой компанией зеленых? То есть, что делаю я, понятно, а вот… Что делает очень, очень богатый и очень необычный человек…

И она посмотрела на меня, прищурившись.

И почему, интересно, человеку, перешагнувшему рубеж сорока лет, следует стесняться ребенка лет – да, кажется, семнадцати?

Вполне можно рассказать ей, что я здесь делаю. Дать заготовленный ответ номер два. Или номер три.

Зои, конечно.

Это была Зои. Ее золотистые глаза, которые смотрели на меня с веселым любопытством из-под полупрозрачной вуали. Это была жара середины лета в раскаленном каменном городе, у стены какого-то храма… да, у базилики Полуэктоса, сплошь увитой виноградом, среди кипарисов, уносившихся к закатному небу черно-синими языками пламени. Это были ее слова: «Жаль, господин Маниах, – я с мальчиками должна уехать завтра на край света, я просто должна. Через ворота Харисиоса – и две недели пути. Мне будет не хватать там человека, который может столько всего рассказать о шелке. Как бы я хотела, чтобы они обо всем этом знали. И ведь вас не соблазнить никакими деньгами за это наставничество – ну и чем же мне тогда соблазнить вас, как вы считаете?»

И замолчала, глядя чуть вопросительно.

– Вы когда-нибудь видели человека, который собирается в путь за ночь… да что там, еще быстрее, и несется на край света? – спросил я, снова заглядывая в ее глаза.

– Нет, – очень тихо сказала она, неотрывно глядя на меня. Эти глаза смеялись.

Утром я с Анной нагнал всю веселую команду у ворот Харисиоса. Я просто хотел увидеть лицо Зои в тот момент – и увидел.

В нашем торговом доме всегда есть собранные седельные сумки, где лежит все необходимое, чтобы хозяин этого дома – то есть я – чувствовал себя неплохо хоть год, тронувшись в путь не то что за ночь, а за мгновение.

Собственно, самое сложное было уговорить тронуться в путь мгновенно Анну, которая работала моей неотлучной тенью уже давно. Но эта сирота, живущая при монастырской больнице, проявила удивительную прыть для обитателя Города, чьи жители, повторяю, и за стены-то не любят выбираться. «Я увижу все эти дороги?» – спросила она, широко раскрыв глаза. И собралась сразу. Собирать там было немного.

В ответ на мое искреннее признание из одного слова – «Зои» – Анна задумчиво спросила:

– Так, это агапэ или эрос? И вы… ты ведь не женат, верно?

Ну, это было уже слишком – выяснять разницу между двумя словами, из которых я не знал ни одного. Я отомстил:

– Кстати, мой дорогой друг Анна, ты опять спотыкаешься на этом мягком и долгом «г», и это создает проблемы. «Рату» – дорога – на самом деле звучит почти как «раг», «рагу», с тем самым мягким «г». А как произносится «верблюд»?

– Агштар, – слишком быстро сказала она.

– Вот именно. Ах-х-х… штар. Беззвучное, как летний ветер. А теперь трудное – согдийский язык вообще непрост – очень трудное слово. Антгуч.

– Я знаю, – сказала Анна. – Вот это я повторяла часто. «Ант… уч». Счастье. Это, наоборот, легко запомнить. И кстати… вот это – на счастье.

Она выудила непонятно откуда – держала в кулаке? – увесистую стекляшку на тонком ремешке.

– Надень, прошу тебя. Чтобы был вот этот самый антгуч, и как можно больше.

Я отклонил голову от ее рук и взял странный предмет в ладонь.

Корявые буквы по краям я прочитать, конечно, не мог. Но хорошо рассмотрел изображения. Два копья, протыкающие дурной глаз, а пониже – тело змея, одно из копий достает его и пришпиливает к земле.

– Ты не пожалела собственных денег там, у колдуньи, когда отправила меня постоять у ограды? – спросил я Анну. И попытался заглянуть ей под накидку – конечно, там просвечивал такой же ремешок.

Я подумал и медленно, с неохотой повесил теплую от наших с Анной рук стекляшку на шею.

– Пожалела еще кое для чего, – призналась она. – Но раскаялась и завтра пойду к ней снова. Еще, говорит она, нужен тинтиннабулум. На нем изображен Рафаил, он изгоняет демонов. Это такой колокольчик. Его носят на запястье.

– Я не буду ходить и звенеть колокольчиком, – дернул я плечом. – Не трать время.

– Я так и знала. Ну тогда я буду читать молитву, где перечисляются разные… животные. Эта молитва призывает их вернуться обратно в лес.