Глава 2
Одиночество на двоих

Родители моей матери играли важную роль в моем детстве. Они были фермерами. Два приятных, доброжелательных человека, с любовью относившихся ко мне.

Я часто оставался у них, особенно во время школьных каникул, потому что мои родители работали. Бабушка Катерина была простым человеком. Ее можно было читать, как открытую книгу. Она была сама доброта. Ограниченное воспитание и определенный уровень неграмотности в сочетании с менталитетом той эпохи и тех мест не подавили ее мягкости и красоты. Иногда бабушка брала меня с собой в хлев. Когда я был совсем маленьким, она сажала меня в люльку, садилась рядом со мной и вязала, рассказывая мне истории. Я слушал. И наблюдал за коровами и телятами. И за ласточками, гнездившимися там в большом количестве.

Когда я стал чуть постарше, ходил с ней в поле, пытаясь помогать. Потом мы направлялись к деревьям на краю двора. Мы сидели на траве, в тени.

Она доставала завтрак или перекус из корзины, которую брала с собой. Мы ели, окутанные ароматом сена. Вокруг было спокойно. Иногда мы засыпали под звуки сверчков и цикад, и размеренный ритм деревни тех дней, той поры, становился нашим ритмом.

Мой дедушка был удивительным человеком. Он никогда не повышал голос, но был твердым, это проявлялось во всем. Деревенский и в высшей степени порядочный, он обладал острым умом. Никогда не терял головы, всегда сохраняя трезвый взгляд на вещи. Он был спокойным внутри и динамичным снаружи. Активным. У него была астма, и его дыхание сопровождалось постоянным хрипом. После трех шагов ему приходилось на секунду останавливаться, чтобы отдышаться. Это была огромная проблема, с которой он старался справляться. Мой отец, зацикленный на медицине, всегда был рядом, чтобы подать ему ингалятор, позаботиться о нем. Он говорил: «Я продлеваю ему жизнь». Так оно и было: это очень ему помогало. В доме моих бабушки и дедушки жил также Освальдо, младший брат моей матери. Он был для меня не просто дядей, но и братом тоже. Старшим братом. В конце лета я возвращался домой с мамой и папой. Наши прощания были похожи на похороны. Бабушка плакала. Я тоже.

И все же я испытывал одиночество даже у бабушки с дедушкой. Пустоту. Мои папа и мама часто заезжали вечером повидать меня. Я ждал их. С приходом темноты я в буквальном смысле замирал, приникнув к кухонному окну.

Я взволнованно вглядывался в свет фар каждой проезжающей машины. Ждал в тишине. Я скучал по маме. Очень.

По возвращении домой осенью я снова шел в школу. Я учился в церковноприходской школе под руководством монахинь. Когда звучал звонок, все дети с визгами и смехом расходились по домам. Только я оставался. Длинными, нескончаемыми послеполуденными часами. До половины пятого или до пяти часов вечера, когда за мной приходила мама. В школе я тоже ждал ее у окна. Часы тянулись бесконечно. Я был совсем один. Часто рисовал. Сестра Франческа говорила, что у меня получалось хорошо. Каждый раз, когда она смотрела на мои рисунки, на ее лице появлялось удивление.

В хорошую погоду мне разрешали подождать в школьном дворе. Мне там нравилось. Позади двора был сад, где я катался на велосипеде. Туда-сюда. И кругами. Вперед, назад и вокруг. Иногда я останавливался, одной ногой опираясь о землю, другую оставив на педали, чтобы полюбоваться бабочкой. Или бросал велосипед и гонялся за ящерицей. Я наблюдал за муравьями и другими насекомыми, названий которых не знал. Каждый день – похожий на остальные, и каждый день я боялся, что мама не придет. Никогда.

Затем она появлялась. Я бежал ей навстречу. Она улыбалась и обнимала меня. Сажала меня на сиденье своего велосипеда и катила его, идя рядом. Так мы добирались домой и по пути обсуждали свой день. В июне учеба заканчивалась. Но родители не отправляли меня сразу к бабушке и дедушке. Я оставался в школе до ее полного закрытия на лето. Я был единственным ребенком, который оставался.

* * *

Целыми днями я катался по двору на своем велосипеде BMX. Вперед, назад, по кругу и мимо каштанов.

