– Здесь не какой-то Бизант, здесь Рим, господин наставник, – вежливо напомнил мне Аркадиус.

Зои улыбалась загадочно и, как бы это сказать, непрерывно – кажется, когда она думала о чем-то своем, то приподнимала уголки губ и оставляла их в этом положении, просто чтобы лицо ее не выглядело печальным.

– Дорогие друзья, а как раньше назывался Великий Город? – подсказала она, не сбрасывая с лица улыбки.

– То есть как это – как назывался, – зазвучали голоса. И началась настоящая вакханалия, в основном поддержанная молодежью:

– Город был основан одиннадцатого мая триста тридцатого года. В понедельник. И он Бизантом не назывался. Он назывался – Город Константина.

– А сначала был сон прибывшего сюда с армией Константина Великого – матрона, сгибающаяся под тяжестью лет и болезней, превратилась в цветущую юную деву, которую он своими руками…

– Что своими руками?

Хохот.

– …увешал знаками имперского величия, идиот!

– А еще орлов не забудьте. Первые из первых хотели построить город в Халкедоне, легли спать, положив инструменты, просыпаются – а нету. И тут – о! – вон они, все их инструменты, на западной стороне пролива, на полуострове между двумя морями. Орлы в клювах перенесли. Или в когтях. Там и построили новый Рим.

Они затихли, а Зои все так и улыбалась. Потом с еле слышным шуршанием пошевелилась, и повисла тишина.

– А что за город построил спартанец Павсаний, вы не помните? – негромко спросила Зои.

Тишина продолжалась.

– А то, что на этом же полуострове был город и до Павсания, и построил его якобы некто Бизас, это вы не слышали? Ну да, это было давно. Дорогие дети, когда великий Константин впервые увидел наши холмы, городу на них, пусть небольшому, было более тысячи лет. На улицах пусть говорят что угодно про орлов и деву с юным лицом, но вы должны знать, как было на самом деле. А некоторые народы это, как видим, хорошо помнят. Потому что торговали с нами много столетий.

Все завопили от восторга. «Амартия!» – вскричали двое юношей, обвиняюще уперев друг в друга указательные пальцы, и сами больше всех удивились.

Анна, кстати, перевела мне это слово с большим трудом, сбивчиво объясняя, что «амартия» – это, конечно, неграмотность, но не простая, а в высоком и духовном смысле.

– Вы что-то говорили о коромысле и двух тюках с товаром, господин наставник? – напомнил мне кто-то.

Плохо ли быть господином наставником? Чему я научу их, что им дам? Легко ли вести людей за собой? Я помню всех, кого всего-то два года назад хотел спасти от войны и вернуть домой. Был ли я им наставником? Не знаю. Они называли меня просто «сердар», или, кратко, «сер». И они верили мне. Но в живых остались немногие.

Стало темно, чуть колеблющийся свет ламп выхватывал из ночи прежде всего ноги, множество ног, перекрещенных ремешками сандалий, некоторые – с красновато светящимися волосками. Иногда руки, иногда – неясно – лица. А выше во тьме угадывалась руина: полукруг свода, начинающий закругляться – но кончающийся обломками кирпича, по краю часть черепичной крыши, под ней окно с решеткой, выше черная пустота – небо.

Что ж, насчет коромысла – это было просто. Поднебесная империя собирает налоги, среди прочего, шелком – простым крестьянским шелком, и не очень простым. Ей не нужен весь этот шелк. Но ей очень нужны лошади для армии и всего прочего и другие товары.

Шелк – второе золото и серебро нашего мира. Боевой конь, железо для меча, раб или рабыня – их цену легко пересчитать в штуки шелка, который с радостью берут везде: у кагана Великой степи, в Бухаре и Самарканде, Балхе, в долине Ганга. И берут здесь, в стране, до сих пор называемой именем города, которого все равно что нет, там только козы пасутся среди упавших колонн.

Мне недолго пришлось развеивать иллюзии, что их империя теперь уже сама производит свой шелк. Я напомнил им насчет сказочно богатых покупателей и перепродавцов метаксы – шелковой пряжи, и о том, откуда она берется. Так же как и откуда берется шелк, приходящий, как им казалось, из Дамаска. Три четверти продаваемого шелка приходят сюда из Поднебесной империи, которую они считают сказкой, притом что в самой империи так же относятся к ним самим. Три четверти. Эта цифра заставила их задуматься. Итак, две империи не желают знать друг о друге, но друг без друга существовать не смогли бы.

– Я не понимаю, – неприятным голосом сказал Никетас. – Этого не может быть. Сколько стоит шелк в Поднебесной империи?

Что ж, это было просто. Одна штука шелка – четыре дирхема, или четыре серебряных милисиария этой империи, что было абсолютно одно и то же. В Самарканде та же штука шелка стоит двадцать восемь дирхемов, или две маленькие золотые монеты – назовите ее как хотите, номисма, динар и так далее. А здесь, на противоположном конце мира, то, что было надето в момент нашего разговора на Зои (не придворный скарамангион, а простой шелк для прогулки где-нибудь по мраморным плитам Аугустейона у колоннады сената), стоило фунт золота, то есть…

– То есть… если одна военная кампания обходится по весу в тысячу сто фунтов золота… – проговорил Никетас и задумался.

На лицах вокруг появилось смущение – здесь мало кто воспринимал военные кампании в фунтах золота. Это лишало войну героизма.

– Но я так и не понимаю. А что это вы там говорили про человека, на чьих плечах лежит коромысло?

– Это мы, – сказал я. – Согд. Самарканд, Бухара, Фархана и так далее. Согд, середина мира. Мы поставляем в Поднебесную империю лошадей в обмен на шелк. Который везем сюда. Получаем золото. Все просто. Или было бы просто, если бы путь не занимал бы полгода и не проходил через… Сами знаете.

– Но даже и так вы очень богатый человек, господин наставник Маниах, – сказал неожиданно Никетас. – А что в таком случае вы делаете здесь, в этом Кукузе на краю империи?

Что ж, кто-то из них рано или поздно задал бы мне этот вопрос. На который у меня было готово множество ответов.

– А что мне делать со своим богатством? – дернул я левым плечом. – Лежать на ковре и пить вино? Это удовольствие можно получить и здесь. Даже интереснее.

Помог мне Андреас, выставивший из темноты длинные тощие конечности – у руки был выпячен указательный палец, направленный в сторону Никетаса.

– Мы все знаем, как хорошо ты разбираешься в деньгах, о мой друг. Один такой, о, вполне достойный человек был при втором Юстиниане. Слышал о евнухе Стефене Персидском, не расстававшемся с громадным хлыстом?

Тут три-четыре человека взглянули в сторону Ясона и быстро отвели глаза.

– Да, – продолжал Андреас. – Стефен, тот, который подвешивал неплательщиков над огнем и дымом и доводил их до обморока. Но потом его и всех прочих фискалов второго Юстиниана привязали за ноги к колесницам, протащили по Меси до форума Быка и там сожгли заживо. Это я просто так рассказал, не подумай плохого, о Никетас.

Смеялись все, даже Зои.

Пора было завершать вечер – о шелке и странах, через которые он проходит, я собирался рассказывать им еще завтра и послезавтра.

Я перевел дыхание – и ощутил в сумраке два облака аромата, один от Зои, тонкий и деликатный, и совсем другой оттуда, где сидела Даниэлида, – запах ночных цветов, от которого кружится голова.

Впрочем, вся компания к этому моменту пахла также вином и кое-чем другим. Чесноком и луком. Здешняя еда вообще изумляет нас, приезжих: чеснок и лук пожирается в любых количествах. Но это только сначала страшно. Потом это вкусно.

– Ваши империи похожи, – приступил к финальной стадии я, – и завтра-послезавтра я расскажу вам о том, что и там и там государством могут править только те, кто причастен к знаниям, и там и там только один человек может носить шелк императорского цвета, желтый в одной империи, пурпурный в другой. Да, друг о друге вы не знаете. Но вы похожи. И все же вы – разные. Дайте-ка я задам вам простой вопрос. Что такое время?

Тут Аркадиус, в основном до того молчавший, в восторге шлепнул себя ладонью по бедру – вот это вопрос! – и заработал строгий взгляд Зои: такие манеры выдают слишком простое происхождение.