Я всегда боялся потерять ее, мою маму. Я перенял это от отца: он был ипохондриком, и почти все его разговоры сводились к болезням и смерти. Каждый день у него появлялась новая. «Уверен, что у меня рак. Я не доживу и до тридцати», – заявлял он.

Я был ребенком. Со временем я понял его проблему. Но не тогда. Я верил, что он на самом деле умрет к тридцати годам. Меня переполняла печаль. Я постоянно чувствовал его тревоги. Они становились моими, и я проецировал их на свою мать. А еще папа с мамой не ладили. Они грозились разойтись. Для меня это было ужасно. Я боялся разлуки с ними. Да, меня с ними должны были разлучить развод или болезнь. Одно из двух. Это было неизбежно. И в моем детском сердце был страх. Мое детство было омрачено этим страхом разлуки. Опустошения. Одиночества.

Там, в клинике Андреа, в то субботнее утро, увидев плачущего ежонка, я сразу почувствовал его страхи и его отчаяние. Потому что сам их испытал.

Глава 3
Минус один грамм

У этого маленького зверька больше никого не было на всем белом свете. Только я мог ему помочь. Я обнаружил, что впервые в жизни разговариваю с ежиком:

– Я не покину тебя, крошка. Не оставлю тебя здесь, в этой коробке на голодную и холодную смерть. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти тебя.

Мне нужно было думать быстро. Во-первых, было жизненно важно его отогреть, поэтому я наполнил бутылку теплой водой и положил ее у него за спиной. Затем кинулся к своему ноутбуку. Мне нужна была более конкретная информация. Я абсолютно ничего не знал о ежах, кроме каких-то элементарных вещей. Я начал поиски в интернете и нашел форум о ежах. В контактах был указан номер некой Джулии. Я позвонил ей, но никто не ответил. Один раз, два, три раза. Тишина.

Стало тревожно.

Наконец она ответила. Я обрушил на нее поток слов, одно за другим практически без остановок:

– Джулия, меня зовут Массимо, у меня тут ежонок весом двадцать пять грамм, я нашел его вчера, мы даем ему козье молоко, но у меня впечатление, что оно не помогает, – короткая пауза, чтобы сделать вдох. – Теперь малыш совсем замерз, думаю, его нужно как-то лечить, но я не знаю как, помогите.

Ее нежный голос и спокойный тон, казалось, были созданы только для того, чтобы меня успокоить. Она начала говорить мягко, но четко:

– Что ж, интуиция вас не подводит, козье молоко – не лучший вариант. Оно утоляет жажду, но, увы, недостаточно питательное. Молоко ежихи гораздо более насыщенное, оно богато белком и жиром и почти не содержит сахара. Вам нужно давать ему смесь для щенков. Но не любую. Подходят только две. Ни одна из них не заменит материнское молоко, но они лучше козьего. Возьмите одну из них.

– Где мне их найти?

– Во многих зоомагазинах. Даже в некоторых аптеках.

– Понятно. А как мне его кормить? Инсулиновым шприцем? Из бутылочки?

– Инсулиновый шприц подойдет. Убедитесь, что молоко попадает, куда надо. Ежик может умереть от аспирационной пневмонии. Вы должны кормить его очень медленно. Затем вам надо помассировать область его гениталий, чтобы стимулировать кишечник. Так бы сделала его мама. Вы должны ухаживать за ним так, как это сделала бы она. Но, поскольку вы не еж, – она остановилась на секунду, усмехнувшись, – возьмите мягкую тряпочку или лучше ватный диск, которым снимают макияж. Налейте на него немного масла, оберните вокруг своего пальца и мягко помассируйте его. Это очень важно. В первые три недели жизни примерно ежики не могут сами опорожнить свой кишечник и мочевой пузырь, и, если им не помочь, у них может возникнуть опасная непроходимость.

Джулия продолжала, пока не сообщила всю основную информацию. Это был единственный раз, когда мы разговаривали. Потом мы общались, хоть и часто, только по электронной почте.

Повесив трубку, я начал искать в интернете зоомагазины, склады и аптеки. Я сделал столько звонков, что сбился со счета, но смесей для щенков, которые рекомендовала Джулия, нигде не было. Некоторые из обзваниваемых даже никогда о них не слышали. Наконец, поставщик из Флоренции сказал мне, что может одну достать, но она придет не раньше среды.

– Никак нельзя доставить ее быстрее? – умолял я.