– Время – это цифры, – покровительственно сказал Никетас. – Просто цифры. Они одни для всех. Год – это везде год, даже в империи Чинь, потому что солнце одно для всех империй.

– Да? – сказал я. – В таком случае какой сейчас год?

Никетас понял, что ему готовят ловушку, – но все-таки сообщил: семьсот пятьдесят второй.

– Со дня рождения пророка, которого казнили? – уточнил я.

Тут несколько человек попытались возмутиться и сказать, что пророк был одновременно и богом, и еще многое сказать, но Никетас успокоил их взмахом руки и скрипучим голосом добавил:

– Если хотите по-другому, то шесть тысяч двести сорок четвертый со дня Сотворения мира.

Люди, владеющие цифрами, все-таки раздражают. Мне, например, неприятно сознавать, что мира когда-то не было, но я продолжал:

– А что делать тем, у кого совсем другие боги и чей мир создан кем-то еще?

– То есть как это – кем-то еще… Да тут возможен только один ответ… – загудели голоса.

– Я к тому, что в империи Чинь сейчас совсем другой год, – остановил их я.

– Вы еще скажите, что у сарокинос сейчас всего-навсего сто тридцать четвертый год, – крикнул кто-то. – Они еще маленькие. Но уже успели столько натворить…

– А в империи Чинь сейчас десятый год Эры Небесной Драгоценности, – сказал я. – А до того двадцать девять лет была Эра Открытости, если я правильно перевожу. И другого счета лет они не знают. Но это не мешает им быть самой большой и сильной империей мира.

– Это что, они начинают считать время заново с каждым императором? – спросил Прокопиус.

– Хуже, – сказал я. – Это все тот же император. Просто он решил, что страна и мир изменились, и пора менять эпоху. И принял новый девиз своего правления.

– Отлично, – отозвался Андреас. – Хороший обычай, сомнений нет. Интересно, как бы он назвал наше время сейчас и здесь, в Риме.

– Эра победы при Акроиноне, – зазвучали голоса. – Эра возрожденной надежды. Или возрожденной гордости.

Андреас поднялся во весь свой долговязый рост и выставил одну тощую ногу вперед.

– И где теперь, о проклятые, – провозгласил он, – ваши сияющие ряды стрел, где мелодичные аккорды тетив? Где блеск ваших мечей и копий, ваши нагрудники и шлемы, кривые мечи и затемненные щиты? И где корабли, которые вздымались высоко, как кедровые гробы из Ливана?

– О, Андреас! О, удивительный! – завопили безжалостные подростки. «Мы – зеленые!» – пискнул вдобавок кто-то из темноты.

– Это не я, – скромно признался Андреас. Лицо его в свете лампы казалось особо изможденным – кто бы мог подумать, что только что он слопал немаленький горшок горячего мяса с чесноком, вычистив его с помощью круглого хлеба до блеска. И это не говоря о крупных золотистых оливках без счета, с боками, блестящими от масла. «Да-да, отомсти за вчерашнее, несчастный, пусть они там глодают пальцы в своем монастыре», – говорил ему при этом Никетас, скорбно качая головой и поглощая свой куда более скромный ужин. Но сейчас доброта его кончилась.

– А хоть бы и не ты, – немилосердно проговорил сейчас тот же Никетас. – Что это там было насчет кедровых гробов? Идея отличная – корабль, политый греческим огнем, таким образом мгновенно превращается в пылающий гроб. Что с военной точки зрения – факт. Было. И уже не раз. При нынешнем императоре – в Керамейской бухте. Мы живем в эпоху славы Акроинона и Керамея, это правда. Но ты же ритор, несчастный мой друг Андреас. Как ты это себе представляешь – гроб из Ливана плывет по волнам, вздымаясь при этом высоко? А кто его туда, в море, запустил и с какими целями?

– Ну, ты несправедлив как всегда, – поднял глаза к невидимому небу Андреас. – Это красивая строчка. А раз так, ей необязательно быть точной.

Никетас отвратительно усмехнулся в толстые щеки.

Тут Даниэлида устала слушать и лишила меня одного ученика. Подняв пальцы к вискам, она начала восхищенно рассматривать сидевшего рядом юношу, потом робко придвинулась к нему и застенчиво моргнула. Его соседи раскрыли от зависти рты.

В этот момент я поймал на себе смеющийся взгляд – это Зои, Зои с глазами светлого янтаря, она держит в руках две серебряные чаши с вином и говорит на языке Ирана:

– Тебе понравится вот это. Его, конечно, не надо разбавлять водой.

И окружающий мир исчезает, там сейчас говорят на незнакомом языке, из того мира раньше тянулась ниточка в виде голоса Анны – но сейчас ниточки нет, Анна сказала «р-р-р» в знак того, что устала.

Я беру кубок. Моя работа на сегодня закончена.

…А, вот сейчас я вспомнил, кто произнес это слово первым. Какой-то юнец, почти невидимый в темноте, потому я его и не запомнил.

– Господин наставник Маниах, – сказал он, когда все начали уже вставать, двигаться и заводить разговоры между собой. – А правда ли, что империя Чинь – место, где живут драконы? Если так, то расскажите нам, чего от них ожидать. Потому что тут какая-то тварь дико ревела прошлой ночью далеко в ущельях, и, кроме дракона, такой звук издавать точно некому.

– Молодой человек, – сказал ему Никетас, который сам был максимум лет на пять старше. – Дай господину наставнику выпить вина. Любой нормальный человек знает, что драконов не существует.

Я застыл с кубком, поднесенным к губам. Что я мог ответить им? Или промолчать, делая вид, что вино слишком великолепно для разговоров – да оно, судя по аромату, и правда было таким?

Или сказать то, о чем я действительно думал в этот момент?

«Но они существуют».

Никто в темном саду среди развалин не мог бы произнести этих слов с такой уверенностью. Потому что они не видели то, что видел я.

Сколько лет назад это было? Больше десяти.

Палевые пески, ветер, ветер, не устающий тянуть среди этих камней одну долгую букву «с».

Длинные тени вечера – ноги верблюдов косыми линиями через песок, трепещущие концы головной повязки Карзананджа.

– Вот здесь, сер Нанидат, – говорит Карзанандж, наш караван-баши. – Песок его так и не занес, я зря боялся.

Как лодка, длинная, недостроенная лодка: ребра. Светло-серые, похожие на камень. Утопающий в песке череп размером с бычий – но это не бык, это все-таки змей, вот зубы, зубы, их больше, чем у быка, коня, человека, любого другого животного. Передняя лапа: когти, кривые, в длину как десять пальцев, сложенных вместе. Задние лапы – кажется, очень толстые, судя по тому, что от них осталось. Крылья? Не видно, но кто знает, из чего они сделаны у драконов, из кожи?

– Они зовут его – Сюнгуанлун, – говорит Карзанандж. – Дракон-призрак. Или иногда его называют «шелковый дракон».

– Почему шелковый?

– Из-за нас, – пожимает плечами Карзанандж, показывая рукой на верблюжий вьюк. – Из-за того, что мы везем тут, через проход в их бесконечной стене. И посмотрите – никто до сих пор не тронул ни одной косточки.

А ветер в песке все шипит, хочется успокоить его, напоить… кровью. Сейчас я капну темно-вишневой жидкостью на этот песок, еще капля, песок глотает все – но тут капли попадут на серые кости, они перестанут быть похожими на камень, потемнеют, нальются силой…

– Я здесь, – говорит мне внимательный Карзанандж. – Я не уйду. В первый раз все это ощущают, такова уж магия драконов. Но он так и лежит тут уже много лет.

Много лет? Судя по виду окаменевших костей – да хоть сто, а то и двести. Но он ведь был. Сколько живут драконы? Этот не так уж и велик, но какими они вырастают – может быть, тут детеныш? И если был один дракон, то, конечно же, до него был и другой, и еще один. А после него?

Горизонт неподвижен. На юг тянется цепочка верблюжьих следов, указывая нам обратный путь, а у горизонта она тает, съедается песком, превращается в воспоминание. Но наш караван там, и недалеко.

Они существуют.

Я смотрю туда, где недавно сидела Даниэлида с юношей. Этой пары на прежнем месте уже нет.