– Сегодня суббота. Я не могу сделать заказ до утра понедельника. Отправлю ее курьером. Больше ничем не могу помочь.

Я покорно вздохнул. Оставалось только ждать.

Пока продолжу давать ежику козье молоко, возможно, немного чаще прежнего.

* * *

Я забрал малыша домой. Грета встретила меня с любопытством.

Рассказывая ей всю историю, я взял картонную коробку, застелил дно мягким полотенцем и посадил туда кроху. Но сначала снова его взвесил: все так же 25 грамм. Что ж, по крайней мере, он не потерял вес. Я положил заново наполненную бутылку с теплой водой рядом с ним. И хотел укрыть его одеялом, но Грета возразила: «Нет, это слишком. Он задохнется!» Я послушал ее по большей части, потому что не хотел терять времени. Мне нужно было покормить это создание. Я взял иглу-бабочку, которую обычно используют для капельницы, и отрезал кончик от соединительной части иглы на шприце, оставив сантиметр, так что получилась своего рода крошечная соска. Я убрал иглу, надел на шприц соску и набрал в него молока.

Джулия объяснила мне, как держать ежика во время кормления. Я положил его на стол, прижимая его своей левой рукой так, чтобы его передние лапы были вытянуты, а задние согнуты. «Как собака, лежащая на спине с поднятой головой, чтобы было понятно», – сказала она.

Я осторожно обхватил пальцами его шею, чтобы он не крутил головой. Правой рукой поднес шприц к его рту. Я давал ему молоко каплю за каплей, подстраиваясь под его скорость, максимально осторожно: капля, глоток, еще одна капля. Я не хотел, чтобы оно попало не в то горло, потому что осознавал риск аспирационной пневмонии – это очень серьезное и практически всегда смертельное заболевание. Я толкал поршень шприца, давая ему 0,1 кубического сантиметра за раз. Должно быть, ежику было трудно держать во рту кусочек резины вместо маминого соска. Но мне тоже было непросто. Мои руки привыкли к большим животным и 150-миллилитровым шприцам.

Я кормил его минут двадцать, не меньше. И продолжал ухаживать за ним, неукоснительно следуя указаниям Джулии, пока Грета с изумлением наблюдала. Ее тоже тронул и очаровал необычный и беззащитный маленький зверек.

Затем я вернулся в клинику Андреа, чтобы закончить необходимую работу, периодически заезжая домой проведать ежика. День пролетел как одно мгновение. Мне предстояла необычная ночь: нужно было завести будильник через каждые два-три часа, потому что таких маленьких детенышей нужно кормить часто.

В воскресенье, около восьми часов утра, покормив ежика еще одним шприцем козьего молока, я понял, что не так уж и устал, несмотря на практически бессонную ночь. Может быть, мое желание помочь маленькому существу было так велико, что свело на нет волнение и усталость. Я принял душ и снова побежал разрываться между домом и клиникой Андреа. Первым делом после завтрака я взвесил ежонка: 24 грамма. Его вес упал. На один грамм. Несмотря на все мои усилия.

Я был очень расстроен и почувствовал себя беспомощным. Волнуясь, я начал взвешивать его до и после каждого кормления. Беспокойство нарастало. Я боялся за жизнь ежонка. Предстояла еще одна неспокойная ночь. Только после трех я провалился в глубокий, крепкий сон. В шесть утра, когда зазвонил будильник, мне показалось, что я лишь на секунду сомкнул глаза, хотя прошло почти три часа. И опять: взвесить, дать козье молоко, снова взвесить, помассировать, наполнить теплой водой бутылку. Я хотел вернуться в постель, но был понедельник – нужно было собираться на работу.

* * *

Я специализировался на коровах. Акушерство и гинекология были моим коньком, роды – моей страстью. А в это время года обычно рождалось много телят. Как мне удастся наблюдать за коровой в родах и кормить ежонка каждые три часа? Попросить Грету было нельзя. Она оставалась у меня только на выходных, а потом возвращалась к себе и своей работе. Я заскочил в душ. Потоки струившейся воды окончательно меня разбудили. Я спешно надел первую попавшуюся одежду – что не было для меня характерно! – и выбежал из дома. Даже не удосужился посмотреть в зеркало. Мне позвонил фермер, один из моих клиентов. Произошло то, чего я опасался: тяжелые роды у коровы… очень далеко.